– Иногда, – ответил на это муж, – ты придаешь словам твоего отца чересчур большое значение.
Паромщикам мы сообщили заранее, они знали, куда мы направляемся и почему, и поэтому тем утром паром нас дождался. В больничных коридорах висела тишина, акушерка сперва молчала, а затем прошептала – по крайней мере, мне так запомнилось, – прошептала мне, что надо сделать УЗИ, и отправила нас еще дальше по коридору, к врачу.
Я лежала на кушетке, закрыв руками лицо. Муж стоял рядом. Мы здесь уже бывали. Кровотечения. Судороги.
Спустя некоторое время врач осторожно тронул меня за руку.
– Смотрите, – сказал он.
Муж поднял голову. Врач медленно провел пальцем по экрану, словно показывая какую-то редкую карту, а поняв, что мы до конца не верим ему, он включил звук, и мы услышали, как бьется сердечко.
* * *На предпоследней записи отец говорит, что хочет поселиться в трехкомнатной квартире, потом утверждает, будто достаточно и однокомнатной, а потом открывает дверь и входит в концертный зал, такой огромный, что под потолком летают птицы.
ОН
Я открываю дверь, а там сидят сто пятьдесят музыкантов, и я знаю, что меня ждут великие и антиповторимые… неповторимые… нет, невыразимые словами впечатления. Симфония Бетховена. Или «Страсти по Матфею» с хором и оркестром. Это невероятно. И неописуемо. Это лучшее, что бывает в жизни.ОНА
Лучшее, что бывает в жизни?ОН
Да, так оно и есть. Лучшее.Хутор на Дэмбе представляет собой дом, верхнюю пристройку к нему, кинотеатр и ветряную мельницу, переделанную в небольшую квартиру с маленькой кухней на первом этаже, крутой лестницей, ведущей наверх, в тесную спаленку с огромной кроватью. Когда я, мои братья и сестры были моложе и приезжали на Форё с новыми приятелями и подружками, влюбленным разрешали пожить в квартирке на мельнице.
– Когда вы там всерьез займетесь любовью, – говорил отец, показывая на четыре лопасти, которые замерли сто лет назад, – то лопасти опять завертятся.
В былые времена лестница в пристройку располагалась снаружи, поэтому, чтобы попасть с первого на второй этаж, надо было выйти и подняться наверх. Позже в пристройке сделали ремонт, и лестницу перенесли в дом.
Если заходишь в кинотеатр, то слева располагаются широкие ступеньки, по одной на каждый ряд кресел; из каморки оператора крутая узкая лестница ведет в помещение, которое прежде служило комнатой, где склеивали пленку, а впоследствии превратилось в архив и кабинет Сесилии.
В доме, едва заходишь, сразу же натыкаешься на практически вертикальную лестницу, а снаружи, на одной линии с кинотеатром, пастбищем, воротами и садом, находится обычная деревянная лестница с выкрашенными синим перилами.
В течение сорока лет, проведенных на острове, отец сотрудничал с местными архитекторами, строителями, плотниками и столярами. Перестраивать дома ему не надоедало. Я где-то прочла, что несколько лестниц в домах смастерил сколотивший ему гроб плотник из Слите.
Мой муж, наша дочь, собака и я переехали на остров ранней осенью 2008-го и прожили там год. Отец умер, и мы присматривали за домами, дожидаясь решения об их дальнейшей судьбе. Первую осень и зиму мы жили в Энгене. Эва ходила в детский сад. Мужу и Эве я сказала, что мы теперь островитяне, жители Форё, и они не возражали, однако остальные жители острова нас таковыми не считали. Мы приехали издалека. Своими мы не были.
В первую нашу осень здесь, когда мы еще жили в Энгене, Эва получила письмо от отца моего мужа, университетского библиотекаря, то есть от своего дедушки, который умрет спустя несколько недель. Эве тогда было почти пять, и письмо привело ее в восторг: она впервые получила что-то, адресованное лично ей. В конверте лежала глянцевая открытка – серо-коричневый котенок, сидящий на синем бархатном мешочке.
Сзади на открытке было написано:
Дорогая моя Эва,
этот норвежский котенок приехал из самой Норвегии, чтобы поздравить тебя. Видишь – лапки у него белые. Мы – твои бабушка и дедушка – скучаем по тебе и ждем не дождемся, когда снова тебя увидим. Сегодня я проходил мимо твоего детского садика во Фрогнер-парке, но все детишки сидели в помещении, и я слышал только их голоса.
Когда долгая зима закончилась, мы переехали в Дэмбу. Лето тоже выдалось долгим, а еще тихим, жарким и душным. По вечерам мы выносили матрасы и постельное белье в гостиную, где стояли два рояля. На роялях обычно играла Кяби – на одном репетировала, а на другом играла. Сейчас они были обтянуты черными чехлами, похожими на зимние лошадиные попоны.
В гостиной с роялями было прохладнее всего, и мы ложились там на полу – мой муж, Эва, собака и я.
Однажды августовским утром муж взял машину и уехал в Осло. Он собирался туда на два дня с ночевкой в Эребру, и там он хотел встретиться с женщиной с тонкими запястьями. Эту поездку он долго планировал, вот только я об этом не знала. Помню, когда он выехал за ворота, я еще подумала, что он слишком торопится, но это наверняка потому, что ему надо успеть на два парома. Мы собирались вернуться в Осло, и муж забрал собаку и часть вещей. Мы с Эвой и старшими детьми должны были вылететь через два дня. Когда гул двигателя стих, я села на лавочку возле кинотеатра. В кармане у меня лежал ключ от кинотеатра. В тот год у меня хранились все ключи от всех помещений, и как-то раз я специально зашла во все комнаты в Хаммарсе, полежала на всех кроватях, пооткрывала все шкафы, выпила в кабинете стакан воды и распахнула окна.
Дома были подготовлены к продаже, и мне казалось, что вскоре самое грустное – то, как я брожу по покинутому дому, – закончится.
Я отперла бордовую дверь кинотеатра. На стене висела большая тканая картина с изображением всех персонажей «Волшебной флейты». Когда Ула был маленький и ему разрешалось смотреть здесь кино, то сперва он должен был подойти к картине и правильно назвать имена всех персонажей. Сарастро, Моностатос, Памина, Тамино, Папагена, Папагено и Царица ночи. Я поднялась по лестнице, вошла в операторскую, а оттуда – в старый кабинет Сесилии. После смерти отца Сесилия навсегда уехала с острова. «Моя задача выполнена», – сказала она, уезжая. В кабинете было не прибрано. Повсюду валялись документы и папки, в которые никто из нас не удосужился заглянуть. Надо бы опять устроить тут общий субботник. Вытащив пылесос, я пропылесосила зеленые кресла и зеленый ковер. Пол был усыпан дохлыми мухами. Потом я вернула пылесос в кабинет Сесилии, погасила свет, вышла и, заперев дверь, села на скамейку.
Пока я садилась, на дороге показался молодой мужчина на велосипеде. Последнюю скотную решетку он преодолел с трудом, и я поняла, что он приезжий. Велосипед был белый, мужчина темноволосый, в коричневых шортах и свободной черной футболке. Он заехал на поляну и сделал небольшой полукруг, будто желая привлечь к себе мое внимание. Затем он притормозил, но с велосипеда не слез.
– Привет, – сказал он по-английски, но с акцентом.
– Привет, – я отвела взгляд.
Он притормозил прямо передо мной. Вытяни я руку – и дотянулась бы до него или, еще лучше, столкнула бы с велосипеда.
– Это кинотеатр? – спросил он.
– Да, – ответила я, – но изначально тут был сеновал.
– Собственный кинотеатр великого мэтра, – благоговейно проговорил он.
Я промолчала.
– Я из самой Германии приехал, – сказал он.
– На велосипеде, – подхватила я.
Он засмеялся. Смеялся он громко и долго, а умолк так же резко, как начал.
– Нет, велосипед я взял напрокат в Форёсунде. Но приехал я из Германии… Чтобы прикоснуться к мэтру.
– А откуда из Германии?
– Из Гамбурга.
– Тот, к кому вы хотите прикоснуться, к сожалению, мертв, – сообщила я, – он умер два года назад.
– Это я знаю, но его присутствие я ощущаю тут повсюду. Мое путешествие – что-то вроде паломничества.
Он спрыгнул с велосипеда, и тот упал на траву. Путешественник уселся на скамейку рядом со мной.
– Я видел, как вы выходите из кинотеатра, – сказал он, – у вас есть ключи. Не впустите меня внутрь? Я хочу посмотреть, что там.
– Нет, – отрезала я.
Он страшно опечалился и не скрывал этого. Я могла бы с таким же успехом вместо «нет» попросить: «Изобразите печаль».
– Нет? – переспросил он.
– Нет, – повторила я.
Он не сводил с меня глаз.
Я встала, сунула руки в карманы и посмотрела на брошенный велосипед. Опять вынув руки из карманов, я подняла велосипед и прислонила его к известняковой стене.
– Но я же видел – вы только что туда заходили, – заупрямился он, – у вас есть ключи.
– Возможно, – согласилась я, – но сейчас мне не хочется опять заходить туда. Это было как-то странно… – я осеклась, не желая больше ничего объяснять.
Он вскочил.
– Не хочется? – заорал он. – Вам жаль потратить пять минут вашего драгоценного времени и показать мне его кинотеатр?
– Да.
– Да?
Он снова сел, но опять вскочил и почти умоляюще проговорил:
– Но я проделал такой долгий путь.
– Мне очень жаль.
Он направился к велосипеду, уселся на него и принялся медленно крутить педали. Через несколько секунд он обернулся.
– Какая же вы мерзкая! – крикнул он. – Я тут столько людей встретил, но все они милые, а вот вы – нет. – Он направился к дороге.
– Погодите! – окликнула его я.
Его белые ноги торчали из коричневых шортов.
– Погодите! – повторила я и побежала следом.
Он остановился и, повернувшись, поставил ногу на землю. Я выбежала на дорогу. Теперь нас разделяла только скотная решетка. Этому путешественнику было всего лет двадцать с небольшим.
– Возвращайтесь, – спокойно предложила я, – я открою дверь, и вы осмотрите кинотеатр.
– Нет! – он скрестил руки на груди.
– Возвращайтесь, все в порядке, – я подошла поближе, – просто когда вы приехали, это было так странно. Я там сидела одна, а потом вы приехали, и вот… Но вы возвращайтесь, я вам все покажу.