Он предостерегающе зашипел сквозь зубы, призывая к молчанию.
– Устроили они летний бал. Рабыня, тронувшаяся умом от старости и болезней, явилась в дом в прекрасном платье и ждала, когда ее впустят. Леди Босмэйн велела ее выпороть и вышвырнуть из усадьбы вон. Когда утром прислуга пробудилась, ступени крыльца украшал череп ребенка, увитый ивовыми прутьями и паслёном, вымазанный кровью, в глазницах его торчали обгоревшие клочки приглашения на бал. Позже в тот же день нашли рабыню, причинившую себе смерть собственной рукой.
Я вздохнула. Единственный мой живущий родственник начинал впадать в маразм.
– Что это за примитивная чепуха? Кто такой Аллун Карвер? Скажи же мне.
Дедушка выпустил мою руку. Мое раздражение было замечено.
– С тех пор и поныне уже 123 года мы устраиваем летний бал в Босмэйне. После некоторых, скажем так, волнений со смерти рабыни на бальные празднества – по совету ее сына – стало традицией приглашать тех самых непризнанных членов семейства.
– Почему же тогда я никогда не была представлена?
– Приглашаются только те родственники, которые умерли в год между балами. Они уклоняются.
Я, каюсь, фыркнула.
– Теушка, откровенно говорю тебе, что мы вместе навестим доктора Мастона, как только управимся с этим злополучным балом. Однако, если я правильно поняла, ты сообщаешь мне, что в течение 123 лет наша семья приглашала в Босмэйн мертвецов.
– Да, Сара.
Я поднялась со скамьи.
– И как же, позволь узнать, мы доставляли эти приглашения?
– Мы укладывали их на могилы приглашаемых.
– А Карвер?
– Он не из семьи. Просто почтальон. Кто-то из следующих по линии родства сообщает ему о рождениях и кончинах и отыскивает могилы. Карвер доставляет. Мы им хорошо платим. – Дедушка встал, вновь придя в возбуждение. – Где он, Сара?
– Уехал.
Дедушка мой – мужчина высокий и, как пишут, человек великой силы воли и репутации. Однако он сник прямо у меня на глазах, съежился в калачик.
– Значит, мы пропали. Мы пропали. – Он зарыдал.
– Он карту оставил.
Дедушка резко выпрямился.
– О, девочка моя дорогая. Любимая!
Никогда он не обнимал меня так, как тогда, и, надеюсь, никогда больше не будет.
Я плохо себе представляла, что буду чувствовать, приближаясь к могиле. Скромное захоронение на крохотном деревенском погосте к югу от Маркет-Харборо. Место непритягательное, церковь XIX века без особых достоинств, отгороженная по обеим сторонам неказистыми современными летними домиками с верандой. Олив Чэннинг была, судя по свежевысеченной надписи на ее гранитном надгробии, любимой женой Эрнеста, тоже уже почившего, и матерью двух любящих детей, горько тоскующих по ней.
На траве лежали увядшие хризантемы, стояла уродливая белая пластиковая ваза поддельных фиалок, все еще перевязанных порванной пурпурной лентой. Казалось нелепым, что эта женщина, это обыкновенное, ничем не примечательное в личном плане ничто, могла иметь отношение к семейству Босмэйнов. Да как хотя бы выглядели любые из этих самозванцев? Проделали ли непокорные гены свое путешествие в целости и сохранности, или сотни моих умерших родичей были частью гигантского человеческого калейдоскопа?
Я извлекла из сумки приглашение и с отвращением глянула на него. Не окажись я такой глупенькой всего неделю назад и не останови почтальона в дождливый день, так убереглась бы от этого абсурдного суеверия, что омрачало всю жизнь моему во всем остальном непоколебимо здравому деду.
Однако теперь и я втянута. Забавно, но я почувствовала, что начинаю сердиться. По какому праву эти личности заслуживают подобной суеты в стиле плаща и кинжала из-за одного лишь их существования? У них есть собственные семьи. Значительно более многочисленные, нежели у меня. Мужья, жены, дети, братья и сестры, приятное общество любящих, живых родственников.
И, пока я играла в игры сама с собой, эти люди, кто, как гласит история, делят со мной одну кровь, участвовали в чем-то, чем я насладиться не могла никогда. Даже смерть соединяла их, приглашаемых на какой-то глупый ритуал, чтобы по-прежнему быть частичкой большей картины, кусочком мозаики, из которой я по сю пору чувствую себя отброшенной.
Не ждал ли Дедушка, что я продолжу все это после его смерти? Обязана ли я теперь и дальше платить нашим таинственным слугам и сохранять этот ритуал до самой моей смерти, когда линия Босмэйнов оборвется на мне?
Я уже слишком стара, чтобы иметь детей, даже если бы и захотела. По зрелом размышлении, здесь, над могилой этой простой женщины, кажется, всё, что у меня осталось, – это наша история. Никакого будущего.
Почувствовала, как горячие слезы резанули мне глаза, и склонила голову, нагнувшись к могиле.
Печальная поездка в среду по кладбищам осталась далеко в прошлом, как казалось мне, стоявшей в украшенной лилиями библиотеке с тонким бокалом «медока» в руке. Дедушка опять вполне в себе. Одет он превосходно, с белым галстуком-бабочкой, и восторженно рад, что в этом году у нас на празднестве присутствует какой-то младший отпрыск королевской крови, и вместе с юными леди в саду совершенно сходит по нему с ума.
Бал определенно стал Событием в чреде парадных приемов последних нескольких лет, и выясняется, что я рада этому ничуть не меньше Дедушки. На любом сборище внимания мне уделяется немного, но я с тихим удовлетворением смотрю в окно на зеленый простор до самых лесов. Погода весь день вела себя по-дружески, а солнце разгара лета только-только заходит за высокие березы, погружая громадные стволы в глубокую тень на фоне розовеющего неба.
Глаза привыкли, и я замечаю, как несколько гостей блуждают среди деревьев. Улыбаюсь при мысли о состоянии, в каком окажется их бальная обувь, когда они оттуда выберутся. Они плохо себе представляют, до чего там может быть грязно даже в самую сухую погоду. Некоторые гости у нас, охотясь в сезон на фазанов, зачастую выходят из этой самой рощицы, с головы до ног покрытые всякой гадостью, будто в окопах побывали. Блуждания окажутся не менее пагубными для платьев из тафты, чем для костюмов из шотландского твида.
Опускаю немного бокал и щурюсь. Их трое, по-моему, но мысли у меня о том, что они там делают. Идут сюда, обратно к дому, не спешат. Походка у них необычная. Они что, ранены? Надеюсь, никакого несчастного случая не произошло. Этот вечер для меня тоже важен.
Чувствую, сердце забилось быстрее, хотя точно и не знаю почему. Ставлю бокал и иду искать Дедушку. Требуется время, чтобы найти его, уже и свечи зажжены: становится темнее. Отчего-то меня охватывает легкая паника. В конце концов отыскиваю его, стоит в прихожей у входа за большими колоннами, приветствует каких-то поздних вечерних прибывших, с которыми щедро обменивается хлопками по спинам. Дедушка видит меня, и лицо его омрачается.
Неужели у меня озабоченный вид? Неспешно шагаю к нему, желание быть рядом с ним охватывает сильно, как никогда. Быть вместе. Семьей. Тянусь к нему, поднимаю руку, чтобы взять его ладонь.
Раздается стук в дверь. Вместо того чтобы широко раскрыть дверь и отступить, приветствуя гостей, Адам проскальзывает в узкий зазор, не дав нам увидеть наших новых пришельцев. Дедушка смотрит на меня.
Адам разговаривает с кем-то. Нам слышен только его голос. Он взвивается в тревожном возбуждении. Звучит вполне громко, чтоб нам было слышно: «Очень прошу меня извинить, но боюсь, что я вынужден попросить вас показать ваши приглашения».
Дедушкины глаза – черные дыры. В них разочарование, обвинение и обнаженный примитивный страх.
Он понимает, что я натворила.
Нина Аллан
Рассказы Нины Аллан печатались в многочисленных журналах и антологиях, в том числе в 6-м сборнике «Лучшие ужасы года», «Лучшее в научной фантастике и фэнтези за 2013 год», «Большущей книге рассказов о привидениях, написанных женщинами». Ее дебют как романиста роман The Race («Гонка») удостоен премии «Красное щупальце» Китсчиз за 2015 год и Мемориальной премии Джона Кэмпбелла. Рассказ «Сбившиеся с пути» был написан в то время, когда Нина работала над вторым своим романом, что привело к немалому числу сверхъестественных подобий в персонажах и сюжете.
Нина живет и работает в Северном Девоне. Найти ее блог можно по The Spider’s House («Паучий дом») на www.ninaallan.co.uk.
Нина АлланСбившиеся с пути
Вот кое-что, сохранившееся в памяти: мы с моей подругой Линси в квартире в Висбадене пугаем самих себя бессмысленным смотрением фильма ужасов под названием «И скоро темнота». Нам было по десять лет, и смотрели мы потому, что там играла английская актриса Мишель Дотрис, мы обе знали ее как Бетти Спенсер из сериала «Есть матери, которые спуску не дают». Заранее мы не знали, что про темноту – это фильм ужасов. В нем рассказывалось о дружеской паре, которая отправилась в велопоход по северной Франции. Для женщины (ее играла Мишель Дотрис) все кончилось тем, что ее убил местный полицейский. Не того сорта картина, какую родители позволили бы нам смотреть, в особенности родители Линси, но мы были одни в квартире, а никто и знать не знал, что у нас есть видео. Что меня в том кино напугало больше всего, так это музыка, французская песенка, которую то и дело проигрывали. Она была такой привязчивой, так радостно звучала. Музыка обманом внушала мысль, что в конце все будет хорошо, только – ничуть не бывало. Я и сейчас вижу, как велосипед Мишель Дотрис лежит на боку в траве, а колесо его продолжает вращаться.
Вскрывать почтовое отправление, не вам адресованное, – это преступление; вы знали об этом? Даже почту-макулатуру, всякие там рекламки кредитных карточек и товарные каталоги «закажи по почте» или нежелательные досадливые письма, которые знай себе доставляются еще долго после того, как их адресат переехал. Такие по большей части попросту выбрасывают: людям, полагаю, не известно, что вскрывать их незаконно. Порой думаю, неужто и впрямь кого-нибудь подвергли наказанию за перлюстрацию какого-то справочника, отправленного не по тому адресу. Вряд ли, хотя теоретически и возможно. Полагается пересылать их дальше, эти мертвые письма, или, сделав пометку «вернуть отправителю», вновь возвратить их, не проверяя содержимого, в поток, регулируемый почтой.