От очередной попытки расправиться с соседкой и ее еб***ом удерживает команда и друзья. Пацаны бурным подбадриванием и обсуждением трассы, соперников и наших шансов. Славка ненавязчивым гулом «как все отлично складывается» и «как ты был красив», Зур отрезвительными звонками «член в узел и все помыслы о турнире!» между этапами — еби кого угодно, но не трогай Ирку, иначе рецидив — и опять меня приводить в чувства придется… А он неспроста это говорит. После волека я не помню, что делал… знаю, что пил, а потом… провал… Очнулся только в доме Артема. Надо мной медик химичил. Кровь чистил, что-то бубнил. Я и на трассу-то в дурмане вышел. Только к третьей площадке стал более менее за сознание цепляться, а тут как назло… Королек во всей красе…
Ира
Перед предпоследней контрольной точкой меня накрывает свинцовой усталостью. Еле дотягиваю до площадки, где Шувалов вручает последнюю порцию волшебного зелья. На свой страх и риск выпиваю. Пока до меня доходит очередь… действо начинается… и уже на первом же трюке я себя теряю окончательно.
Выныриваю из ниоткуда и кривлюсь от жуткой боли. Она разрывает на части… Настолько давящая и всесторонняя, что невозможно точно сказать, где и что именно болит. Я — одна сплошная открытая БОЛЬ. Она оглушает, ослепляет, одуряет и поглощает.
Сначала в голове зарождается гул, он усиливается и множится, пробуждает чувствительность до тошноты. А когда силюсь избежать неуютности мрака, открываю глаза, вновь ощущая дикую, необузданную боль, скрючивающую кишки и выворачивающую наизнанку. Мне так плохо, словно изрезана на мельчайшие куски, а злобный доктор без наркоза и банального сострадания меня собирает, как Джекил Франкенштейна.
За мыслью поспевает новый спазм, горло першит от желчи. Хочется блевать… и боюсь, я это делаю.
Задыхаюсь, но меня упорно выворачивает горечью. Слышу далекие голоса… один из говорящих… Шумахер, а второй… туго доходит, да и больно думать — Спартак?
Как он?.. Зачем?.. И что он делает…
— Бл***, я предупреждал, — злобное ворчание Лени четче доходит до болезненной меня. — А, сук***, вам по херу было, — истинная речь философа и мед-филантропа.
Не понимаю, что он тут делает, но мне так хорошо от одной мысли, что Ленечка меня не бросает. До жути рада, даже не против послушать очередную гадостную речь о себе, своей умственной особенности и о моем окружении.
Только никак не могу отыскать момента, когда же друг вернулся. В памяти брешь. Все словно в тумане… Ничего толком не понимаю, и не уверена, что есть нужное и важное. Да и сейчас меня больше волнует не моя память, а как выжить. Низенькое чувство слабого человечишки, совсем недавно думающего о смерти и утверждающего, что ее не страшится. Видимо, я и есть та самая мелкая душонка. Цепляющаяся за жизнь, когда боль скрючивает до конвульсий, а во мраке мелькает смерть, соблазнительно обещающая Рай, только позволю себя обнять. Я бы и отдалась, да только гневный голос, назойливо поселившийся в голове, требует очнуться, взять себя в руки и… поиметь совесть!
Причем разбавляя не то приказы, не то угрозы отборным матом. В данный момент мягкость и убаюкивающая нежность смерти кажется лживой и обманчивой, а вот нешуточные страсти в голове — такими искренними и сердечными, что подступает острое желание жить. По крайне мере очнуться, чтобы убедиться — на этом свете лучше, чем на том, куда утягивала баба с косой.
Странно, но ценить свою жизнь начинаешь в самые неподходящие для этого моменты. Цепляешься за болезненную, жутко болезненную жизнь, хотя, вероятнее, умереть было бы проще, но почему-то хочется… дико хочется ВЫЖИТЬ!
Вот и я, доказываю, что готова на что угодно, лишь бы продолжать бороться. Пойду по головам, перешагну через любого… Я отнюдь не хорошая девочка. Зря меня такой считают…
— Ох***, - с облегчением Леня.
— Бл***, я нереально труханул, — подхватывает тон Спартака Шувалов. — Пиз***, это было… до усрачки жутко.
Ничего не вижу, плохо ощущаю, но меня успокаивают, вроде поглаживают, даже покачивают.
В груди боль, а сердце конвульсивно сжимается… но уже вскоре начинает эпилептически наращивать скорость.
Боль нарастает, звуки обостряются. Тело вновь скрючивает, от ног до головы пробегает судорога, в башке появляется нестерпимый звон и дикая пронизывающая боль. Дергаюсь под властью очередной порции «сладких по осязаемости ощущений» и давлюсь сипло-шуршащим стоном.
— Тише, тише, тише, — словно заклинание, вторит Спартак с непередаваемо грубой нежностью, массируя мне виски. — Это ты во всем виноват! — куда-то в сторону и с такой яростью, что жутко становится. — Говорил же — нельзя ей это пить!!!
— Можно подумать, она меня спрашивала, — оправдывается недовольно Шумахер. — Сама хотела, сама пила…
— Идиоты, как же вы не понимаете. Играть с природой, играть с этими веществами — смертельно опасно!
— Слушай, бл***, заканчивай мозг вые***, - психует Родион. — Пиз*** на хрен, я лучше скорую вызову.
— Да это ты пиз***, - отмахивается Спартак. — Она для тебя только дырка очередная, а для меня подруга!
— Че сказал? — бычится Шумахер.
— Да, правильно! Устрой драку. Забьем болт на Ирку, будем друг друга мочалить! — гневается Леня.
— Да пошел ты! — рычит Шумахер. — Ей было необходимо встать на ноги и пройти гребаный уровень. Она это сделала!!!
Все, мне до слез больно. В голове звон, в виски, точно колья вгоняют. Голоса искажаются, расплываются, звучат все глуше…
Тишина. Блаженная и обманчиво мягкая. Правда, длится недолго. Со всех сторон подступает пугающая темнота и злобные голоса. Разряды тока жалят, вынуждая крутиться во мраке, выискивая невидимого врага. Отмахиваюсь, брякаюсь… Но нечто пытается когтистыми конечностями втянуть в непроглядный омут.
Часть 4 Глава 54 (Последствия удачного прохождения этапа удручают)
Ира
Когда выныриваю в жестокую реальность, остро понимаю, насколько она неприятная. Больно везде… Но я и пошевелиться не могу. Оказывается, меня распростерли по постели, точно лягушку на столе для препарирования. И даже руки и ноги в стороны растянули, да привязали к углам спинки кровати, а из одной вены змеится капельница. Стойка для самого пакета с раствором стоит рядом, ближе к изголовью. Потому что в ногах, уткнувшись головой в постель, сидя на стуле, дрыхнет Спартак. Шувалов по другую сторону — как всегда, спит возле меня, подмяв под себя вторую подушку и по-детски рот приоткрыв.
— Лень, — получается охрипло подать голос, но продолжить не могу.
— Ир, — имя обрывается: Спартак так резво подрывается, будто не спал секунду назад. — Очнулась! — глаза в потолок и руки в подобострастном жесте «благодарю».
Неопределенно киваю, потому что выдать большего не получается.
— Понятно, — начинает волноваться друг еще сильнее. Проверяет капельницу, регулятор подачи раствора. Мои глаза, рот, ощупывает горло. Со стоном пытаюсь увернуться, чтобы он перестал меня мучить.
— Хватит, — молю, совладав с голосом.
— Ирка, — сонно подрывается Шумахер, но покидать постель не спешит. — Чокнутая! — не без восхищения. — Ты прям жахнутая на всю голову, но, бл***, ох***ная!
Если это и комплимент, то какой-то сомнительный.
— Безмозгло долбанутая и пиз***, какая отчаянная, — мотает головой в восхищении. — Выходи за меня! — с чувством и без намека на шутку.
Вот теперь меня Шувалов и его странное поведение заставляют присмотреться к парню сильнее:
— Опять нанюхался? — прочищаю глотку.
— Бл***, да че ты сразу наезжаешь? — переходит в нападение Родион. Глаза льдом обращаются, на лице надменность. Удивительный человек. В нем сочетается несочетаемое. Умение поддержать и в следующую секунду, как обидишь — раздавить. Улыбается, а не ответишь тем же — ядом обольет. Приветлив, а не угодишь — в шею погонит. Сначала теплотой одарит, потом заморозит. Самое интересное, что меня не раздражает его обманчивая красота и услужливость. Он честен — желает меня заполучить, и упрям в этом стремлении. Я не пытаюсь произвести на него впечатление, но каким-то образом делаю это. Шумахер уже видел меня в самом непристойном состоянии, в совершенно неприглядных óбразах, и продолжает желать заполучить. Видимо это какая-то особая форма заболевания. Желать нечто жуткое.
Смешно ли, но Шумахер вполне мне подходит как молодой человек. Мне с ним не нужно бояться, быть не собой и хотеть выглядеть лучше. Жаль, что он меня не привлекает как мужчина… Мысль растворяется в тягучей пустоте. А когда ощущаю укол, с ленцой оборачиваюсь — около меня суетится Спартак. Выдавливает странную улыбочку.
— Не знаю, — после проверки капельницы, клапанов, присаживается рядом, — как ты собиралась из этого выкрутиться, но… — многозначительно умолкает.
— Спасибо, — правда безмерно ему благодарна и понимаю, если бы Ленька не вмешался, скорее всего, я бы умерла. — Я тебя люблю, — роняю вымученно, опять закрывая глаза.
— Жаль, только на словах, — истончается его облик, и я погружаюсь в мягкую темноту.
Когда просыпаюсь в следующий раз, глаза открываю свободно и даже головой безболезненно кручу.
— Я жива, — выжимаю глухо, с блаженной улыбкой.
Комната знакома, светит солнышко. Ребят нет, но настроение у меня самое что ни на есть бодрое. Пробегаюсь пальцами по тонкой игле капельницы, обхватываю переходник с пластырем, отдираю… Сажусь на постели.
Мне хорошо. Значительно лучше. Только голова чуть-чуть тяжеловата. Это хорошо, значит здоровье нормализуется.
Натягиваю на себя одеяло и плетусь прочь из комнаты.
— Ребята, — охрипло зову парней, намеренно растягивая буквы. Слышится шелест, и в следующий миг из кухонного проема появляется Спартак.
— Совсем сдурела?! — бурчит, шагая навстречу. Подставляет плечо, обнимает за талию, помогая дойти до кухни.
— Ты чего?! — вытаращивается Шумахер в безмерном удивлении. Переминается с ноги на ногу в дверях, но только мы с Леней шагаем внутрь, отходит, уступая дорогу. Торопливо придвигает еще один стул мне, но ближе к столу. Чуть смещает посуду, они со Спартаком явно трапезничали.