От такой откровенной новости у меня дух перехватывает:
— Что?.. Совсем?.. — таращусь на них, словно на полоумных. Недоуменно на зевак, на Игната, на Родиона. Все в шоке. Немом. — Я даже оправдываться не буду, но твои подруги больные на голову! — припечатываю мысль. Толчком отпихиваю «хряка», все еще преграждающего мне путь и иду к выходу, подхватывая рюкзак, который уронила, войдя в уборную. Когда оказываюсь на пороге туалета, где продолжает стоять кучка зевак, тараню всех, потому что никто даже не шелохнулся уступить дорогу.
За спиной слышу пересуды и едкие смешки, но четче всего:
— Я тебя предупреждал, — гневное Селиверстова, — вот и начинаются проблемы!
— Да пошел ты! — беленится Шувалов.
Покидаю коридор с раздевалками и спешу прочь из спортивного зала. Я дико устала и хочу домой.
Уже на улице иду прочь от университета, не дожидаясь Шумахера. Своего транспорта нет, ведь приехала на общественном. Ничего, на нем и домой доберусь… Как-никак время хоть и позднее, но метро еще работает.
Не успеваю дойти до следующего перекрестка, как ко мне на скорости да с визгом тормозов сворачивает Шувалов.
Склоняется, выглядывая в проем открытого окна с моей стороны, продолжая на мизерной скорости управлять тачкой.
— Садись в машину, — нечто среднее между «прошу» и «бегом выполняй».
— Езжай, Родион, тебе домой пора! — сухо.
— Ир, я извиниться за дур хочу, — парень щенячьими глазами смотрит то на меня, то на дорогу. — Прошу, садись, поговорим.
Молча вышагиваю по тротуару. У меня болит голова и даже такая простая вещь, как «думать», причиняет адские ощущения.
Шумахер жмет по тормозам:
— Я не хотел, чтобы так случилось, — бросает запально, покинув авто, но остановившись между дверцей и тачкой. Руки на крышу: — Пожалуйста, садись, поговорим.
Несколько секунд пытаюсь найти консенсус: боль, неприятности, усталость, здравомыслие, дорога до дома, и в итоге останавливаюсь аккурат напротив Родиона, только по другую сторону от…
— Проблема на самом деле даже не в твоих подружках и их наговоре и попытке меня отметелить, а в том, что меня пугают разными историями о тебе. Мы сегодня говорили на эту тему… И теперь бы я хотела прояснить некоторые моменты.
Льдистые глаза становятся еще морознее:
— Спрашивай! — едва заметный взмах длани. — Только, — заминка, — тебе не кажется, что на улице подобный разговор не самое подходящее место?
Он прав. Шумно вздыхаю и сажусь на соседнее с водительским кресло. И только захлопываю дверцу, как взгляд цепляется за промчавшегося мимо Селиверстова. На мотоцикле.
Это точно Игнат! Уверена на сто процентов. Байк его, комплект для езды и шлемак… Сумка. Вот только почему он свернул в эту сторону? За мной следил… или живет у кого-то поблизости?
Плевать! Прочь отгоняю мысли о соседе, потому что сейчас у меня важный разговор с Шумахером…
— Я тебя слушаю, — Шувалов вальяжно усаживается — согнутая рука в открытом проеме окна локтем наружу. Чуть поворачивается ко мне. На губах легкая ухмылка.
— Это я тебя слушаю, — тоже поворачиваясь в его сторону.
— Ир, мыслей читать не умею и я не очень понимаю суть претензий. Что конкретно ты хочешь прояснить? Спрашивай, отвечу.
Немного мнусь, потому что толком не сформулировала вопрос, который меня волнует.
— Ты знаком с Ритой? — внимательный взгляд на Шумахера в жажде увидеть реакцию. Родион лишь на миг мрачнеет, потом вновь улыбается.
— Если ты о Литовцевой, то да, я с ней встречался, — воспоминания ему явно не доставляют радости. — Но потом с ней случилось несчастье… Мне запретили ее навещать, — мрачно уставляется в лобовое окно Шумахер. — Жаль, она мне нравилась.
— И ЭТО точно, с ней сделал не ты? — самой щекотливо и тошно, но спросить должна. В лоб, без попытки увильнуть или смягчить.
Лицо Шувалова становится циничным. Набегает тень. Глаза холоднеют до морозной колючести.
— Ир, мне девчонки дают за так, — едкий хмык. — Неужели думаешь, мне настолько было не-в-терпеж-хреново, что от нечего делать я решил изнасиловать девчонку? Причем, свою!
Пауза затягивается. Мне нечего сказать. После ответа Родиона и правда ощущаю свою недалекость. Глупо было… Но сомнения в душе еще стыдливо телепаются.
— Она мне нравилась, — без показухи, — Правда. А ты, на секунду подумай, есть ли вероятность, что после месяца отношений со мной, девушка со мной не переспала.
На языке вертится робкое возражение, я уже неделю в его постели… И вроде еще не тронута. Да и с Лиангом почти год встречалась, а он не менее интересная и харизматичная личность, нежели Шувалов младший, при этом я осталась девственницей, — но вовремя спохватываюсь. Такие аргументы не для ушей Шувалова.
— Лишь идиот мог допустить мысль, что у нас ничего не было. А брать силой то, что дается и так, глупо.
— Меня уверяли, что Рита с тобой не спала. И даже больше — не собиралась.
— Спорно… Кто может знать ситуацию лучше, чем те, кто в ней повязан? И если мне не изменяет память, у меня были отношения с Ритой, а вот третьего в нашей паре не припомню. Или я чего-то не знаю? — ироничный взгляд на меня.
Родион прав. В отношениях между двумя сложно с ходу разбираться кто прав, кто виноват. А мнение со стороны всегда либо предвзято, либо судится однобоко. Доказать виновность одной из сторон по прошествии такого количества времени невероятно сложно. Да и Рита, хоть и жива, но добиться от нее, как понимаю, правды, не стоит…
— Так что, — подытоживает с легкой иронией Шумахер, — прежде, чем судить и обвинять, ты должна первостепенно решить, чье мнение для тебя важно.
— Я пытаюсь отстраненно, — бурчу задумчиво. — Мне ближе ты — мы знакомы лично, но женская часть протестует — подобные случаи изнасилований не редки и часто мужчины под воздействием разных причин оказываются виноватыми.
— Все, что тебе известно, известно со слов кого-то, — устало рассуждает Шувалов. — Но есть такое понятие — презумпция невиновности. И благодаря ей, я на свободе. Но если тебе так важно знать — у нас были хорошие отношения с Ритой, — отрезает так, что усомниться в его словах не могу. Лишь на задворках интуиция шепчет — Ленке нужно доверять. Ей было больно, когда рассказывала историю.
— У меня своя правда, у них своя, — словно прочитав мои мысли, заключает Родион, выдавливая горькую улыбку.
— Я тебя услышала, — кивок.
Шувалов берется за руль, но прежде, чем тронуться, оборачивается:
— Есть еще какие-то претензии? — Надменная ухмылка.
— Если только тема наркотиков, — неопределенно дергаю плечом. — Я бы попросила их не употреблять, пока мы вместе.
Шумахер заметно злится.
— Чем интересно тебе мешают мои увлечения?
— Когда ты трезв, я тебя не так боюсь, как… когда ты в угаре. Ты меня жутко пугаешь, — глаза в глаза. Мне незачем скрывать свои страхи. Тем более, Родион сам спросил…
— Если мне не изменяет память, это ты пришла ко мне в клуб!
— Совпадение, — едва успеваю вставить реплику. От меня начинает ускальзывать логическая составная разговора.
— Сделала предложение.
— Первое и второе не взаимосвязаны, — лепечу, пытаясь более правильно расставить акценты.
— Я выдвинул ряд условий, — будто не замечая моих поправок, продолжает Шувалов. — Ты их приняла. То, что некоторые из них были весьма категоричны — согласен, — неопределенно взмахивает рукой. — Но это ты захотела быть со мной! — настаивает категорично. Мда уж, с этим не поспоришь. По крайне мере, не на больную голову, а голова, к слову, трещит так, будто попала в эпицентр созвучия нескольких Церковен в момент праздничной вечерни. — Мы обговорили условия, — ярится парень, — и наркотики там никаким образом не мелькали. Надо было это сразу озвучить! — оправдывается и поэтому нападает. Прекрасная тактика. Шувалов недовольно пыхтит, но потом смягчается. — Прости за горячность, — кивает коротко. — Я тебя тоже услышал, — заминка. — И если тебя страшит то, как я себя веду, когда нетрезв, тогда постараюсь себя контролировать, — подытоживает неуверенно, но с явным желанием угодить. — Тебя это устраивает? — с надеждой.
— Вполне, — отзываюсь обтекаемо, но себе пометку ставлю следить за Родионом и никогда не поворачиваться к нему спиной! Так советовал Егор…
Шувалов включает зажигание, и мы трогаемся…
Боже, дай мне сил. Не сдохнуть сегодня, завтра… на этапе, и позволь пожить чуточку дольше. Мелкая просьба, да и проситель не шибко велик для глаз и ушей создателя, но за великим к богу не ходят — сами добиваются, поэтому есть надежда… что услышит.
С горечью поджимаю губы и пустым взглядом смотрю на пролетающий мимо город. Ночи светлые, молодежь гуляет несмотря на поздний час. Вот и парк минуем, где ребята на скейтах гоняют, роликах, гироскутерах, великах…
Мне завтра тоже придется педали крутить. Правда, в образе Харли…
— Стоп! — брякаю так резко, что едва лбом не ударяюсь в панель с бардачком, когда Шувалов реагирует чуть ли ни секунда в секунду с командой. Авто, истошно взвизгнув, тормозит, наплевав, что становимся помехой. Нас тотчас оглушает возмущенное бибиканье машин, которые едут за нами, но из-за неадекватного нашего поведения на дороге, вынуждены реагировать экстремально и небезопасно, огибая по свободным полосам.
— Мне домой нужно, — озадачиваю парня виновато. — Можешь отвезти?
— Если горит, — после заминки, с неудовольствием, в голосе затаенный страх.
Молча начинает движение.
— Мне нечем краситься для турнира, — поясняю, желая успокоить волнение Шумахера.
Родион на меня косится так, будто с луны свалилась.
— Шум, у меня образ Харли, для этого грим наложить нужно.
— А, — кислеет лицо Шувалова. Поздно, но начинает догонять ход моих мыслей.
— А что самое важное… — добавляю с великой долей иронии, — велик-то дома.
— Бл***, - плюется Родион и даже головой так рьяно кивает, словно о руль головой хочет долбануться, — совсем из башки вылетело! — теперь полностью в теме парень. Даже улыбка довольная на губах играет.