— Стой…
— Мы на людях, — все же цежу сквозь натянутую улыбку. — А ты… странно себя ведешь. Блин, — чтобы начинающаяся ссора не была столь очевидна, обвиваю рукой шею Шувалова: — Ты опять на наркоте? — шепотом на ухо.
— А тебе не похрен? — с вызовом и развязным жестом теперь скользит по ляжке… выше… между…
Изворачиваюсь проворно, чуть не падая, потому что мне реально плохо, и слабость не показная, а отбиться от Шумахера вряд ли удастся, если не эффект неожиданности. Он срабатывает отчасти — встать успеваю, а вот далеко отскочить — нет. Опять оказываюсь в кольце настойчиво грубых рук.
— Шум, — выдыхаю через болезненный стон, когда он, продолжая меня удерживать за талию одной рукой, а другой, подгребает за затылок к себе, очерчивая носом контур моих губ:
— Тебе не похрен, птичка? — вторит рот в рот, едва касаясь.
— Мне больно, — больше не вырываюсь. Хочу, чтобы Шувалов сам понял, что делает.
— Мне тоже, — чеканит, смотря на меня пустым взглядом. — Впервые так больно, что крови хочу…
— Шум, давай брату позвоню.
— Не понимаю, Ир, ты же не девочка, неужели так сложно быть со мной… Что не так? Скажи. Я впервые из кожи вылезаю, стараясь быть хорошим и угодить, а ты…
— Не надо этого делать! — разговор неуместный, я в панике. — Давай это потом обсудим, очень прошу, — прикусываю губу. — На нас уже смотрят…
— Я куплю энергетик, — все еще прижимает меня к себе Родион. — Это не сложно, просто… Весомой благодарности хотелось бы, а не скупого «спасибо».
— Не запаривайся, я постараюсь и так выдержать… — стараюсь свести на нет конфликт.
— Я же сказал, — опять ожесточается Шувалов, — куплю!
— Чшш, — вцепляюсь в его волосы и успокаивающе массирую пальцами голову: — Я безмерно благодарна, Шум, — не лгу, не место и не время. — Очень. Мне со всех сторон говорят, чтобы я держалась от тебя подальше, что ты… Лучше опущу все эпитеты, коими тебя награждают, но я на все нападки с уверенностью отрезаю, что для меня ты… хороший. Я не знаю, что ты творил, и творил ли что-то, но меня ты не обижал. В данный момент я с тобой, потому что доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было… Если это хоть что-то для тебя значит — очнись! Ты мне нужен! Трезвым! Прошу…
— Я говорил, что я дерьмо, — утыкается мне в плечо Родион, — но не рассказывал, насколько сильно смердящее.
— Ты сейчас об этом хочешь поговорить? — не верю своим ушам, но больше страшусь, что Шумахер, и правда, устроит неуместную исповедь.
— Нет, — глухо, все еще в плечо.
— Отлично, — ощущаю небольшую радость, ведь получается усмирить Шумахера, — тогда отпусти меня. Если хочешь, могу рядом посидеть, но тискать меня не нужно…
— Я за энергетиком пока схожу, — выпрямляется, но отпускать не торопится. — Ты правду сказала? — с затаенной надеждой. Глаза в глаза.
— Конечно! — ни секунды на сомнение, потому что оно укрепляется.
Провожу по щеке парня:
— У меня уже скоро следующая игра. Если принесешь «до», мне будет легче.
— Я хочу знать, — звучит загадочная фраза, не успеваю глотнуть воздуха свободы, отступив от Шумахера, все же меня отпустившего. Молча жду продолжения. — Кто он…
— Кто? — видимо, я очень плоха на голову.
— К кому тебя тянет.
Чуть глубже втягиваю воздуха, толком не находя, что ответить.
Но Шувалов уходит, не требуя…
Черт! В полкý Лианга прибывает. Еще один желающий «знать»!
Досадливо поджимая губы, иду к своим девчатам, оккупировавшим маты на стороне, где будут начинать игру наши ребята. Пока шагаю, поглядываю на игроков — разминка «на сетку» оканчивается, но пушечные удары продолжают обрушиваться. Мячи под стать смертельным ядрам прорезают воздух, да в пол и стены вколачиваются.
Игнат невероятно облюблен природой.
Если кого-то в жизнь запустили от фразы «и так сойдет», то мерзючего Селиверстова ваяла самая профессиональная и влюбленная в свое дело команда производителей человечества. Он… паразитически прекрасен, беззастенчиво одарен, неподражаемо испорчен, вероломно обаятелен, безмерно остроумен, безгранично самонадеян, уморасщепительно харизматичен, вулканически желаем, и что самое отвратительное, — а ОНО ничуть не уменьшает все вышеперечисленное, — Селиверстов знает о себе и своей уникальности все, и без ложной скромности пользуется на полную катушку всеми талантами и недостатками. Причем вторыми с большим смаком и непременно с наилучшим результатом.
По всем канонам пафосности, нормального человека должно тошнить от такого перечня столь и стольких эпитетных качеств у одного индивидуума, хотя бы от зависти, но созерцать чудо, вылепленное кем-то свыше, до сладкой истомы восхитительно.
Хоть взглядом облизать…
М-м-м, в этот самый момент Игнат взмывает над сеткой, выкарабкивая неудачный пас едва ли не ниже троса и катастрофически за антенной… И ведь умудряется! К тому же левой рукой, при том, что правша!!! А какая обольстительная улыбка самолюбования расползается по его чувственному рту. У-у-у…
Бог… Или вернее дьявол! Фавн!!!
Копыта — потому что парнокопытный! Рога — потому что козел! Дьявол — потому что искушает, как никто!!!
И все эти черты, однозначно, божественные…
Еще сияния не хватает, или он в нем постоянно ходит, вот мой глаз и замылился? Зло трясу головой. К горлу комок горечи подкатывает — блина, кто-нибудь мячом в меня посильнее зарядите!!! Чтобы очнулась! Чтобы перестала думать об Игнате!!!
После очередного удара сосед тормозит под сеткой, перекидываясь фразой с Литовцем. Обмениваются рукопожатием. Игнат безлико косится на меня, будто в разговоре я упоминаюсь, зато Егор — мрачно и чуть дольше, с легкий укором.
Не надо меня осуждать. Не надо жалеть! Я, черт возьми, не убогая!
И без ВАС плохо. Отворачиваюсь — перед началом разминки «подачи» есть время безопасно до своих добраться.
— Ир, это правда? — Ленчик дергает меня за руку, требуя сесть рядом.
— По-конкретней… — с блаженством вытягиваюсь на мате, и с наслаждением кручу стопами, разминая отекшие конечности. Что-то тяжко. Нагрузка для меня пока неподъемная, столько времени на ногах провести.
— Насчет Игната и насчет Шувалова, — тихо, но все, кто рядом, тотчас перестают болтать и тоже уши навостряют.
— Как-то так… все относительно верно… — веду плечом. Ну, не знаю, как еще ответить более обтекаемо, но чтобы казалось, что ответ точный и однозначный. Избегая взглядов, уставляюсь на площадку, где уже команды готовятся к началу первой партии матча. Выстраиваются в линию для приветствия противников.
— Как можно с ним встречаться?
— Спокойно, Лен, — нет желания пускаться в долгие дискуссии на «тему». У каждого свой вкус и цвет, свои рамки дозволенного и границы допустимого. — Он не лучше и не хуже других…
— Сомневаюсь насчет хуже, — бормочет Ратыкова. — Наркоман, мажор и насильник — не лучший набор качеств для своего парня.
— С наркотиками он ведет борьбу.
Знаю не понаслышке. Евгений Петрович сказал, что Родион из реабилитационного недавно вышел. Значит, попытки вернуться к нормальной жизни бывают. Правда, неудачные, если судить, что он опять за старое берется…
— Мажористость — не порок, всего лишь статус, который от самого Шувалова не зависит. Тут уж семья постаралась, а то, что он типичным вырос, так это обстоятельства, — сама удивляюсь тому, что говорю. Но как показывает практика виновности-невиновности — доказательства нужны неоспоримые, и что немаловажно, текста побольше, чтобы запутать, где начало, где конец, и в чем была суть у истока.
— Только не говори, что тебя не волнуют его приводы в полицию и совершенно аморальное поведение? — негодует Ленчик.
— А кто не без греха? — Вот убила бы себя за такое, но я обязана играть роль девушки Шумахера, значит буду. А с ним уже разберемся сами, где правда, а где ложь…
— Ир? — тянет настойчиво Ленчик. — Ты себя слышишь?
— Не понимаю, что ты от меня хочешь, — бурчу устало. — Чтобы я немедля бросила Шувалова, потому что у тебя предвзятое отношение к его недостаткам и косякам по жизни? Изнасилования, насколько я знаю, не были доказаны, а значит, он не виновен!
— Иногда мне кажется, что ты из другого мира, — мрачнеет Ленчик. — Его отмазали… Связи, много денег… Ритина мать с моей давно дружит. Мы соседи. Ритка и ее брат, Егор, — кивок на площадку, где играет Литовец, — мне как родные. С детства… Так что ее я знала лично.
Несколько секунд изучаю Литовцева, уже без настроения занявшего свой номер на площадке. Лицо серьезное, хотя до нашего недавнего разговора улыбка почти всегда была на губах. Мне нравится этот парень. Очень. Я к нему прикипела душой еще с прошлого турнира, и что-то мне подсказывает, что слухи о Шумахере большей степенью верны, но я пока не имею права на какие-то кардинальные меры и действия. Проблемы махом отрезаются лишь одним способом — смертью. А я пока пытаюсь найти другой выход. Более живительный.
— Знала? — подчеркиваю прошедшее время.
— Да, — после затянувшейся паузы, когда уже сомневаюсь, что ответ прилетит.
— Она… умерла? — пока есть минутка, хочу выяснить.
— Нет, но не думаю, что там, где она сейчас, ей лучше, чем было бы в другой жизни, — Ратыкова отворачивается, словно я ее кровно обидела.
Ставлю себе галочку продолжить разговор и молча жду… Шувалова, ну и, конечно, наблюдаю за игрой наших. Ребята, срывая глотки, отбивали руки, пока болели за нас, поэтому теперь мы, преисполненные благодарностью за поддержку, поддерживаем их. Не позволяя унывать, подбадриваем — кричим, топаем. Даже выучиваем несколько кричалок и речитативов, отложенную волну. Правда, болеем хоть и эмоционально, но уже не так запально, как первые игры. Думаю, к концу турнира вообще охрипнем и перестанем делать лишние телодвижения.
Уже в глазах рябит и пляшет — начинаю перегорать. Есть такое выражение, когда пересиживаешь в напряжении и на постоянной адреналиновой нити какое-то время, а потом — бах, — она рвется, и ты плывешь. Опустошаешься настолько, что плохо отличаешь — утро, день или вечер, голоден или сыт, устал или полон сил. Вот только на деле — мяч после приема будет лететь не туда, куда нужно, пас получается кривым, удары либо в сетку, либо в блок, либо в аут… Та же беда с подачей.