– Отчего он умер?
– Сердечный приступ. Ему было шестьдесят пять. В больнице сказали, что у него все тело было основательно изношено.
– Вам, должно быть, его не хватает.
– Да, – говорит Селена. – Действительно не хватает. – В глазах слезы стоят, и я вдруг подумала, а только ли отца она оплакивает, не возможность ли еще, им, похоже, предлагавшуюся, что сестра ее по-прежнему жива где-то и что вселенная не столь уж и мала, как все упорно считают.
Мы подружились после этого – как бы. Я узнала, что Селена работает управляющей престижного ювелирного магазина, который принадлежал какому-то русскому предпринимателю, уверявшему, что он прямой потомок Ивана Грозного. «Ему свойственна неуравновешенность, зато у него верный глаз», – сказала Селена, рассказывая мне о нем. И улыбнулась. Я начинала подозревать, что Селена понимает в бриллиантах и драгоценных металлах больше, чем любое число русских олигархов вместе. У нас не было ничего общего, если честно, однако это не мешало нам находить множество тем для разговоров.
Я так и не призналась ей, что вскрыла над паром конверт ее отца. Если собираешься признаться в чем-то подобном, то делай это сразу. Я предпочла не делать этого, а потому помалкивала. Во всяком случае, я не считала, что это имеет большое значение.
Мы стали встречаться в кафе довольно регулярно. Даже в кино ходили время от времени. Месяцев через шесть после начала этого нового периода в наших отношениях Селена поведала мне вторую часть истории, начало которой доверила мне в первую же нашу встречу, а именно то, что два года спустя после смерти ее отца с ней по телефону связалась какая-то женщина, заявившая, что она Аманда.
– Я встречалась с ней несколько раз, – поведала Селена. – Долгое время она отказывалась говорить, что с нею случилось. Говорила, что не может вспомнить. В конце концов рассказала мне, как ее забрали в иной мир. Она не знала, как оказалась там или как обратно вернулась, знала только, что шла какая-то война, и то, что породило ту войну, идет сюда.
Кажется, какое-то время ее это всерьез огорчало. В конце концов она перестала говорить об этом. Было похоже, что рукой махнула. Я знать не знала, что ей сказать. Было похоже, что все, связанное с папой, началось сызнова.
– Как она выглядела?
– Не знаю. Нормально, полагаю, если не считать ее существом с целой иной планеты. Настаивала, чтобы я дала ей с мамой повидаться. Мне не хотелось: маме уже и без того порядком досталось. Только она была напориста, и под конец я уже ничего не могла поделать, чтобы остановить ее. Она нашла мамин адрес в Интернете и попросту заявилась туда. Я думала, мама вышвырнет ее, но она этого не сделала. Глянула ей в глаза пристально и обвила ее руками, прижала к себе по-настоящему крепко, словно безо всяких слов знала, кто перед ней такая. Самое странное в этом было то, что мама никогда не была любительницей обниматься, даже когда мы маленькими были. Да и не все у них с Амандой гладко шло к тому же. Вечно друг другу нервы попусту трепали. Они были такими разными, полагаю.
– Разными в чем?
– Мама самый практичный человек на всей земле. Сделает что угодно и кому угодно, зато не терпела ахинеи и галиматьи. У Аманды настроение от нервов зависело.
Она спросила, была ли я близка с родителями, и я ответила: нет, по совести, нет. Мне так удобнее было, могла бы я добавить, но предпочла смолчать. Спросила, что же сталось с этой женщиной-Амандой.
– Она по-прежнему где-то поблизости, насколько мне известно. Я время от времени звоню маме, только настоящих бесед мы с нею не ведем. Больше не ведем.
Хотелось спросить, был ли, на ее взгляд, хоть какой-то шанс, что женщина, объявлявшая себя Амандой, действительно ее сестра, но чувствовала, что тема эта еще болезненная. Захочется Селене рассказать – расскажет. Давить на нее было бы неправильно. Мы переключились на другие темы (ее работа, мои исследования), после чего расплатились по счету.
– Хотите взглянуть на то, что она написала? – спросила Селена, когда мы уже совсем собрались уходить. – Та женщина, я имею в виду. – Она достала из сумочки конверт, обычный коричневый конверт стандарта А5, точь-в-точь такой, в каком пришло письмо Раймонда Руана. Совпадение меня поразило. Конечно же, такие конверты миллионами продаются, но все равно. Внутри конверта было письмо, два обычных листа А4, сложенных пополам, чтоб уместились. Сверху не было адреса, просто дата, более или менее годичной давности.
Адрес (Селены) на конверте был написан синим фломастером раздельными прописными буквами.
«Понимаю, ты мне не поверишь, но все равно хочу рассказать тебе. Меня забрали от озера Хэтчмир возле Уоррингтона в город Файби, самый маленький из шести громадных городов-государств на планете Тошимо в тысяче световых лет от пределов галактики Ай. Колли говорит, что наши народы родственны, хотя праотеческие связи между нами сокрыты в миллиардах лет. Файби, самый холодный из городов, расположенных на северном берегу Мариллиенсит, и единственный из шести в южном полушарии. В Файби меня доставили, потому что там пролегает заоградье[47]. Я не понимаю хорошенько, как действуют законы заоградья, но знаю, что создали его инженеры Лицеума в Кларимонде и что места по обеим сторонам заоградья являются идеальными зеркальными изображениями друг друга. Озеро Хэтчмир во всем повторяет Шуубсиит без видимых различий. Количеством воды одного озера можно идеально заполнить другое. Единственное отличие в том, что Шуубсиит – гораздо старше. В озере Хэтчмир водится обыкновенный сом, только, наверное, не такой гигантский, каким мы когда-то, когда детьми были, пугали самих себя, – озеро еще не так уж давно существует. Шуубсиит такое же старое, как сама Земля. Старее, наверное».
Там еще много больше было – и все такое же диковинное. Что было сказать? Я понятия не имела. Впрочем, было в том что-то прекрасное. Нет предела тому, что способен изобрести человеческий разум. Я терзалась мыслями о том, кто она на самом деле, эта женщина, и чего она хочет. Мошенники обыкновенно хотят денег, однако у Селены совершенно средний доход и ее мать тоже не сколотила состояния, насколько мне известно.
Могла ли она быть настоящей Амандой? Мысль казалась почти такой же надуманной, как и то, о чем она написала.
– Вы что думаете? – спросила Селена, когда я закончила чтение.
Я покачала головой:
– Я не верю в жизнь на других планетах.
– Нам знать не дано, с другой стороны, – сказала Селена. – Наверняка знать. – В этом она права, и отрицать нечего. О вселенной, в которой живем, мы знаем не больше мокрицы под брусчаткой.
– Вы с ней еще увидитесь? – спросила я.
– Не знаю. Не знаю, смогу ли выдержать это. Теперь у нее мама есть. Я, главное, думаю, что мне лучше оставить их с этим. У меня есть моя работа, мой дом. У меня все прекрасно, в общем-то.
Мы договорились о следующем походе в кино в субботу, и я подумала о том, о чем частенько думала после знакомства с нею: всем святым хвала, что она мне не нравилась, ничуточки. Хорошо, когда в твоей жизни есть кто-то, с кем можно время скоротать и при этом ни в какую беду не вляпаться.
Мой отец, Питер Макконахи, был специалистом по взрывному делу в британской армии. Мы, возможно, назвали бы его спецом по обезвреживанию бомб. Работу свою он любил и делал ее блестяще. Однако с такой работой, как у отца, есть одна трудность: при любой ошибке могут погибнуть люди. Отец обезвреживал устройство, установленное внутри полицейского участка в Кувейте: шли времена пожинать последствия американских бомбежек Ливии. Пока он работал, часть пола рухнула, бомба пришла в действие и убила троих кувейтских полицейских и пятерых служащих организации международной помощи этажом ниже. По вопиющей случайности (несколько сотен солдат назвали это чудом) отец уцелел. Все, включая официальную комиссию по расследованию происшествия, сошлись в том, что отца винить не в чем, только это не помешало ему винить самого себя. Он убил себя в следующей командировке, разряжая заложенную в машину бомбу. Его гражданские друзья пришли в ужас, армейские коллеги были опечалены и сильно поражены. Отец был кадровым военным, обученным управляться со всякими неожиданностями. В конце концов, впрочем, они смирились и служили себе дальше, потому как – что еще им оставалось? Смерть отца невозможно было ни предвидеть, ни предотвратить. Никогда не знаешь, как поведет себя перенесший потрясение человек, пока этого не случится.
Когда это произошло, я училась в университете, здесь, в Манчестере. Я не рассказывала никому. По моему отцу устроили поминальную службу, на которой я присутствовала, однако оставляла всех в убеждении, что попросту наведалась на недельку домой, только и всего. Было это незадолго до летних каникул, когда я выехала из студенческого общежития и переселилась в частное жилье с тремя другими женщинами, среди которых была и Аня. Не сомневаюсь, что именно из-за смены адреса (едва ли не в момент смерти отца) я и получила его письмо, уже после выпуска. Кто-то случайно увидел меня в коридоре и передал письмо: очевидно, канцелярия общежития больше года вовсю его футболила.
Увидеть почерк отца на конверте, порывистый, слегка небрежный почерк, который всегда так не вязался с его внешним хладнокровием, почерк, который я узнавала, когда вскрывала письма Люси Дэвис и так старалась забыть – как выразилась Селена, словно привидение увидеть. По почтовому штампу я поняла, что отец отправил письмо примерно за неделю до гибели – слишком поздно, чтобы оно добралось до меня, опередив неминуемое, но и вполне заранее, чтобы предотвратить перехват письма и использование его как улики. Оно проскочило сквозь Сеть, вероятно, в большей мере, нежели рассчитывал отец, хотя мне было ясно, что он это спланировал, как планировал все и всегда – до последней мелочи.
В письме отец рассказал мне историю своих отношений с военной переводчицей Люси Дэвис, как Люси забеременела и родила ребенка, маленькую девочку, названную Сарой.