– Я люблю тебя. – Сорвавшиеся с губ слова, казалось, отяжелели на лету. У нее даже не было уверенности, так ли это уже или она высказалась, чтобы проверить, что же такое сейчас между ними, чтобы возвести это в явь.
Он повернул обратно на тропу и пошел впереди.
Свет сочился сквозь неплотные переплеты коричневых штор. Его рядом с нею в постели не было. Она натянула шерстяной джемпер поверх пижамы и на цыпочках пошла по ступенькам вниз. Пакет по-прежнему лежал невскрытым на туалетном столике. Она едва не напомнила ему о нем, перед тем как они отправились спать. Но побоялась, что после напоминания он его не вскроет. Возможно, он открыл конверт, когда ее не было в комнате, заменил его содержимое и вновь заклеил. Она заглянула на кухню, через окна проверила места у входа в дом и позади него. Никаких признаков, что он здесь. Дом стоял в ряду, зажатом между узкими улочками. Ни одного прохожего. Многие дома предназначались для сдачи на выходные. С самого их приезда она не видела на улице ни единого человека.
Плотный конверт выглядел так, будто им пользовались много раз. Бумага местами сильно протерлась, обтрепалась и помялась, однако, как и сказал почтальон, адреса на конверте не было. Откуда же на почте узнали, что письмо для Гарета? Ни единый звук не выдавал движения наверху. Его мама, должно быть, спала. Вес и плотность пакета, его прямые края убеждали: внутри книга в твердой обложке. Она перевернула пакет и тут же заиграла музыка, едва слышная певучая мелодия, которую она не узнала. Бросив пакет на туалетный столик, она застыла, затаив дыхание. Наверху никакого движения: звук туда, должно быть, не долетал. Она вновь взяла пакет. Задний клапан поддался легко: значит, он все же проверил содержимое – или это сделала его мама. Она извлекла книгу: детская книжка с картонными страницами, на которых напечатаны стишки для малышей. Панелька с тремя кнопками разной формы: нажмешь, и звучат разные мелодии («Сверкай, сверкай, звездочка», «У маленькой Мэри есть овечка», «Три слепых мышонка»), однако ни одна из них не была той мелодией, которую услышала она. Она перевернула толстые страницы. На них то тут, то там были вымараны некоторые буквы. Шаги на лестничной площадке вынудили осторожно вложить книжку обратно в конверт. Она метнулась через всю комнату и подхватила журнал, который еще за день до этого прочла от корки до корки. Мама едва кивнула ей и проследовала к себе на кухню. Она поняла, откуда Гарет набирался умения общаться.
Вернулся он лишь далеко после полудня. Она вновь и вновь перелистывала журнал и пила жидкий чаек, который его мама знай себе ставила перед ней на кофейный столик.
– Гарету надо было пропустить рюмочку, чтоб кое-что уладить. Он скоро вернется, – это было все, что его мама сообщила о том, где он. А потом молча уселась за свое вязанье крючком.
Чувствуя, как день утекает прочь, она решила пойти погулять, только вот телефон ее не работал, и ему будет невозможно с ней связаться. Младенческая книжка не выходила из головы. С чего бы кому-то понадобилось посылать ее Гарету? Почтальон, должно быть, ошибся. Письмо назначалось кому-то другому. Так оно должно бы быть, но вот почему буквы вымараны? Она дождалась, когда его мама пошла готовить обед, и опять извлекла книжку, старательно избегая касаться кнопок. Присмотревшись к порядку пропущенных букв, попробовала сложить из них слова: м…ы…х…о…т…и…м…о…б. Закипел чайник. Звякнули тарелки. Она успела положить книжку обратно и усесться за стол.
– Эти картины вы рисовали? – спросила она его маму, когда они вдвоем обедали сэндвичами с лососем.
– Меня увезли после того, как родила Гарета. Там, куда меня увезли, не было неприятно, но я хотела домой. – Говоря это, его мама не выпускала из пальцев висевший на шее крохотный крестик.
Не зная, что ответить, она кивнула и сунула в рот еще кусок сэндвича. Должно быть, это было чем-то вроде живописной терапии. Гарет никогда не говорил, что его мама перенесла такого рода недуг, только ведь гораздо больше того, чего она о нем не знает, чем того, что знает.
– Отцу Гарета до того долго пришлось улаживать это, что я думала, так меня там и оставят навсегда.
– Прелестные картины, – сказала она. – Очень яркие.
– Вам когда-нибудь приходилось пестовать эльфа-подменыша? Они порой так плачут, что сердце из груди рвется.
Жалея, что вообще упомянула о картинах, она углубилась взглядом в журнал, словно бы вчитываясь в статью о переработке рыбы на острове.
Его мама собрала тарелки со стола и ушла из комнаты, но голос ее долетал из кухни:
– Только оттого, что такое случается всего раз, люди успокаивают себя тем, что больше такого с ними не произойдет, но жизнь другая. В ней кое-что старое повторяется. – Женщина вернулась, неся еще чая. – Кей такая прекрасная женщина. Знала, что ей делать требуется. – Остывшая разбавленная молоком жидкость выплеснулась из чашки, когда мама ставила ее на стол: рука у женщины дрожала. – Простите меня, мне не следует говорить с вами. Впрочем, он хороший мальчик, мой Гарет, не хочу, чтоб вы думали иначе.
– А не снять ли нам номер в гостинице, чтобы отметить нашу последнюю ночь? – Его мама была на кухне, но она и не подумала понизить голос.
– А как же мама? Она будет безутешна.
– Мне жаль, просто… мы в первый раз отправились куда-то вместе. И нам едва ли что удалось. Я почти все время провела в гостиной твоей мамы…
– Я говорил тебе, что сожалею, дела заняли больше времени, чем я ожидал. И потом, знаешь ли, мама сделала все, чтобы ты чувствовала себя как дома.
– Здесь повсюду твои фотки с твоей бывшей.
Он понизил голос, услышав, как на кухне загремели сковородки:
– Тебе известно, что я был женат. Этого я от тебя никогда не скрывал.
– Твоя бывшая – Кей. Мама твоя говорит о ней так, будто та… а кстати, где она сейчас? Она на этом острове живет?
– Она далеко.
– Ты к ней наведывался сегодня? На это у тебя время уходит?
– Нет. – Он направился на кухню, к своей маме.
Ей пришлось умолкнуть.
Он спал, повернувшись к ней спиной, – или притворялся, что спит. Свет сквозь шторы разбудил ее на рассвете. Она подождала, пока свет набрал еще немного яркости, потом выскользнула из постели. Оделась во вчерашнюю одежду, не умылась из страха разбудить его или его маму. Прихватив из вазы на кухне яблоко на завтрак, потихоньку вышла на пустую улицу. Голова шла кругом от внезапного чувства свободы, и она почти бегом припустила с одной улочки на другую. Он проснется и увидит, что она ушла, – точно так, как у нее было с ним днем раньше. Он поймет, как неподобающе вел себя. Постарается загладить свою вину перед ней. Объяснит наконец, что такое творится с его мамочкой. Она пробудет на улице достаточно долго, чтобы он забеспокоился, но вернется домой вовремя, чтобы провести вторую половину дня вместе до отхода парома.
В окне одного будто сажей вымазанного домика к стеклу был прислонен крест-плетенка. В старую шерсть были вплетены листья, стянутые нитками пряжи. Она прошла мимо антикварной лавки и премилого маленького кафе, но все было закрыто. Толстый слой пыли на вазе в витрине антикварной лавки навел ее на мысль, а когда же она была открыта в последний раз. Она бродила по длинным улочкам, пока сырость раннего утра не пробрала ее до костей. Еще одно кафе, которое она миновала, было закрыто, зато дверь причудливого книжного магазина – нараспашку.
Внутри на полках было тесно от пожелтевших книг. За кипами книг на стойке с трудом можно было разглядеть какого-то пожилого человека. Тот, казалось, и не заметил ее прихода. Названия на корешках многих книг слишком истерлись, чтобы их можно было прочесть. Она выбрала тоненькую книжицу, обложка которой отдавала голубизной моря: «Сказки королевства Мэн».
– Вас что-то особо интересует в… – мужчина поднял взгляд и кивнул ей, – поскольку если так, то у меня есть несколько книг, которые, возможно, вам понравятся.
– Вы имеете в виду сказки? Нет, благодарю вас, я просто смотрю. – Она стала быстренько перелистывать книжицу и замерла на половине. На странице со сказкой были вымараны буквы: «Он принялся насв_стывать нежную мелодию и коснулся ее плеча, с тем чтобы она обернулась и посмотрела н_него, но она знала, что если сделает это, то навсегда окажется в его власт_». – Простите, – обратилась она к продавцу, – я уже видела книгу с вымаранными буквами, вроде этой. Это что-то вроде здешней традиции?
– Нет, я сам такое прежде всего два раза видел. – Он протянул руку за книгой. – Есть еще история про Линнан-сиду[25], в том же духе… – По выражению ее лица продавец понял, что ей об этом ничего не известно, и принялся рассказывать, как ребенку: – Если вы хотя бы раз взглянете на одного из Самихсебя, то навсегда окажетесь под их чарами. Они устроят так, что вы, танцуя, окажетесь в их прекрасных залах внизу под горой. – Книжник взглянул на нее, словно решая, стоит продолжать или нет. – Время от времени некоторые из их проделок становятся известны. Думаю, они сами со зла позволяют им обнаруживаться. Выглядит все в точности как наши книги, наши картины, даже наши пластинки или записи, только всегда в них присутствует еще какая-то своя история или изгиб на утесе, которого, вы поклясться можете, на самом деле не существует, или мелодия, какую вы никогда прежде не слышали, – что-то такое, что не совсем так, как должно быть. – Он закрыл книжку и поставил ее рядом с кассой. – Что-то я чересчур увлекся. Простите меня, все это старые сказки, а я – старик, проводящий чересчур уж много времени в молчании, окруженный одними лишь книгами. Вы к нам на отдых?
– Мой спутник с острова. А я сюда приехала в первый раз.
– И мы вас хорошо встретили?
– Да, спасибо. – Она запахнула на себе пальто, готовясь уйти.
– А вы видели Колесо Лакси?[26]
– Нет. Я вообще повидала не так много, как хотела, а сегодня вечером мы уезжаем.