Не знаю, правда или нет…
Селиверстов Юлю вроде не замечает, увлеченный флиртом с другими, но только она его минует и оказывается спереди, собственнически хватает ее за талию.
Плевать на зрителей! Плевать на турнир, который вообще-то продолжается и две команды упорно разыгрывают мяч!!! Только мое внимание отнюдь не игрой занято, а созерцанием парочки, от вида которой до слез больно. Непревзойденный по садизму эпизод, подогревающий мои чувства до критической стадии АД.
И если вначале вижу, что между ними есть разногласия — девчонка до сих пор не желает перемирия, то Игнату плевать на нее «хочу». Естественно, ведь есть его…
Козлина!
Зло проглатываю гнев — ревность, не более. А ревность — пуста, да и не имею я на нее права. Отворачиваюсь, старательно думая о разговоре своей команды, но уже в следующий миг понимаю, что опять смотрю на Игната. Пока девушка брыкается, тщетно пытаясь вырваться из навязчивого плена, усердно показывая негодование и возмущение, оказывается в еще большей западне — в крепчающих тисках коварного гада. Причем ему эта борьба явно доставляет удовольствие и откровенную потеху. Игнат проворно поворачивает Юлю к себе лицом. И пока она пилит его разъяренным взглядом, он наглым образом ее очаровывает. Эпизод — как в кино. Ядовитая кобра, которая усмиряется от убаюкивающей мелодии и плавных движений заклинателя.
Озорно-соблазнительная улыбка, хитрые глаза, задорно-лукавый взгляд, порхающий по ее лицу… Если девушка и пытается освободиться, то с каждой следующей секундой все менее охотно. Искуситель что-то говорит. Чарует, обольщает без зазрения совести. Неторопливо, размеренно, вкрадчиво. Теперь он удав, а она кролик. Лакомый такой и невинно соблазненный… ужé, даже если будет это упорно отрицать. Няшно-пушистая жертва в когтях клыкастого зверя, наивно полагающая, что он не убьет, а если и убьет, то нежно, с любовью…
Глотку перегрызет, упиваясь кровью. Кишки на всю длину размотает. «Милая, — шепча при этом, — видишь, это не больно. Даже прия-я-я-ятно…»
Абзац, Кашпировский рядом не стоит!
Неприязнь на лице девушки сходит на нет.
Еще несколько секунд странной борьбы, только теперь уже взглядами, и Селиверстов ставит Юлю на ноги. Еще миг — и прижимается губами к виску… Мягкая глина в руках мастера по лепке. Податливость и уверенная сила. Миниатюрность в объятиях великана…
Они красиво смотрятся!
Чуть не захлебываюсь болью.
АД… по венам кислота мчится, разъедая все на своем пути. Выжигает остатки холодности и показного равнодушия. В глазах тоже щиплет — видимо, смертоносная жижа и к ним добирается…
Мне больно. Так больно, словно в сердце с размаху нож всаживают, а для остроты ощущений еще и проворачивают на триста шестьдесят градусов. Никому не пожелаю это испытать. Но я сама виновата. Допустила «чувства», теперь буду сдыхать. Умирать и воскресать. Подыхать и оживать… Раз за разом, пока полностью эмоции не атрофируются, как когда-то. А не захотят пропадать — найду другой способ. Любой, даже медикаментозный, но вытравлю из себя Игната.
И воспоминания бы стереть.
Боги! Как же я завидую тем, кто потерял память. Счастливые люди…
Видя в объятиях Селиверстова другую, четко понимаю, насколько заражена им. Одержима в стадии «безгранично и бесповоротно». С пеной у рта, до хрипоты готова орать, что это не так, и показательно вены резать, доказывая свою правоту, но… Он моя болезнь, выколачивать которую придется теперь уже не пять лет, а дольше, куда дольше и куда болезненней.
Но я смогу… Мне не привыкать!
Боль — моя подруга… с детства.
Игнат интимно нашептывает что-то девушке. Юлька неуверенно мотает головой, упирается ладошками в его торс и пихает, но уже не порывисто, просто для чужих глаз требуя пространства. Селиверстов больше не настаивает — отпускает и теперь уже целует девушку в щеку.
Пиз***!
Бастионы падают! Юлька мило улыбается. Глаза то в пол, то на Игната…
Что??? Что он такого говорит, что делает, что его прощают?..
Вопль в пустоту и ответа на него НИКОГДА не прилетит!
Сама дура… в болоте, смердящем чувствами, которые мне не дано просчитать ни математически, ни химически, разобрав на составные и молекулы.
— Ир, не дергайся, — ворчит Леночка, о которой я напрочь забываю. А зря. Она с такой нежной жестокостью утягивает мою бедную голову назад, что шикаю:
— Ауч, — прогибаясь дугой.
— Ленок, ты сейчас нам Иришку сломаешь, — ржет Серега Баранов, заваливаясь рядом и показательно бровями поиграв: — Такую красоту не стоит губить!
— Серый, не зли меня! — Ратыкова явно не шутит. — Красота требует жертв!
— Дык она и так… — парень меня окидывает оценивающим взглядом и криво улыбается.
— Будет еще краше, — заверяет с чувством Ленчик, с пущим усердием вплетая в косу последние пряди.
— Мертвая и лысая, — продолжает глумиться Серега, тыча мне пальцем в ребра.
Взвизгиваю, как потерпевшая. Никому не говорю, но щекотки боюсь, как ничего на свете.
Лианг раз применил этот запрещенный прием, и я чуть не умерла от смеха и колик. Хохотала долго, слезы глотая. Он это просек, и нет-нет, да и наказывал меня за мелкие проступки и хулиганства… А так как более близкого человека в России, не считая Игната, у меня не было, вот и секрет остается моим.
— Ты чего такая нежная? — входит во вкус Баранов, опять тыча пальцем, но уже с бóльшим интересом. Уворачиваясь от зловредной руки, кувыркаюсь, и тотчас получаю порцию боли — Ленок за косу держит, не отпускает.
У-у-упрямая садистка!
Сережка тоже не из тех, кто легко сдается, особенно когда жертва себя раскрывает — проворно ныряет за мной. Начинаю отбиваться, чуть ли не похрюкивая от смеха, и тут наша потасовка становится центром внимания зрителей, а еще через несколько секунд — достоянием народа и массовым валянием. К нам присоединяются еще девчата — они спасают меня, — ну и ребята… Ну, этим сам бог велел! Еще бы. Когда еще можно пощупать девчонок в таком количестве, в такой доступности, да на столь скромном клочке пространства — паре сдвинутых матов.
Плевать на турнир — айда человеко-ком создавать!
В общем, какое-то время нахожусь в эпицентре вакханалии молодежи, голодной до плоти и неуместных игрищ. Кое-как, где змеей, где на карачках, выбираюсь из резвящейся кучи. Скрипя и кляня Ленчика на все лады. Итак хреново, а теперь еще и помятая, да вымотанная. Действие стимуляторов вот-вот схлынет, что тогда делать? Я же мяч подкинуть не смогу. Черт! Нужно будет еще баночку-другую энергетиков зарядить.
Уже за пределами матов, но в опасной близости от комка ворочающихся, ржущих, повизгивающих тел… Все еще в подобострастной позе на полу шикарного спортивного покрытия, утыкаюсь глазами в ноги. Знакомые кроссы — дорогие и брендовые. Да и сами ноги… очень хорошо мною изучены. Красивые, чуть волосатые… Прям идеальные — не лысые, но и не запущенно-мохнатые. Так, чтобы четко было понятно — мужские, крепкие, рельефные. Не прямые, не иксом, а с легкой кривизной. С едва заметной, но абзац, какой спортивной красотой. Как у футболистов…
А как приятно их оглаживать, порхая пальчиками и потом сминая кое-что…
Стоп!!!
Медленно прогуливаюсь глазами по ляжкам, по шортам…
А-а-а, надеюсь, со стороны немая сцена пристойно смотрится, а если нет…
Черт! Краска затапливает лицо. Удушливо втягиваю воздух, но уже на уровне паха Игната рвано выдыхаю. Слава богу, что мы не одни… Слава небесам, что он одет…
Взгляд, зараза такая, липнет и никак не желает двинуться выше. Почти отдираю его, заставляя подняться выше. Торс, обтянутый спортивной футболкой с номером один. Боже, как неожиданно! Длинные мускулистые руки, сложенные на широкой груди. Каменное лицо, но взгляд… насмешливый. Эти чертовы губы… О-о-о, боже! Как же я соскучилась!!!
— Ну, всего рассмотрела? — неприкрытая издевка. — Если нет, могу повернуться.
Отмираю:
— Отличная мысль, — выдавливаю ехидное пренебрежение, — и шагай отсюда, пока не наткнешься на очередной косяк русалок!
Блина! Вот зря я это сказала!
Слово не воробей… Поэтому умолкаю, с достоинством ожидая колючки, которую точно отпустит Игнат.
— А ты не ревнуй, — кривая усмешка.
— Вот еще, — вспыхиваю зло.
— И сама хвостом поменьше крути, — прищур.
Звучит предостерегающе.
Он что, мне угрожает? Ревнует?.. Сам ревнует? Вспыхивает идиотская надежда.
— Просто позови, — едва слышно, убивая напрочь нежные чувства и сахарные мечты, — и у тебя все будет!
А вот это вообще вопиющая наглость! Хотя, что удивляться?! В манере Селиверстова предложить очередной перепих, как ни в чем не бывало. Что Юлька, что я… ему по фигу. Кто даст, ту и возьмет…
Поднимаюсь на ноги, демонстративно отряхивая несуществующую грязь:
— Что будет, Селиверстов? — тихо, но так, чтобы парень четко слышал каждое слово. — Головная боль? Ссоры с родственниками? Бессонница, нервозность, вечный беспорядок, занятая ванная комната и захламленный шкаф?
— Ну, — без капли обиды и уязвленности парирует интимно Игнат, — бессонницу точно обещаю, а остальное — по желанию…
— Ты неисправим! — отворачиваюсь порывисто, с неудовольствием качнув головой и нервно смахнув растрепанные волосы назад, потому что прическа катастрофически испорчена, и это уже не тугая коса, а черт-те что…
Но тут во мне оживает с пущей яростью стерва. Наклоняюсь предельно эротично, по крайней мере, насколько могу это из себя выжать, и с деланной неторопливостью поправляю на своих кроссах шнурки. Вот прям, кровь из носа необходимо это сделать именно сейчас и именно ТАК! Оттопырив непристойно зад! Пока за спиной Игнат. Смотрит.
А памятуя его любовь к моему заду — так первая необходимость в жизни!
Когда дыхание соседа обретает совсем не ровную направленность, скорее учащенную и обрывистую, а жаркие потоки начинают и меня касаться все горячее и интенсивнее, да так, что возбуждение передается жгучей волной, а чего я совершенно не хочу… Мажу взглядом по стоящему парню, со злой радостью подмечая его неизменную реакцию на мою вольность.