— Потому что мне плевать, — перебиваю несмело. Но в душе зерно сомнения укрепляется. — Пусть живут…
— Живут-живуг… — с ледяной колючестью, — твоя мать еще болела, а они уже…
— Умолкни, — задыхаюсь, внезапно накатившим гневном. — Папа не мог! Он… он любил маму! — вкладываю в голос чувство, но звучит до омерзения неуверенно. Будто простой фразой опорочила память о святом человеке. Об идеальном чувстве…
Я не думаю, что отец способен любить. Для него это чуждое понятие, сопряженное с некоторыми реакциями живого существа на химическом уровне, исследованиями которых, в связи с повышенной занятостью, еще не изучил. Примерно так же и я думаю… благодаря ему. Все же яблоко от яблони, но в моем случае — я рук не опускаю. Молода… У меня еще толком не было возможности опровергнуть сомнительность своего мышления по этому поводу.
А чувства отца применительно ко мне — имеют совершенно другой характер, и больше смахивают на эгоизм. Я — дочь, и при попытке кого-то извне вклиниться между нами, папа выбирает сторону наблюдателя, хотя на деле умело дергает за нити, вынуждая поступать, как желает он.
Так что «любовь» моих мамы и папы, буквально режет по сердцу. Нечто мифическое и неощутимое, хотя с детства себя убеждаю в обратном.
Правильнее, верила в это и была готова с пеной у рта доказывать состоятельность своего мнения. Папа же переживал за маму. Высиживал возле постели… Плакал, когда умерла… Это были чувства!..
Только многим позже задумалась, а какого именно рода это были чувства. Какой оттенок носили? Жаль, ответа так и не нашла…
— Любил, еще как, — соглашается до отвращения спокойно Игнат. — Но это ему не помешало найти успокоение в соседской постели.
— Чш-ш, — взмах руки, — не хочу слышать гнусных подробностей.
И без того тошно и гадко на душе.
— Слышать?.. — едко, но коротко смеется Селиверстов, выбрасывая окурок за балкон. — Малыш, я их видел, и поверь, моей психике было куда больнее! Во мне до сих пор бурлит злость и негодование.
Блин, во мне сейчас тоже. Не хочу верить. Не могу!
Но почему же сердце так сжимается, словно верит? Не мог отец так подло с матерью обойтись. Или мог? Спать с соседкой? Прямо под боком у мамы? Пока она… умирала…
Вранье! Отец, конечно, еще тот "благородный рыцарь", но чтобы так… низко…
— Не надо осквернять память о моей маме, — прошу ровно, не позволяя эмоциям взять вверх над чувствами, что во мне сейчас бьют девятым валом.
На самом деле я хочу знать, «правда» это или «нет». Но от отца. И если это окажется правдой… Я не знаю, что сделаю… во мне давно зреет обида и выплеск может вылиться в громкий скандал.
— Как скажешь, — равнодушно пожимает плечами Игнат.
Отворачивается, облокачиваясь на балконные перила и уставляясь куда-то взглядом, изредка отпивая из банки. Молчание щекочет нервы. Начинаю ерзать и подумывать, что пора заканчивать посиделку. — Ты так и не ответила… — едва слышно нарушает безмолвие сосед, вгоняя в ступор очередным загадочным вопросом с явным подтекстом.
— На тему? — осторожничаю хмуро. Глоток пива.
— Скучала ли ты по мне… — задумчиво, без намека на шутку.
Жутко, да так, что мурашки по коже.
— Это шутка?
— Вспоминала?.. — на своей волне парень и это реально пугает.
— Селиверстов… — тихо начинаю.
— Я тебе жизни не дам! — жестко и вкрадчиво.
— Да пошел ты! — встаю, но не успеваю пройти мимо, Игнат разворачивается, невероятно ловко поймав меня в кольцо рук.
Жуткое ощущение мощи, мужской силы обрушивается, точно цунами. Сердце чуть не выпрыгивает из груди, эхом колотится в голове. Даже страшно становится, ведь физически не смогу отбиться, если гад возжелает снасильничать. Это при том, что я совсем не из робкого десятка.
— Ты же знаешь, зазря слов на ветер не бросаю, — глаза в глаза. — Я уничтожу тебя. Растопчу все твои мечты и надежды, если не поможешь… — с наглой ухмылкой, будто не грозит, а шутки отпускает.
— Долбанутый! — Несколько тщетных попыток вырваться приводят к тому, что я лишь плотнее размазана по Селиверстову. И мне это не нравится, до гулкого боя крови в висках и крупного тремора.
Глупость, но банку пива не отпускаю… стискиваю так сильно, будто на глотке соседа, она даже возмущенно скрипит. Да и вторая рука, к слову, занята — ей плед удерживаю, чтобы уж окончательно не опозориться, сверкая голым телом. Поэтому нелепо ерзаю и брыкаюсь, как придется. Мои трепыхания только раззадоривают Игната, который и не напрягается — потешается надо мной. Когда усмиряюсь, заточитель ослабляет хват.
— Темпераментная, — пошленько хмыкает, мазнув глазами по моим губам. Дыхание сбивается окончательно. — Мне это нравится…
Зато меня пугает… до икоты… озабоченность… твоя! А то, что возбужден, ощутила пока меня по себе натирал.
— Что хочешь конкретно от меня? — молюсь в сердцах, чтобы парень не заметил моего замешательства и страха перед его силой.
— Совсем другой разговор. Я бы сказал, взрослый… — к моей радости, позволяет сесть обратно в кресло. Кутаюсь в плед, хаотично соображая, как избавиться от назойливой компании, не к месту возбужденного идиота.
— Давай родителей разыграем, что у нас любовь.
— Любовь? — чуть не давлюсь идиотской идеей. — Это абстрактное название аномальной химической реакции в мозгах и теле человека?
— Мгм! — с легким недоумением.
— Нелепость, — роняю с отвращением.
— Почему? — озадачено.
— Ты и любовь?! — фыркаю. — Я и любовь — еще более нелепое сочетание слов, а если в контексте «к Селиверстову Игнату» — невозможное… — ляпаю быстрее, чем осознаю ошибку. Глаза соседа пасмурнеют, сужаются. Ох, не нравится мне злой блеск, мелькнувший вызов.
— Хочешь сказать, что никого и никогда? — морозно пристально рассматривает, выискивая хоть тень лжи.
— Ты же не думаешь, что я буду нечто подобное обсуждать с тобой?! — нахожусь, как выкрутиться из западни, куда сама себя загоняю.
— Нелепо считать себя непрошибаемой стервой, — кривит губы Игнат. — Я умею вызывать разные чувства и растопил немало ледяных сердец.
Уж да, что-что, а этого мог не говорить.
— Верю, — не собираюсь нарываться. Лучше сдать позиции — это более правильная стратегия.
— Я могу тебя влюбить, а потом растоптать.
— Не буду спорить — глупо, — давно не была так покладиста и смиренна. — Просто скажи, зачем тебе этот цирк…
— Хочу, чтобы родители расстались, — поясняет спокойно, точно для тупой. — Попробуем выбесить твоего отца и мою маму…
— М-да? — вскидываю брови.
— Ну, твой отец тебя любит. Обо мне он знает, что я… не самая лучшая пара для его дочурки. Ему это не понравится, а мама будет меня защищать. Они поругаются… И все будет отлично — мир нашим отдельным семействам!
А ведь прав гаденыш… Отец ревностно относится ко всем моим ребятам. С тех пор как в школу пошла, боится, что забуду о работе над проектами, учебе.
Да я и сама понимаю, что если влюблюсь — чувства станут помехой. Трудно погружаться в дело, когда голова о другом думает… С Лиангом я была близка к атрофии мозга из-за бурлящих эмоций, но вовремя брала себя в руки и не позволяла глупостям стать значимей работы.
— А мне оно зачем?
— Хочешь породниться со мной?
— Нет, — морщусь.
— А это скоро случится — мать сказала, что они собираются жить вместе.
Умолкаю, но ни одной разумной или адекватной мысли не могу поймать за хвост. Полный кавардак.
— Ты можешь считать меня каким заблагорассудится муд**”, но я предпочитаю вести честный бой. Поэтому и даю тебе возможность посодействовать. Откажешься, я и один справлюсь, но для тебя этот вариант окажется значительно болезненней.
Гад меня выбрал жертвой, очень по-мужски. Хотя, если затевает войну, на ней все средства хороши, да к тому же… не подло в спину бьет — пришел поговорить, расставляет точки над?.
— Ты так уверен в своем грандиозном плане? — озвучиваю первое, что хоть как-то оформилось предложением.
— Ага, — будто слыша мои сумбурные умозаключения, кивает Игнат. — Но результат будет зависеть оттого, насколько далеко будешь готова зайти…
— Бред полнейший, — отзываюсь, ни секунды не раздумывая, — с тобой я ни на что не согласна.
— Э-э-э, — осуждающе протягивает Селиверстов. — Я ничего такого пошлого и непристойного не предлагаю, испорченная девчонка! Лишь сюси-муси, и то — только на глазах родителей. За пределом поселка я бы тебе советовал вообще держаться от меня подальше, — торопливо предостерегает с таким брезгливым выражением лица, что меня от негодования распирает наговорить обидных гадостей в ответ. — Даже не так, — его глаза опасливо темнеют, словно грозовые тучи, — за пределами поселка держись от меня на расстоянии! Как и прежде… — вкрадчиво и со злым подтекстом.
— Поверь, это мое самое большое желание, и мне кажется, я до сего момента справлялась на ура! Так что и на сюси-муси в пределах дома тоже не согласна… — отрезвляюще заявляю.
— Как знаешь, — рассуждает с наигранной веселостью парень, — но готовься, скоро будем все делить. Я предпочитаю спасть ближе к балкону… Мне понравилось твое зеркало, комод… да и постель ничего такая, просторная… как раз под мой рост.
Подношу банку ко рту, но так и не отпиваю.
— Не смешно…
— Ничего, поживем вместе, ухохочешься! — с хитрым прищуром делает глоток Игнат. Его кадык жадно ходит вверх-вниз.
— Да не собираюсь я с тобой жить! — чтобы заткнуться, тоже припадаю к краю банки, но уже не ощущаю былого удовольствия. Словно мыльной воды наглатываюсь.
— А кто тебя спрашивать будет?! Вот братик или сестричка появится, — Игнат ставит банку рядом с первой. — Мою комнату мать точняк под комнату мелкому отдаст. У нас-то дом небольшой по помещениям. Всего две спальни, зал и кабинет. У^к что- что, а кабинет мать точно не отдаст — она там работает. В зале спать — неприлично… А спать мне где-то надо… Так что…
— Притормози! — останавливаю ход мыслей соседа, тряхнув банкой и выпятив палец. — Ты, как мне кажется, неплохо справляешься с поисками мест для ночлега. Полгорода девчат тебя точно с радостью примет.