– Точно! – обрадовалась Полина. – Он актер! Да у нас большая часть репертуара по русской классике стабильно. Золотой век литературы приходится как раз на девятнадцатый век!
– Вот! – Стас тоже улыбался. – Трость и цилиндр идеально подходят к такому костюму! Онегин, к примеру. Или Чичиков…
– Печорин! – выдал Митька. – Это вечная премьера театра. Я читал, они уже сто лет «Героя нашего времени» ставят. Ну, постановки разные, а тема всегда эта.
– По-моему, это гениальная догадка, – выразил общее мнение Стас. – И многое объясняет. Я сейчас об эмоциях. То, что связано с призраком.
– Лично я испытала странное чувство страха, – вспомнила Ксюша. – И какое-то ожидание потери. Такое двойственное впечатление. И как будто что-то делать надо, что страшно совершить, а не делать еще хуже. И боль за близкого человека.
– То же самое говорили и вчерашние свидетели, кто был ближе к ложам. – Митька поморщился, вспоминая свое общение с этими людьми. – Кроме режиссера, Владимира и Анны.
– В этом особенная странность, – заметил Стас. – Когда я был рядом с ним… С призраком. Там тоже чувствуется его страх. Он шел на смерть сознательно и очень боялся. Но! Еще больше он боялся этого не сделать. Как я понял, его жене грозила опасность. Если он не… Если он не умрет. И еще кому-то близкому. Отцу или еще какому-то родственнику. Так что свидетели эти эмоции и поймали. А вот Анна и ее муж… Вот что непонятно.
– Помните, что я говорил? – спросил Митька. – О руководителе театра? Ну, тогда, в тридцатые. Которого сняли. Его подозревали в… – он сверился с планшетом. – В контактах с врагами советской власти. И руководителя, и еще несколько человек из труппы.
– Похоже, это реально наша история, – согласилась Полина. – Но как его смерть могла спасти кого-то?
– Может, этот руководитель родственник нашего призрака? – предположила Ксюша. – И… Наверное, я последний романтик, но если в тот вечер Снегурочку исполняла его жена?
– А ведь это версия! – подумав, обрадовался Стас. – И она знала, что он задумал. Он шел прощаться! А она его ждала!
– Отсюда и эта грусть, – задумчиво продолжила Полина. – Помните, Анна говорила? А ее муж просто очень с ней связан эмоционально. Ему тоже передалось. Но почему призрак так сильно влияет на Анну? Как та история могла перенестись на нее?
– Вот это мы должны выяснить. – Стас устал, это было видно, да и говорил он уже неохотно. – И версию эту легко будет проверить. Просто поговорим с людьми в театре и с тем краеведом. Уж историю репрессий актеров наверняка знают.
– И если руководитель театра родственник погибшему, а тогда выступала его жена, – Митька перечислял свои «если», попутно загибая пальцы на руке, – то мы быстро его найдем.
– По поводу состояния Анны тоже можно ее же и спросить, – разумно рассудила Полина. – И нам останется ответить лишь на один, но самый важный вопрос: как дать почти столетнему призраку то, что он хочет? И что это вообще может быть.
10
Полина опять была в любимой библиотеке. И опять, натянув уже порядком раздражающие нитяные перчатки, перебирала тонкие старые газетные листы. В этот раз она решила начать с тридцать восьмого года и двигаться в обратном направлении – к двадцатому.
Очень быстро отыскалась статья на целый разворот об открытии филармонии. В ней было все. И неприкрытая лесть тогдашнему руководству города за такой подарок пролетариату, про нового директора, активно собирающего таланты. Критика бывшего художественного руководителя театра с его несовременными, прозападными взглядами. Без обиняков объяснялось, что, если бы не этот недальновидный человек, по ошибке занявший такую должность, филармония уже существовала бы целых два года. Фамилия врага культурного пролетариата была Маев.
Упоминалось в статье и то, что сняли Маева с должности летом 1936 года. И это привело сначала к реконструкции творческих взглядов Драматического театра и наконец-то к открытию филармонии. Ведь новый художественный руководитель театра, понимая вкусы и потребности современных людей, сразу отдал певчую сцену и весь корпус, где она располагается, под новый прогрессивный проект.
Проанализировав данные, Полина сразу перешла к изучению прессы за 1936 год. И скоро ей попался на глаза весьма простой и понятный заголовок «Смерть в театре». Газета подавала эту историю как несчастный случай. Актер театра, отыграв в своем спектакле, а это, кстати, была постановка «Горя от ума», пришел посмотреть оперу «Снегурочка» в ложу зала певчей сцены, так заслушался пением примы театра, что сильно наклонился вперед, потерял равновесие и упал вниз, сломав себе шею.
В самом конце статьи шли очень странные намеки, что смерть актера – это, конечно, великое горе и большая трагедия, но так как он подозревался в антисоветских взглядах, то стоит осудить его неверное видение жизни. И как-то все плавно сводилось к тому, что, может, оно и лучше, что так вышло, а то мало ли кому он еще успел бы свои взгляды передать. Но тут не приводилось ни фамилии примы, исполняющей Снегурочку, ни имени погибшего.
И все же это было той самой находкой, на которую Полина так рассчитывала. Она вышла из читального зала, предупредив сотрудницу библиотеки, что вернется и чтобы та не убирала материалы. Сняв перчатки, от которых уже саднило кожу на руках, Полина набрала номер Митьки. На сегодняшний день он был назначен координатором.
Стас позвонил краеведу утром. И тот любезно согласился встретиться с охотником за привидениями в районе обеда. В два часа дня молодой человек с интересом осматривал квартиру Бориса Львовича Карпинского.
Создавалось ощущение, что этот человек живет в библиотеке или архиве. Все свободные поверхности, а также шкафы и множество стеллажей были завалены книгами и бумагами. А еще на стенах висели карты. В чем-то это напоминало Митькино исследование. Места на картах были отмечены различными значками, какие-то территории просто заштрихованы разными цветами.
– Рад, молодой человек, – обратился краевед к гостю. – Очень рад, что молодое поколение интересуется родной историей. Да еще таким темным периодом. Я искренне польщен вашим вниманием.
– Не знаю, говорят ли в таких случаях спасибо, – улыбнулся Стас.
Борис Львович весело рассмеялся.
– Вы мне нравитесь, – признался он. – Так что конкретно вас интересует?
– Понимаете, – немного замялся его гость. – Тут юбилей филармонии. И на концерте в первый день должна была звучать ария Снегурочки «Великий царь»…
– Они ставят «Снегурочку»? – почти с суеверным ужасом воскликнул краевед.
– Не совсем, – решил уточнить Стас. – Это лишь одна ария для юбилейного концерта. Но я в курсе, что любое исполнение данной оперы в стенах нашего театра противопоказано. Я также знаю, что здание филармонии как раз театру и принадлежало до тридцать восьмого года, но никто не может мне объяснить, в чем секрет «Снегурочки». Надеюсь на вашу помощь.
– Ну, – было видно, что краевед крайне польщен. – Конкретную причину запрета на «Снегурочку» я не знаю. Но актеры очень суеверны, это общеизвестно. Я слышал, это связано с какой-то мистической историей. Ведь был случай, когда запрет пытались нарушить. К десятилетней годовщине филармонии была попытка вот так же вот на концерте исполнить «Великий царь». Говорят, тогда произошло что-то очень странное и страшное. А прима, которая исполняла эту арию, осталась без голоса.
– Мистика мистикой, но должно быть хоть какое-то разумное объяснение, – резонно заметил Стас. – Может, что-то случилось с прежней исполнительницей Снегурочки? Ведь в театре, когда там существовала оперная труппа, эта постановка шла.
– Да, это было в последний сезон при Маеве, – вспомнил Борис Львович.
– Это фамилия художественного руководителя театра до тридцать шестого года, – как ученик-отличник прилежно ответил Стас. – Маева сняли с должности, подозревали в антисоветских связях.
– Все верно! – обрадовался краевед. – Вы отлично разбираетесь в этом вопросе! Только подозревали не его одного. Все дело в постановках «Горя от ума» и «Героя нашего времени». В прочтении Маева они имели несколько… иной характер. Чацкий был высмеян, хотя и очень тонко. А он, с точки зрения советских критиков, герой-революционер, порицающий обывателей и буржуазию. Но он ведь был влюблен в Софью. Которую еще Пушкин называл не то кузиной, не то проституткой. Согласитесь, странный момент.
Стас кивнул.
– Так вот Маев свел все к личной драме Чацкого и обиженному самолюбию, а не к революционным идеям и взглядам этого героя, – Борис Львович усмехнулся. – А вот Печорин, лишний человек своего времени, предстал перед публикой мыслителем, презирающим дураков.
– По-моему, – Стас пожал плечами, – весьма жизнеспособное и разумное мнение.
– Но крайне опасное, – краевед стал серьезным. – Цензура была в шоке. И тут же Маева заподозрили в антисоветских взглядах. Да еще и Чацкого играл некий актер из его труппы по фамилии Швайдер.
– Немец? – удивился охотник за привидениями.
– Обрусевший немец, – уточнил Борис Львович. – И к этому немцу Маев благоволил. А Печорина играл Маев-младший, сын руководителя театра. Так в светлых умах власть имущих сложилась целая преступная группировка. И это могло бы закончиться тюрьмой и для Маева, и для его близких, если бы тот самый Швайдер не погиб. Так как он, с точки зрения властей, был самым опасным элементом, то его смерть хоть как-то сняла подозрения и неминуемые жесткие репрессии с остальных заговорщиков.
– А как он умер? – Стас даже наклонился вперед, ожидая ответа.
– Вот этого не знаю, – с сожалением ответил ему краевед. – Покончил с собой. Но подробности мне неизвестны. После его смерти руководителя сняли, а труппу отправили на гастроли. А впоследствии все пятеро заговорщиков, кто уехал с театром, больше не получали ведущих ролей.
– Еще пятеро? – удивился гость. – Это кроме Швайдера и Маева-старшего? Кто же они?
– Маев-младший, – вспоминал Борис Львович. – Некий Вадим Драгунов, Аглая Орловская, Ирина Ланская и Максим Кудряшов. Все они были очень талантливыми людьми. Аглая и Максим были оперными исполнителями, остальные – драматическими артистами. Кстати, после них несколько лет и «Горе от ума», и «Героя нашего времени» ставили в классическом стиле. А потом Феликс вернул городу прежнего Чацкого. Вслед за этим он сыграл и прежнего Печорина. Но это уже в период оттепели.