— Малышка моя, — повисает пауза. — Я хочу, чтобы ты знала — что бы ни случилось, я всегда тебя жду дома. Выслушаю… и по возможности помогу. Прошу, не отталкивай меня. Клянусь, я… никогда тебя больше не обижу. Как захочешь, так и сделаем. Если ты против соседей… — частит, и я остро осознаю, что он не должен этого говорить.
— Пап! — торможу его словесный поток. — Папуль, я… тоже бываю не права. Прости меня…
— Ир… — молчание. — Я тебя люблю, так сильно, что готов на все, что пожелаешь… Только не уходи больше из дома.
— Я не уходила, — бурчу стыдливо. — У меня были дела, но… я задержалась, потом попала под дождь, а затем… так получилось, — смахивает на оправдание школьницы, не вернувшейся домой к назначенному времени без веской причины, но при этом отчаянно желающей отмазаться от собственного грешка. — Я не нарочно, пап…
— Значит, — медлит отец. — Ты…
— Я скоро вернусь. Обещаю.
— И мы поговорим? Как когда-то…
— Мы мало говорили, пап.
— Прости.
Не знаю почему, но я верю в его боль, переживание, в его раскаяние.
— И ты меня.
— Значит, мне нельзя…
— Не стоит, пап, — опять не даю договорить. — Это дико немного. Я у парня, а ты к нему… Но клянусь, ничего непристойного, — скорее всего, это лишнее, но так хочется, чтобы отец не думал обо мне с непривычной стороны интимных отношений. Будь они у меня — одно дело, а так… — Мы с Родионом не спим…
— Ну, я, — мнется отец. Стрем какой. Папа взрослый. Я тоже, а мы не можем на простую тему поговорить без затычек и смущения. — Дело молодое… И я бы… не осуждал…
Лукавит. На Игната сразу рычал. Хотя… тот специально раздражал и выводил на эмоции.
— Пап! — разговор надоедает. Он неприятен, да и не о том хотела сказать. — У меня на носу соревнования по волейку. Так что, я еще у Шувалова несколько дней отлежусь, а потом домой загляну, хорошо?
— Несколько дней? — голос родственника мрачнеет.
— Да, папуль. Только не волнуйся, и бабуле с дедом передай, что все отлично. Мне лучше, но еще бы на немного надо у Родиона зависнуть, чтобы… — не договариваю — обманывать не хочу, а получается, что лгу. Ведь собираюсь на отчаянный поступок.
— Как скажешь, принцесса, — смиряется папа. Удивительно, шокирующе и тревожно… — Но звони чаще, — добавляет напоследок.
— Угу, — тепло улыбаюсь, а в груди мерзкий холод растекается, сердце укоряющим ударом напоминает, что я опускаюсь все ниже и ниже.
Звонок Франкшту занимает меньше времени.
— Привет, — виновато бормочу, как только на другом проводе слышу голос друга.
— Бл***, ты куда пропала, Ир?
— Если скажу в Аду побывала, поверишь?
— Че случилось?
— Болею так, что, по сути, сегодня первый день, когда говорить и шевелиться могу.
— Пиз***, - как всегда многословен Витька. — Шоу отменяется? — без особой надежды на обратное.
— Даже не надейся, — заверяю твердо. — Максимум — костюм Харли на зомби сменю…
— Ты, — мнется приятель после скупого смешка, — не мудри и не геройствуй. Это всего лишь турнир. Если хреново, я по-быстрому набросаю пост подписчикам и админам СВМА.
— Не вздумай, — мрачнею. — Сказала, я продолжу, а ты верь. Я это сделаю.
— Ок, если тебе интересно, ты пока хорошо идешь, — только Витька умеет преподнести хорошие новости так, что задумываешься — волноваться или нет?
— Отлично, — мне сейчас не до этого. Точно знаю, что прошла, и прошла не хуже массы, значит не должна вылететь. Мне хоть сотое в индивидуалке и двадцатое в командном зачете — и уже счастье. А если Франкшт применяет такой речевой оборот как «хорошо идешь», — значит, как минимум, золотая середина моя.
— Прости, — в глазах темнеет, пальцы слабеют. — Еще позвоню, пока, — мямлю напоследок и, даже не сбросив вызов, закрываю глаза.
— Она спит, — медленно, издали проникают в разум гулкие слова.
— Умолкни! — знакомый голос. Суровый, властный, объемный. — Не забывайся!
Черт! Черт! Это же старший брат Шувалова!
— Ей бы еще отлежаться, — настойчивое Спартака.
— А тебе лучше на кухне посидеть, — рекомендательно, но морозно вкрадчиво.
Если я и думала по глупости, что уже побывала в Аду, то вскоре понимаю, как глубоко ошибалась. Слышатся приближающиеся гулкие шаги, и уже в следующую секунду дверь в комнату без деликатности и такта распахивается. На пороге замирает Евгений Петрович.
— Очнулась, красавица?
Испуганный кивок.
— Здрасти, — вообще не комильфо. Мужчина незнакомый, квартира чужая… Холодный взгляд, обжигающий презрением. Власть, исходящая от Шувалова старшего. Обстановка, накаляющаяся все больше от повисшего молчания.
Ступает в комнату:
— Прости, милая, мне все равно, как ты себя чувствуешь и что происходит у вас с Родионом, но… — брат Шумахера поджимает губы, пристально пиля меня глазами, — из-за тебя он начинает сходить с ума.
— Из-за меня?
— Во всех мужских проблемах изначально виноваты женщины.
Даже не нахожусь с ответом — гениально, прямо ребром, и не подкопаешься!
— Если бы твои анализы не были чисты, мы бы не разговаривали.
— Анализы? Чисты? — несколько секунд соображаю, что происходит и о чем речь. — Наркотики? — запоздало доходит; чуть глаза не теряю от безмерного удивления вперемешку с негодованием.
— Нечего на меня таращиться! — Мрачен Шувалов старший. — Родион несколько месяцев как из реабилитационного вышел, — складывает руки на груди, не сводя с меня въедливого взгляда. — Все нормально было… и тут ты…
— Простите, — делаю нелепые телодвижения не то встать и покинуть квартиру, не то натянуть одеяло повыше, — я не знала, что такая…
— Не дергайся, смешно, — пугает Евгений Петрович суровостью.
— Мне лучше уйти, — откидываю чопорные замашки и спускаю ноги на пол. Не шучу, мне правда лучше идти домой. Даже не важно, дойду ли… Лишь бы здесь не оставаться. Этот инквизитор душу из меня выдергивает, да на совесть давит.
— Давай-давай, — криво хмыкает мужчина. Блин, раздражает и до уссачки пугает. Потерянно осматриваюсь в поиске, а что бы надеть, и раздосадовано понимаю… Черт, нет одежды.
Не бродить же по улице раздетой. Спрошу парней.
Сил нет укутаться, поэтому плетусь к выходу из комнаты, придерживая одеяло на груди и волоча длинный край по полу.
Но покинуть помещение не успеваю.
— Ты мне нравишься, девочка, — хватает за свободную руку Шувалов старший и чуть дергает к себе. Едва не заваливаюсь, но мужчина не позволяет упасть. Придерживает за плечи, чуть нависая: — Ты милая и, насколько уже разузнал, умная. Ты из другого теста. В тебе столько талантов, что… — мотает головой, будто и сам не рад признанию, — Родик… он не для тебя.
— П-простите, — сглатываю натужно. Я не знаю, что сказать.
— Ты для него детонатор. Случись что… я его не соберу.
— Я пойду, — вырываюсь из плена и, путаясь в ногах и одеяле, все же иду в коридор, правда, получается плохо, от слова «совсем». Словно пьяная, а пол так и мечтает напасть. Благо стены хоть и ускользающие, но довольно твердые, жаль, не имеют выступов, как тренировочные в школах по скалолазанию. Наверх бы, конечно, вряд ли смогла поползти, но было бы значительно проще двигаться вперед.
Скверно. Когда просыпалась до этого момента, просветление и выздоровление маячило гораздо ближе, нежели сейчас.
Видимо, антибиотики реально помогали, а недополучив вечернюю дозу, организм опять раскисает.
Я даже почти одолеваю коридор, в конце которого вижу размытую фигуру огромного мужчины. Он словно заслонка — не позволяет парням, которые выглядывают из-за угла, покинуть место изоляции, как понимаю — от меня и Шувалова старшего.
По стеночке. Шаг за шагом… С недолгими остановками. Но на подступе к кухне силы покидают, и я с гулким шелестом одеяла и шлепком тела, ухаю на пол.
Нужно отдать должное, ко мне тотчас бросается Спартак с Шуваловым младшим — отпихивают амбала, который на меня взирает совершенно безлико. Упала тля, ну и пусть валяется, к тому же команды от начальства «кидаться на выручку» не звучало. Впрочем, спасибо, как и приказа «добить»!
— Ир, ты чего? — склоняется Ленька. — Плохо? — заглядывает в глаза, по щекам хлопает слегка. — Бл***! Говорил же… слаба. Тебе постельный режим требуется!
Неопределенно киваю.
— И куда это ты собралась? — сидя на корточках и прикрывая мои голые ноги, возмущенно пыхтит Родион.
— Разве не видно, — рядом раздается колючий голос Евгения Петровича, — домой опаздывает. Ползет, спешит… Помогли бы девушке. Что ты так на меня смотришь? — зло кидает младшему, поднявшемуся на ноги и в упор рассматривающего старшего. — Лучше бы вещи ее собрал, — толкает в плечо Шумахера.
— Иди ты, — бурчит парень, спиной ударившись в стену.
— Хороша благодарность, — дерзко ворчит Спартак, подхватывая меня на руки. — Это за то, что она Шуму сдохнуть не дала?
Я бы вмешалась в разговор, да пока с мыслями не соберусь никак. Глупо перевожу взгляд с одного на другого, и цепляюсь за реальность, мечтающую ускользнуть.
— Парень, ты случаем не попутал ничего? — смурнеет Евгений Петрович, останавливаясь рядом с братом.
— Нет! — рычит Леня, с презрением окидывая взглядом парочку таких не похожих и в то же время неуловимо схожих мужчин. Только глаза… У них глаза один в один. В остальном разные, как инь и янь. — Если бы не Иришка, ваш бы…
— Она его за дурью отправила! — властным тоном отчитывает меня и Леню Шувалов старший.
— И что это значит?! — негодует Спартак. Он всегда готов бороться с недоказуемыми предъявами, — хоть и очевидными, — и с пеной у рта отстаивать невиновность, если нет неопровержимого подтверждения обратному. И как понимаю, покупка наркотических средств у него никак не состыкуется с приемом этих самых средств. Отчасти он прав, но… так… размыто и сомнительно.
— Смотрю на тебя, и в голове конвульсивно мысль долбится, реально ли ты тот самый гений, который не позволил моему младшему сдохнуть? — рассуждает Евгений Петрович ровно, спокойно, будто редкие чашки по полочкам расставляет. — Ну нельзя же быть таким тупым и одаренным одновременно!