Слава относительная, разумеется: его уже хорошо знали в определенных кругах как исполнителя и автора песен, он написал пару хитов, сделавших его богатым. Сидя в машине, я подпевала одному из них, не ведая (и даже не помышляя) о том, кто это сочинил. И только когда он женился на какой-то настоящей знаменитости, мегаталантливой сексуальной молодой певице, которая сделала хитами две его песни, лицо его вместе с именем стало появляться где ни попадя.
Однажды вечером, очень поздно, я увидела его по телевизору, когда пыталась накормить малышку, уставившись невидящими глазами на экран, музыка и мелькание света которого действовали гипнотически. Поначалу я подумала, что сплю и лишь во сне вижу, как он играет на клавишах, танцует (плохо) с певицей, одетый под Чарли Чаплина, ходит его смешной походкой, вертя тросточкой, пока музыка набирает силу, а певица смеется, и, наконец, оказывается в тесных объятиях с красивой, сексуальной певицей, а камера дает на весь экран их губы, сливающиеся в поцелуе.
А после этого – он со своей женой на красном ковре на каком-то мероприятии: среди вспышек папарацци с ухмылкой до ушей идет на сцену получать какую-то премию, без затей беседует с популярным ведущим ток-шоу, его фото в журналах типа «Хит» и «Пипл», в Интернете выскакивает (обычно вместе с нею), не важно, хочу я того или нет.
Хотелось сказать, что я знала его, что это меня он выбрал еще до того, как встретил ее. Только если не смогу объяснить Маршаллу (а я не смогу, а теперь еще больше, чем когда бы то ни было, не посмею), то рассказать никому не смогу. Пусть останется моей тайной. Так, наверное, тому и быть.
Даже если бы я исповедалась Маршаллу до нашей свадьбы и если бы в ответ он признался в какой-нибудь собственной мелкой неверности, и мы бы согласились простить и забыть, и вправду бы простили и забыли, даже если могла бы теперь с чистой совестью говорить с другими об этом знаменитом человеке, с кем постель делила… Ну знаете, как бы я смогла? Чего стоит отраженная слава? Я не бегаю по тусовкам, чтобы похвастаться зарубками на ножке своей кровати.
Как бы то ни было, звездная его слава была мимолетна. Брак распался, он переехал в Берлин к своей новой подружке, дизайнеру экстравагантной и дорогой обуви, хотя он и продолжал сочинять песни и издал книгу затейливых рассказов, но слава его уже переместилась в область меньшую (или, во всяком случае, иную) и уже никак не оказывала воздействия на мир, в каком жила я.
Клуб, где мы впервые встретились, снесли, чтобы на его месте возвести громадину банка, и после того, как мы переехали в Монтану, я уже больше не проезжала ни мимо клуба, ни мимо перекрестка, где смотрела ему, уходящему прочь, вслед. Довольно скоро уже ничто не напоминало мне о тех давешних особенных выходных.
Дети растут так быстро. Казалось бы, целая жизнь проходит, прежде чем они становятся школьниками, зато после этого годы пролетают, как месяцы. А потом Джесс уехал в колледж. Сара еще была дома, но и ей недолго до отъезда, а тогда мы с Маршаллом останемся одни, чтобы наконец-то затеять давно откладывавшийся разговор о нашем браке. Я понимала: должны случиться перемены, так или иначе.
Однажды я получила письмо.
Письмо! Кто в наше время еще письма пишет? Иногда благотворительные фонды пробуют одурачить тебя якобы написанным от руки адресом на конверте, но этот был – настоящий. Мое имя и адрес были написаны синими чернилами обычным округлым почерком, который был мучительно знаком. Внутри, впрочем, ни записки, ни объяснения – ничего, кроме серой пластиковой карточки с магнитной лентой на одной стороне и стрелкой на другой. Ключ от гостиничного номера, не дававший никакой подсказки к тому, что это за номер и в какой гостинице он находится.
Я еще раз взглянула на свое имя на конверте и вдруг вспомнила письмо, оставленное в двери моей квартиры двадцать два года тому назад, и подумала о гостинице на западной окраине города, где он пожелал, чтобы я осталась с ним.
Только как он разыскал меня? Общих друзей у нас не было, думаю, ему не была даже известна моя замужняя фамилия.
Зато отыскать его было бы довольно легко. Я о нем много лет слыхом не слыхала, но, когда ввела его фамилию в поисковик, тут же внизу, сразу под статьей о нем в Википедии (которая читалась как пошлятина, состряпанная каким-то злобным шутником), появилась ссылка на его собственный сайт. Сайт не обновлялся уже больше года. Не было у него ни блога, ни места в Твиттере. Самой недавней «новостью», какую я отыскала, оказалось его интервью трехлетней давности: он переехал в Бруклин вслед за разводом и засел за роман. Я не могла найти ни малейшей зацепки, зачем это ему нужно было беспокоиться, отыскивая меня.
Я вернулась к конверту, широко раскрыла его, рассмотрела все внутри, будто хоть как-то могла пропустить вложенное в него. Однако единственное, что я упустила, – это цифру, нацарапанную карандашом в нижнем уголке; цифра, дошло до меня, возможно, обозначает номер в гостинице.
В какой гостинице? Уж точно не в той, возле которой мы остановились двадцать два года назад, той, что вдохновила его на песню, которую я могла бы считать подарком себе, если бы на самом деле помнила ее. Только было это в другом штате, и потом… он знал, где я жила.
Штемпель на конверте был местным. Он послал мне ключ от своего номера.
Я была в этом уверена. До сих пор не понимаю, почему, только мысль, что он все еще думает обо мне (после стольких-то лет!), грела мне душу. И я знала, где найти его.
Поблизости от нас располагалось не так-то много гостиниц. По сути, до недавнего времени я вообще сказала бы, что нет ни одной в радиусе тридцати миль. Местность оставалась довольно дикой и неиспорченной, когда мы купили тут землю под строительство дома, но с тех пор окружающие акры постепенно заполнились домами, а с ростом населения подоспели рестораны и банки, большой магазин, новая школа, церковь, конторы и бутики, а совсем недавно земля была выделена под элитный торговый центр. А рядом с будущим центром (только на днях) я заприметила вывеску – гостиница.
Там он меня ждал.
До чего ж неправдоподобно, только мне так хотелось, чтобы это оказалось правдой!
Будто порывистый, бездумный ребенок, каким я была два десятка лет назад, когда воображала, что вся вселенная сговорилась свести нас вместе, я откликнулась на его просьбу. Умчалась, даже не поставив в известность свою семью, куда отправилась. Поставила машину возле входа и бодро вошла, зажав в кулаке свой ключ, надеясь сойти за постоялицу, да только сидевшая за стойкой регистрации женщина даже не подняла глаз, когда я проходила мимо нее к лифтам.
И только когда я вышла из лифта на последнем этаже, меня одолело сомнение. Надо было бы позвонить ему из вестибюля. Мы б пообедали. Мне-то что за забота, если регистраторша (с виду такая молоденькая, что едва не в дочери мне годилась) увидит нас вместе?
Я развернулась, но было поздно: лифт уже ушел. Я нажала кнопку вызова. Мне бы сызнова начать. Может, встретила бы его в вестибюле, входящим после сигареты на улице: во всех гостиничных номерах курить нынче запрещено. Может, он курить бросил, как все мои знакомые, только, даже если он и не захотел покурить, не собирался же он весь день сидеть один-одинешенек в гостиничном номере в ожидании той, что, может, и не пришла бы никогда. Попросила бы регистраторшу позвонить ему в номер. Если б он там был, то спустился бы. Если же нет, я б ему записку оставила. А если же его вообще здесь нет и я полностью ошиблась, толкуя значение карточки, – так поехала бы домой и забыла об этом. Никто б и не узнал никогда.
В желудке у меня заурчало. Где ж это лифт?! Я напрягала слух, ловя звуки его движения, и несколько раз тыкала пальцем в кнопку – безрезультатно. Хотелось есть, и не хватало терпения. Столько времени на этаже торчала – вполне могла бы и в номер зайти.
Сразу за лифтом на стене висел указатель нумерации номеров со стрелочками, направляя в нужную сторону. Номер, который искала я, был справа, примерно на половине длинного изогнутого коридора. Я остановилась у двери и прислушалась. Тишина стояла нерушимая. Затаив дыхание, я постучала: робко сначала, потом увереннее.
Ничего не произошло.
Потом глянула на крашенную под медь дверную ручку, вставленную в медный брусок с щелкой поверху. Он прислал мне ключ, значит, я могла бы и сама войти – только вдруг расхотела.
Что еще за игра такая? Анонимная отправка мне пластикового ключа еще не свидетельство близкого знакомства. С чего это ему взбрело в голову, что после двадцати двух лет, в течение которых – ни словечка, ему стоит только свистнуть? Нет, даже не свистнуть: заставить меня гаданием заниматься и разыскивать его. Только что позволяет ему думать, будто это его игра?
У меня шею сзади заломило. Следил за мной кто-то, что ли? Молча, через рыбий глаз линзы дверного глазка?
Я поспешила обратно, назад к лифтам, шлепнула по кнопке, задыхаясь от возбуждения. Мне грезился Маршалл, стоявший за закрытой дверью в ожидании моего унижения. Только даже если бы каким-то чудом он и узнал – не в его стиле было такое. Вообразила себе психопата, незнакомца-убийцу – или его, ужасно изменившегося, до неузнаваемости.
– Ну давай же, давай!
Только лифт было не уговорить. Долго ли я ждала? Меня вообще здесь быть не должно. Только время теряла. Я ринулась по другому концу изгиба коридора, туда, куда еще не заходила. Но не увидела никакого указателя «Запасной выход» или «Лестница», хотя дошла до самого конца, а затем медленно пошагала обратно, внимательно оглядывая каждую дверь по пути.
Должна же быть лестница, хотя бы и только на случай пожара. Наверняка противозаконно возводить многоэтажные здания без путей спасения от огня. В большинстве крупных гостиниц таких не один. И все ж не нашла я никаких дверей, которые можно было бы открыть без ключа, не могла и припомнить, чтоб указатель выхода бросался мне в глаза и на другой стороне.
Вернувшись к шахте лифта, вглядываясь в другую половину длинного изогнутого коридора, я вспомнила песню про голодную гостиницу, «построенную в форме улыбки».