Остальные почтовые отправления были загадкой. Три фамилии. Коллум Дэйл, Олив Чэннинг, Ширли Фог. Я осмотрела штемпели. Все прибыли одно за другим с интервалом в месяц. Бумажка с тремя именами и напоминание, что оставалось десять месяцев, потом девять и так далее.
Только то, которое перехватила я, содержало карту со стрелками и, как теперь я поняла, примечание: «к среде». Это наверняка должно было относиться к самому событию.
Если подумать, то в последнем возвращенном письме что-то выдавало необычную безотлагательность, словно бы отправитель недоумевал, отчего не были подтверждены остальные.
Это позволяло предположить, что отправитель занимал различные сторожевые посты в этом высококлассном отеле, отправляя по почте регулярные напоминания, мало что предпринимая, если не считать подсчета оставшегося до даты времени. И только вот это последнее сообщение доносило заметное ощущение тревоги.
На деле, на поверку только на первом из них значилось «Сквайр-966», и можно только догадываться, что это должно означать номер почтового отделения поместья Босмэйн, иначе как бы добралось оно до нашего дома?
Значит, если я этого письма не отправляла, то отправить его мог только Дедушка.
Я сообразила, что мне хотелось испытать какое-то детективное наслаждение, и я по-детски расстроилась, что оно не выразилось в чем-либо ужасном и зловещем. Теперь предстояло самое томительное: мне попросту придется вернуться домой и спросить у Дедушки, что это значит.
Мне грезились цепочки улик, раскрытие тайн, а вот опять я – это я, одинокая внучка одинокого человека, мечтающая о приключении в затхлой спальне клуба джентльменов в Блумсбери, где разделить мне свои грезы не с кем. Ради острых ощущений вскрывать письма какого-то незнакомца и не получать ни одного самой.
На что я втайне надеялась? Наверное, что дорогой Дедушка был серийным убийцей или сатанистом? До чего же предсказуемо! Загубленные невинные души? Члены тайной секты приглашаются на обеды и торжества для исполнения ритуалов?
Перспектива, вызывавшая у меня только что не зевоту. Такая чепуха – для английских отдающих желтизной еженедельничков. Я бы откровенно расстроилась, если бы никто из Дедушкиных дружков не отправил на тот свет случайного сироту или не плясал голый, разве что с оленьими рогами и в накидке. Ни малейшего труда не составляло представить себе картину того, как в этот самый момент в нечто подобное вовлечена половина управляющих этого Треста.
Ужасная правда состояла в том, что меня возбуждала перспектива более интригующей тайны. Полагаю, это у меня от одиночества было. Точно. В этом я признаюсь. Я одинока.
Стыд берет, куда занесла меня эта порожденная одиночеством слабость. Оставалось только вернуться на следующий день в деревню и услышать от Дедушки какую-нибудь жуткую сказку о том, отчего какой-то жуткий человек в Лондоне каждый месяц получает письма, напоминающие ему о летнем празднестве. Устроитель, наверное? Человек, снабжающий маркизов программами устройства балов? Он уехал год назад, а почта доставлялась ему, пока лавка оставалась открытой, но когда ее закрыли, его письмо вернулось. Я чувствовала себя дурочкой. Ищу приключений там, где нет ни единого.
Я вновь взглянула на карту и на буквы, аккуратно выписанные под их именами.
Олив Чэннинг А-
Ширли Фог Б-
Коллум Дэйл АБ+
Группы крови. Кровь.
У меня оставалось еще добрых два часа до прямого поезда, и я воспользовалась ими для того, чтобы вернуться в лавку на Каледониан-Роуд. Она опять была закрыта и забрана решеткой. Я зашла в букмекерскую. Она не была дымным и убогим логовом, а оставляла впечатление неряшливого холла аэропорта. Двое мужчин стояли, уставившись на телеэкран высоко на стене, женщина постарше сидела возле автомата, а молодой человек стоял за отделенным ширмой прилавком.
Я подошла к нему.
– Могу я спросить, возможно, вы знали джентльмена, владевшего лавкой по соседству?
Молодой человек вытянулся и поправил галстук.
– Не-а. Извини, милочка. Я про то не знаю.
– Вы знаете, когда она закрылась?
– Не-а. Уже закрыта была, когда я пришел сюда.
– Благодарю вас. – Я повернулась к выходу.
Женщина подняла взгляд:
– Вы спрашиваете про место, где Шахид работал?
– Лавка электротоваров. Рядом с вами.
– Ага, – кивнула она. – Шахид. Уж два месяца, как уехал.
Я двинулась к ней и, не дожидаясь приглашения, села.
– Почему интересуетесь?
– У меня есть письмо для человека, который, возможно, там работал. Некий мистер Карвер.
Женщина прищурила глаза, задумалась.
– Такого не припомню. Не-а. А вот Шахид был человек приятный. Приятный и вежливый. Чё хошь для тебя сделает.
– Вы знаете, почему он уехал?
Женщина потерла ладонью затылок. От нее слегка пахло розовой водой и мочой.
– Визитеры достали вроде.
– Визитеры?
Она кивнула.
– Я их ни разу не видела. Но он говорил, что ему на них наплевать.
– Налоговики? Бандиты?
Она взглянула на меня сквозь запотевшие очки.
– Визитеры. Я так, кажется, выразилась, а?
Двое мужчин повернулись в нашу сторону, рассерженные тем, что нарушили их сосредоточенность на собачьих бегах.
– Благодарю вас, – вежливо сказала я. И решила, что кофе с пирожным на вокзале будет более полезным для меня времяпрепровождением, нежели дальнейший разговор с психически нездоровой женщиной. Я вышла так же тихо, как и зашла.
Празднество по полной программе мы устраиваем всего раз в году. Летний прием – это всё. Я в нем мало участвую. У меня есть кучка друзей, скорее хороших знакомых, которая сложилась в Кембридже. Я всегда их зову, но они редко бывают. У них супруги, семьи, они ведут жизнь занятую или живут за границей, и после многих лет, когда меня оставляли с носом, я попросту стала оставлять почти все заботы о списке гостей Дедушке, который рад был компании знаменитостей всех оттенков.
Но вот к чему я успела привыкнуть, так это к спокойствию Дедушкиного поведения накануне этих событий. Очень немногое способно его взволновать.
Впрочем, на этот раз, когда я вернулась из Лондона, дело было далеко не так. Единственный мой остававшийся в живых родственник был бледен, рассеян, только что руки не заламывал на каждом шагу. Несдержанность в нем проявлялась быстро, а заботливость исчезала еще быстрее.
При таком Дедушкином настрое неразумно было приставать к нему с вопросами о возвращенном письме. Впрочем, настрой Дедушкин так не был ему свойствен: сейчас он был до того напряженным, до того раздражительным, что поразил меня уже в большой прихожей.
– Сара! – проревел он. – У тебя совсем уже ум за разум заходит?
Я не совсем представляла себе, как это понимать. «Ум за разум»? Хотел ли он сказать, что я дурочку валяю? Крохотная ранка, о какой до того я и понятия не имела, зазияла в моем сердце, но какая ни крохотная, а ее хватило, чтобы и мой настрой переменить. Я ответила ледяным тоном:
– Что-то неладно, Теушка? – Тут я должна сказать, что у нас есть ласковые прозвища. Когда для меня лучше его никого нет, он всегда Теушка, наследие неверного звучания младенческого лепета. Он в свою очередь зовет меня Пышня, что в точности бьет в цель как любовно грубоватый намек на мое телосложение. То, что он назвал Сарой, значило, что Дедушка раздражен.
– Все.
– Тогда, видимо, нам следует виски выпить. Уже не слишком-то и рано.
Он тяжело опустился в шахматное кресло. Я налила нам и уселась напротив. Он выпил свой виски залпом.
– Теушка, я тебя спросить хочу. – Он едва ли внимание обращал, ерзая и ворочаясь. – Нам знаком некий Аллун Карвер?
Хрустальный графин со стаканчиками был свадебным подарком моим родителям. Мне очень жаль было потерять один из шести стаканчиков, когда Дедушка уронил его на каминную плиту, однако куда большая жалость резанула при виде того обнаженного, первобытного страха, который охватил черты знакомого лица, сделав их непривлекательными до неузнаваемости.
Адам помог Дедушке добраться до его комнат, и тот около часа тихо пребывал в покое, а потом появился у меня на пороге. Лицо его по-прежнему покрывала восковая бледность, однако то был уже совсем иной, собранный человек.
– Сара. Давай прогуляемся по саду.
Мы ни словом не обмолвились, пока не отошли подальше от дома по обрамленной золотым ракитником дорожке и дальше, до Небесных Врат, участка луга, где с годами находили последний покой все жившие в семье псы.
Я терпелива и ждала, когда Дедушка заговорит первым. Он неотрывно поглядывал по сторонам, словно ожидая увидеть кого-то еще, однако в таком укромном месте вряд ли можно было рассчитывать на чью-то компанию. Он посмотрел на меня слезящимися глазами.
– Мы не такое уж маленькое семейство, как ты полагаешь.
– Что ты хочешь сказать? С тех пор как умерли дядя Освальд и Лотти, одни мы и остались.
– Нет. Нет. Имя им легион.
– Присядь, Теушка, прошу тебя.
Его безумие пугало меня. Я подвела его к каменной лавке, устроенной для Мег, непослушного жесткошерстного фокстерьера, которого мы оба любили, и Дедушка присел на нее, как ребенок. Потом он взял меня за руку – обращение, дотоле мне неведомое. Было неловко, но хватка у него оказалась крепкой, и мне ничего не оставалось, как терпеть.
– Изложу попроще, Пышня. Времени у нас немного. – Я беспокойно шевельнулась. – Мой прадедушка… вкус к рабыням, что владел нами в те давние времена… породил много, много детей.
– О, будь любезен, – перебила я, – такого рода историческое поведение не имеет отношения к семье.
Дедушка ужесточил хватку, посуровел.
– Послушай. Он держал при себе женщину, дочь какой-то ведьмы-знахарки. Привез ее в Англию, содержал в сельском домике прямо под носом у леди Босмэйн. И было у них семеро детей. У этих детей, рожденных и выросших в Англии, было много других.
– Насколько я себе представляю, Теушка, нынче линия крови здорово размыта. И незаконнорожденность отнюдь не наша забота.