Судя по мрачной светлости улицы — скорее всего ночь, или вечер не самого погожего дня.
Лежу, прислушиваясь к редким звукам улицы, комнаты, пока внимание не переключается на глухие голоса в квартире, но не за дверью, а где-то глубже.
— Спартак, у нее через несколько дней заезд, — волнение Родиона. — Если не встанет на ноги…
— Ты смерти ее желаешь? — как всегда донельзя самоуверен Леня. — Ей без вариантов отлеживаться нужно!
— Ну ты же сам ей плел, чтобы она быстрее вставала…
— Для того и плел, чтобы она собралась с силами и быстрее пошла на поправку. Я и мысли не допускаю, что она куда-то пойдет! Ей нельзя! Она истощена.
— Уверен? — сомнение Шувалова.
И я понимаю, почему. Мне, конечно, лучше по сравнению с предыдущими… Стоп, а сколько я уже в беспамятстве? Кошусь на тумбочку — мобильного нет. Так, нужно подумать. Если скоро второй тур… значит, уже прошли три-четыре дня, а если брать в расчет, что уже не утро — то срок приближается к критическому.
Ужас! А что ужасней, мое тело мне не принадлежит. Тяжелое, одеревенелое, да и перед глазами пространство опять начинает искажаться. Я живой труп! Интересно, как Леня собирается поднять на ноги живой труп?
Хм, я еще тот химик, но об эликсире воскрешения не слышала.
А вот если за время моей болезни Спартак побывал где-то в междумирье и успел окончить ускоренные курсы повышения квалификации по некромантии, то, пожалуй, я хотела бы его умения опробовать на себе. Терять мне все равно нечего…
А если серьезно… Ура, хороший признак, что я правда иду на поправку: начинаю разделять юмор от сарказма, и тем более от обычной речи. Так вот, в голове крутится формула адского зелья. Адреналиновый коктейль. Далеко не безобидный, жутко возбуждающий, вопиюще противозаконный и абзац какой допинговый…
Нечестно мухлевать, тем более применять запрещенные препараты, но мне жизненно необходимо к следующему этапу быть на своих двоих и в вертикальном положении, а не на четырех деревянных и в горизонтальной плоскости.
Мозг лихорадочно работает, восстанавливая в памяти адскую комбинацию, и в этот самый момент в комнату заходит Спартак.
— О, Королек, — давит лыбу, будто это нормально, что мы в чужой квартире, в незнакомой комнате, а я лежу на огромной постели — ни жива, ни мертва.
Боже!!! Я же… раздетая! М-м-м…
Интересно, кто посмел? Блин, о чем это я?! Какая разница, кто! Меня спасали. Так что о срамоте лучше не думать. Трупам же все равно…
А что у меня между ног?.. Сосредоточиться на ощущениях и здравых предположениях не удается. Мысль улетучивается — Спартак преспокойно садится подле. Ладонь на мой лоб. Убирает. Двумя руками обхватывает лицо и заставляет чуть поднять голову, ловко большими пальцами надавливает какие-то болевые точки на горле с обеих сторон. Отпускает.
— Жар спал, лимфоузлы размером с… пинг-понговские шарики. Подруга, — хмурит брови, но темные глаза глумливо сверкают. Как пить дать, сейчас огорошит очередной непристойностью! — Ты точно на холоде ничего не сосала?
— Мы-м-м, — дергаюсь от садюги, обреченно закатывая глаза, потому что в данный момент не способна на какую-то более четкую реакцию и негодование.
— Да лан тебе, — качает дружище головой, — я таких воспаленных узлов ни разу не видел! — шмыгает носом и выдерживает театральную паузу. Еще со школы помню его отвратительную манеру драматизировать, или откровенно комично и идиотски шутить, когда уместней придать ипохондрии.
— Словно ты заглотила член по самые яйца. И если первое в пищевод пролезло, как по маслу, то второе застопорилось как раз… — водит дланью из стороны в сторону, — симметрично застряв в глотке!
— М-м-м, — опять глухо мычу. Хочу зарыться под подушку с головой, лишь бы не слышать этой жути! Кто-нибудь! Убейте меня! Выслушивать мерзкие домыслы сексуально-девиантной особи, пусть и горячо уважаемой, это же… а-а-а, хуже пыточной камеры во времена гонения ведьм!!!
— Потешная, — ну вот, теперь ржет, хотя совсем не до смеха! — Не паникуй, сглотнешь — и все норма будет! Антибиотики колю исправно, но, — тяжко вздыхает, — думается мне, на ноги тебя поставить в кратчайшие сроки…
— Встану, только заткнись, — не знаю, откуда у меня силы и голос… Но он проявился! Прорезался!!! Пусть шершавый, низкий, сиплый, тихий, но голос! Не желаю думать, какая хрень и куда подевалась, раз я смогла издать внятный звук, но хочется верить, это не то, на что намекал друг.
— Ну вот, — победный взмах руки, — я же говорил, она будет в норме! — столько счастья в голосе, что у меня тик нервный начинается. Кошусь на друга в искреннем сомнении его адекватности, но когда в комнату заглядывает Родион, требую:
— Шум, милый, родненький, если ты еще хочешь, чтобы я выжила, убери его отсюда, — почти хнычу. — Мне и так хреново, а он… Он меня добить желает.
— Я вообще-то твой врач, — насупливается Леня, но по наглой и хитрой моське видно — потешается. — Со мной так нельзя. Я ведь могу еще уколы успокоительные прописать.
— Не-е-е-е, — рьяно мотаю головой, с радостью отмечая, что она хоть и болит, но уже терпимо, — ты мне и так уже весь зад исколол. На моем теле теперь это самое болезненное место. И, — грожу пальчиком, крепко одеяло придерживая, — я тебе за садизм отомщу!
— Вот и благодарность, — морщится Леонид. — Между прочим, — уже в дверях, — ты мне должна еще за песню!
Краснею:
— А ты не стыди! — поджимаю обиженно губы. — Садюга. Как хорошо, что не практикующий патологоанатом…
— Вот так ценят друзей, — театрально дуется Спартак и скрывается в коридоре.
— Ир, — мнется на пороге Родион. — Если что… только скажи, — виновато кивает. — И… прости.
— Не дури, Шувалов. Вы меня не бросили, а ты… у себя приютил.
— Это меньшее, что я мог, — мрачнеет. — Пить хочешь?
— Да, — осознаю, что, и правда, не отказалась бы от воды.
— Я сейчас, — неопределенно мотает головой парень.
Воды не дожидаюсь… Тяжесть смеживает веки, напряжение отпускает мышцы. Сон утягивает в тишину и покой.
Просыпаюсь резко. Сердце заходится дикими ударами, будто участвую в гонках, и адреналин немилосердно гонит по венам кровь. В голове отдается гулкое эхо.
Сажусь на постели, жадно глотая воздух и подслеповато рассматривая комнату, которую узнаю не сразу.
— Ты чего? — слегка пугаюсь хрипловатого голоса рядом.
Шумахер! Спал рядом!
Хорошо, хоть одет… В домашние штаны и футболку. Непривычно, но Родион сейчас такой… милый и уютный.
Сглатываю пересохшим горлом:
— Приснилось что-то… страшное, — веду плечом, и только сейчас понимаю, что полуголая. На мне незнакомая майка. Белая… а под ней ничего! И это было бы не столь важно, если бы при этом я не была в испарине. Не припомню такой потливости у себя, но сейчас я реально мокрая. И в трусиках влажно. Порывисто натягиваю одеяло до подбородка. Родион еще несколько секунд смаргивает сонливую поволоку с глаз, до сих пор таращась в район моей груди.
Господи! У него на лице написано все: вожделение, досада, расстройство, обида и упрямое желание заполучить. Медленно дурман проясняется, черты смягчаются, взгляд становится прежним — морозным.
— Я пить принес, а ты уже спала, — бормочет сипло. — Ждал, вдруг проснешься, ну и… — качает неопределенно головой.
— Спасибо, — нервный кивок. Кошусь на тумбочку — бокал с водой на месте. Шувалов правильно считывает мое желание. Перекатывается на другой бок и берет бокал.
— Держи, — услужливо протягивает, так и не покидая постели.
Раздумываю всего пару секунд. Жажда сильнее неуместной жеманности, поэтому забираю воду и припадаю к краю.
— Где Спартак? — первое, что уточняю после смущенного затишья и сладкого насыщения простым питьем.
— В соседней комнате, — продолжает лежать на боку парень, только теперь подпирает щеку кулаком.
— Ты его… — пауза, — тоже приютил? — недоверчиво.
— Конечно, — взъерошивает растрепанные волосы Шувалов. — Я бы побоялся с тобой наедине остаться.
— Да? — сомнительно, и в то же время смехотворно. — Думаешь, я в этом состоянии представляю опасность? Могу наброситься и снасильничать? — неожиданно для себя шучу.
Некоторое время Шумахер смотрит на меня, словно я представительница инопланетной расы, а потом начинает ржать:
— Да если бы… я бы его и на порог не пустил! — горячо заверяет. Чуть медлит. — Нет, пустил бы, чтобы он нас откачал, а потом вытолкал…
Повисает задумчивая пауза. Не уверена, но кажется, думаем об одном и том же — об угаре Шумахера. Ладно я вымоталась сильно: почти не спала, а тут еще стресс — долгий этап, много сил отнял, и прогулка под дождем… Вот меня болячка и поймала. Ну, или я ее. А вот Родион…
Смотрю на него хмуро. Шумахер сразу ощеривается, в глазах обжигающий лед. Но ничего сказать друг другу не успеваем — в комнату, как к себе, входит Спартак:
— А, голубки, не помешал? — уже со шприцом.
Убила бы за похабненькую ухмылочку! Еще друг называется!
— Завтрак приготовлен. — Прищур на Шувалова: — Поухаживаешь за своей девушкой, или мне?
Шумахер кривит губы:
— Справлюсь, — но поднимается неспешно.
Мда, не сказала бы, что между парнями хорошие отношения, или хотя бы нейтральные. Видимо, из-за меня держат себя в руках.
— Так ты и за кухарку тут? — вскидываю брови, рассматривая Леню.
— Это было решающим пунктом, почему мне стоит остаться, — косой взгляд на Шумахера, но с явной издевкой. Шаг ко мне.
— Стой, Родион, — торможу Шувалова, который уже одной ногой в дверях. — Я уже лучше себя чувствую. Сама дойду…
— Уверена? — мрачный взгляд на Спартака, на меня с сомнением вперемешку с надеждой.
— Да! — категоричный кивок.
— Сначала укол, — опасно подступает ко мне друг. Кутаюсь в одеяло сильнее:
— У меня на носу соревнования по волейболу.
Ребята недоуменно переглядываются, причем Шувалов всем видом демонстрирует «я тебе что говорил?» А Спартак взирает с неприкрытым неудовольствием.