Ничего, впрочем, не нашли. Во всяком случае, ничего, имевшего отношение к Аманде. Через шесть недель после дня исчезновения Аманды освещение этого события в газетах упало почти до нуля.
Где бы я ни искала, не было никакого упоминания о дневнике Аманды.
Подловила себя на мыслях, что могла бы, если б хотела, взять такси до Лимма и пройтись пешком по той самой улице, где точно в последний раз видели Аманду Руан. Лиэнн Битхэм, работавшая в магазине «Мачта» в Лимме и стоявшая за прилавком тем субботним днем, подтвердила, что Аманда заходила в магазин около половины третьего, купила банку «Коки» и батончик «Твикс». Я могла бы даже мимо ее дома пройти, если б захотела. Лимм район не большой, и по всем нормальным меркам не так уж и далеко от главной улицы до дома на Сэнди-Лэйн, где когда-то жила семья Руанов. Но в том, что меня касалось, с тем же успехом можно было говорить о расстоянии от Земли до Луны. Возможно, я и прошлась бы по главной улице и обратно (в погожий день), но добираться оттуда до Сэнди-Лэйн – это уж агонии подобно. Я могла бы велеть таксисту сделать круг, но чем бы я объяснила такой маневр. Я бы в глаза водителю не посмела взглянуть.
Вместо этого я отправилась на Стрит-Вью. И сразу заметила, какие там произошли перемены. Начать с того, что там не было «Мачты». Аманда, вероятно, это место не узнала бы. Застройка на Сэнди-Лэйн являла собой смесь коттеджей времен короля Георга и королевы Виктории со зданиями новой постройки. Дом, бывший домом для Руанов, это смежная одноэтажка 1970-х со встроенным гаражом, невзрачная, но на вид чистенькая, какую, в общем-то, и следовало ожидать по газетным описаниям. Есть в таких зданиях что-то удручающее. Спорить готова, что Аманде оно было ненавистно.
Думаю о ней, и словно бы мы кружим друг вокруг друга, поглядывая искоса. Могу ли я доверять тебе? Когда пыль уляжется, могу ли я доверить тебе свою историю? Или ты такая же, как и все остальные?
Думаю о тех неприкаянных письмах, что на самом деле длинной цепочкой пролегли в нашем с Амандой общении. Аманда обнимает своего отца в 1994 году. Раймонд Руан берется за перо в 1997-м, упираясь при этом рукой, которой гладил волосы дочери, в лист бумаги, на котором пишет свое письмо. Я касаюсь чернил, бумаги, этой руки, Аманды. Мост, покрывающий расстояние в двадцать лет. Тут в рассказе настает момент, когда вы ждете, что я начну повествовать, как у меня видения начались, как призрак Аманды преследует меня, как теряю (и без того нарушенное) равновесие разума. Только нельзя быть преследуемой призраком того, кто все еще жив. А Аманда все еще жива, я чувствую это.
– Это Айлин?
Я бы поняла, что это Селена, даже если бы она не заговорила. Голос ее на том конце уже – нерешительный, в нем смущение слышится и мягкий северный акцент.
– У телефона, – отвечаю. Чувствую, жаром обдает, дыхание чуть-чуть захватывает. Переживаю миг, который предвкушала сотню (тысячу!) раз в своем воображении, не веря до конца, что это происходит на самом деле.
– Это Селена Руан. Вы послали мне письмо. Хотела поблагодарить вас.
Что-то в том, как укладываются ее слова, наводит меня на мысль, что она репетировала их, заранее придумала их как повод для телефонного звонка. Мы с ней, представляется мне, на равных. Осознание этого должно бы помочь меньше нервничать, однако не помогает. Я понимаю: одно неверное слово с моей стороны (слово, что покажется слишком знающим или чересчур грубым) разом оборвет разговор.
– Не стоит благодарности. Мне подумалось, возможно, это важно… вот. – Я помолчала. – В наше время не так-то часто увидишь письма, написанные от руки.
– Это правда. – Она засмеялась, лишь слегка, но я сочла это добрым знаком, хотя и понимала, что не могу рассчитывать, что Селена разделяет мою страсть к бумаге и конвертам. Аманда – могла бы, но не Селена. Селена выучилась большей практичности – так ей пришлось. – Извините, что беспокою вас, но меня просто заинтересовало. Вы, случаем, не заметили дату на почтовом штемпеле? Когда письмо было вам отправлено, я хочу сказать?
– Начало прошлой недели, по-моему. Я бы проверила, да вот только выбросила конверт. – Я не выбросила. Но решила, что так будет правдоподобнее. – Прошу простить, если это было существенно.
– О нет, не беспокойтесь. – Говорила она второпях. Казалось, ей очень хотелось уверить меня в том, что я не сделала ничего плохого. – Мне он не нужен. Просто интересно, знаете ли, как долго письмо могло находиться в ведении почты.
Добрую половину двух десятилетий; может, больше, а может – меньше. Теперь мы обе это знаем.
– Просто странно как-то, – продолжала Селена, – что письмо должно было объявиться сейчас после стольких многих лет.
– Не так странно, как вам могло бы показаться, – возразила я. – Я слышала, как одно неприкаянное письмо всплыло после восьмидесяти лет, его написал солдат в Первую мировую войну. Он погиб под Ипром, если не ошибаюсь. Письмо было доставлено где-то в двухтысячном году его правнучке в Грейвсенде вместе со всей утренней почтой. На самом деле никто не знает, что с ним происходило все это время.
– Бог мой, – ойкнула Селена. – Должно быть, это все равно как призрак увидеть. – Она умолкла ненадолго. – Откуда вы узнали об этом? Вы на почте работаете?
– В книге прочла, только и всего. У меня к этому интерес.
– К солдатам?
– К письмам. – Я плотно прижала трубку к уху. Слышала, как проехала машина, только точно не разобрала, на моем ли то было конце линии. Ее упоминание о солдатах вызвало озабоченность, потом я вспомнила, что как раз я (а не она) заговорила об этом первой. История письма солдата под Ипром совершенно правдива. Оно пятнадцать раз пересылалось, прежде чем попало к его правнучке.
– Дело в том, что я уже много лет не получала от папы писем, – сказала Селена. – Он умер в 1998-м.
– Горько слышать такое, – произнесла я, хотя и подозревала нечто подобное, сама не знаю почему. – Для вас это должно было быть шоком. Увидеть письмо, я имею в виду.
– Да, так и было. – Я ждала, что она еще что-то скажет, назовет мне причину его смерти или объяснит, как он в психушку попал, но она этого не сделала. Зато сказала: – Вы спросили, не я ли была сестрой той пропавшей.
– Это было непристойно с моей стороны. Приношу извинения.
– Да нет, все нормально. Я и есть та самая Селена. Удивилась, вот и все. Большинство людей уже забыли. Это так давно было.
– Меня заставило вспомнить ваше имя. Руан, я имею в виду. Оно весьма необычное.
– Семья моего деда была из Нормандии, из городка Лион-на-Мер. Дед умер еще до моего рождения, зато папа ребенком проводил там каникулы. По-моему, как раз поэтому Аманду так интересовала Франция.
– Людям всегда хочется знать, откуда они родом, ведь так? Она ездила туда?
– Хотела съездить. Начала собирать все эти старые открытки. И занималась французским по лингофонному курсу. Взяла его в библиотеке.
– Вы не считаете…
– Папа считал. Он пытался полицию заинтересовать, чтоб французскую полицию привлечь, и всякое такое, но свидетельств никаких не было, вот они и отказались. Кончилось тем, что отец сам, за свой счет поехал во Францию. Не думаю, чтоб он обнаружил что-нибудь. В основном, он на машине все объезжал. Вождение, сидение за рулем – только это и успокаивало его разум. По крайней мере, на какое-то время.
Так о многом хотелось ее спросить. О ее отце и дневнике Аманды, о самой Аманде. Я заставляла себя хранить молчание. Понимала: заговори я слишком заинтересованно, слишком настойчиво, Селена, возможно, замкнется. Положит трубку телефона и никогда не заговорит со мной. Было важно, что контакт установлен. Теперь ей не покажется странным, если я снова свяжусь с ней. В тот момент я не могла придумать стоящую причину для этого, но чутье подсказывало: что-нибудь придумаю, будет время.
– Сочувствую вам, жаль вашего папу, – вновь сказала я. Думала, будет лучше сделать вид, будто я хочу закончить разговор.
– Спасибо. И еще раз спасибо, что переслали мне письмо. – Что-то в ее голосе выдавало: она словно ищет предлог продолжить разговор. Не знаю. Возможно, мне показалось.
– Не за что. Будьте здоровы.
– Прощайте.
Я подождала, пока на ее конце не раздался щелчок, потом положила трубку на рычаг.
Я разыскала Лион-на-Мер в Интернете. Небольшой живописный городок на нормандском побережье: песчаные пляжи, исторический замок, мощеные улицы, кафе на тротуарах. Не вполне типичная декорация для подросткового бунта. Каким бы ни рисовался сценарий (религиозный культ, серийный убийца, хитроумный дружок или подружка), вообразить его воплощение можно в Манчестере, никак не в сонном курортном городке вроде Лиона-на-Мер. Кто даст зверски убить себя на нормандском побережье, то есть если не обращать внимания на дешевые фильмы ужасов? Прежде всего, как Аманда вообще туда попала? Ей было семнадцать, так что вряд ли у нее имелся отдельный паспорт. Есть еще и вопрос денег. Если верить Раймонду Руану, у Аманды даже не было банковского счета.
В то время ходила такая версия, что Аманда «голосовала» на шоссе и попала в машину к убийце и насильнику Стивену Джимсону, прозванному Мясником-из-Парикмахерской из-за надписи на кузове его фургона: «Слесарные работы в парикмахерских». Джимсон занимался мелкими незаконными поставками, развозя упаковки с марихуаной, ворованные стерео и время от времени экзотических рептилий по всей Европе. Еще фургон служил ему передвижной площадкой для убийств. Джимсон был выходцем из Стокпорта, но у него были друзья в Уоррингтоне, и он частенько наведывался в те края. В ноябре 1994-го его арестовали за украденный паспорт, в ходе следствия выяснилось, что это лишь начало. В первые два месяца 1995 года интерес СМИ к делу Аманды Руан вновь подскочил, когда пошли пересуды и газеты гонялись за подтверждением известия, которое все они теперь считали неизбежным: Аманда стала последней жертвой Мясника.
Впрочем, такого известия не последовало. Стивен Джимсон упорно твердил, что никогда не говорил с Амандой, что и видеть-то толком ее никогда не видал, и не было никаких улик, чтоб доказать обратное. Мясник-из-Парикмахерской получил пожизненное заключение по трем обвинениям в убийстве и пяти – в сексуальном насилии с особой жестокостью, однако Аманда Руан по-прежнему не была найдена, и никто никак не мог сообразить, что с ней случилось.