Ему нравится играть. Владеть полностью. Безраздельно… Подавлять и ощущать свою значимость. Вот он это и делает — проникает во все сферы моей жизни, просачивается во все уголки, но не для того, чтобы стать частью, а чтобы иметь тотальный контроль…
Боюсь, ему это удастся. Дело времени. Проекты, спорт, личная составная. Джи Линь пересытился обычными отношениям и эмоциями, поэтому ищет остроты и бури.
И чтобы притупить бдительность Лианга и отвести от Игната подозрения, я ее дам. Знаю, что накажет, но накажет, получая удовольствие…
Кому-то покажется странным и недопустимым в отношениях насилие, но я… смирилась с мыслью, что Джи Линь необычный мужчина, и его пристрастия довольно своеобразны. Наклонности к некоторым забавам интимного характера.
Видимо, уложив в свое время в голове странности Лианга, я не так сильно опешила, когда Игнат проявил агрессию во время секса… Я, конечно, испугалась, была возмущена, но ведь… допустила следующую связь. Значит, приняла, поняла, простила…
Джи Линь не хуже, не лучше… если что — потерплю.
Битву можно слить, главное выстоять войну!..
Мысль испаряется — меня без лишней деликатности дергают за шкварник и в следующую секунду впечатывают в стену в каком-то затененном уголке универа, да так, что душа едва из тела не выпрыгивает.
Журнал смачно ухает на пол, как и рюкзак…
Часть 4 Глава 58 (Ломко выходить из роли дурака, в которую так долго и упорно вживался…)
Ира
— Поговорим? — Околдовывает серость уничижающих глаз.
— Чокнулся? — брыкаюсь, точно марионетка, подвешенная на гвоздь.
— Цыц сказал, — недобро, но мягко-внушительно. — Хочу разобраться, какого х*** причина твоей мумификации сидела за столом Вирзина и бога из себя строила? Да и вообще, какого х***, он приехал?
— К незначительной роли бога Лианг привык с детства, это врожденное, чего не скажешь о вас, ваше сиятельство, — нахожу достаточно яда для соседа. — А снизошел до меня… догадайтесь, вы же непростительно умны и редкостно красивы.
— Ему ты нужна? — риторически. Сам спрашивает, сам уже знает ответ. — Вы вместе или нет?
Надменно поджимаю губы. Лихорадочно соображаю, как выкрутиться из щекотливой ситуации.
— Тогда на хрена все игры, что у вас происходят? — не выдерживает тишины Игнат, как-то по своему истолковав мое молчание. — Шумахер… калмык… турнир, спонсорство…
— Это не твоего ума дело, братик. Руки умыл, спасибо и на этом. Дальше сама разберусь.
— Какого хрена происходит? — рычит Игнат, игнорируя мои слова, в порыве чувств слегка прикладывая об стену.
— Ауч-ауч, — взвываю, пинаясь рьянее. — Пусти, идиот!!!
Ладонью «швах» мне рот затыкает, а другой ловко за зад придерживает и между ног моих протискивается.
— Зажигалочка, — подпирая меня собой, шуршит бархатно, но с угрозой, — я достиг того порога сумасшествия, когда нам нужно поговорить. Наедине. Без десятка твоих поклонников, женихов и оголтелой толпы фанатов. В той позе, которая меня устроит, — добавляет значимо, но ждет, с тоской и надеждой. Глаза в глаза.
Прям в душу… очередным выстрелом блядского взгляда, только теперь не бах — поражая наповал, а проникая расщепительным ядом, разжижающим мой мозг, заволакивая дурманом очаровательной и ранимой брутальности.
Таю, словно кролик под гипнозом удава, правда уже у него в желудке.
Нервно киваю — согласна.
Ладонь перекочевывает на шею и нежно так, предостерегающе сдавливает, при этом оглаживая большим пальцем кожу в районе артерии.
— Сели… верстов, — глотаю воздух, чудом обретая дар речи, хотя в спине до сих пор неприятная боль расползается, — ты совсем жахнулся башкой? — к стыду ощущаю пожар в животе.
— Есть такое, — с горечью, сверля злобным взглядом. — Поэтому лучше не брыкайся, я себя плохо контролирую.
— Да ни фига ты себя не контролируешь! — тоже выхожу из себя от гнева, возмущения и обиды. — То матами, то оскорблениями, то вульгарными предложениями, то об стенку… Хуже неандертальца.
— И-и-ирк, — опасливо вибрирует голос соседа рот в рот на такой интимной частоте душевной муки, что всхлипываю. Даже губами непроизвольно ловлю его дыхание и звуковые колебания, растворяясь от экстаза.
А вот и бах — сосед лбом в мой утыкается, а я, как дура, в немом оцепенении подвешена на стену и подперта Игнатом. Сердце заходится диким темпом, желая покинуть бренное тело, даже глохну от гулкого боя. Дыхание такое резвое, словно на скачках участвую.
Насекомыши в оргазмическом исступлении вырываются на свободу. Тараканы с придурью джигу отколачивают, вселяя ненужную моему рассудку надежду: «Бесится Игнат, потому что нравишься ему». Заморыши-мурашки то смущают откровенным настроем — между ног несутся: «Сейчас Селиверстов докажет, кто тут хозяин!», то предательски сменяют траекторию бега и в волосы зарываются: «Внизу делать нечего — шибко мокро!». А бабочки, растеряв весь свой невинный облик, развратные танцы затеивают, да так суматошно крылышками трепыхают, что… теку… к своему стыду и возмущению — теку…
Аж в трусиках мерзко прохладно.
Нутро судорожно пульсирует в ожидании ласк. До боли изнывает…
— Ты ж меня… доводишь… — только сейчас осознаю, что Селиверстова не меньше штормит. Губами уже по коже моей скользит, прокладывая дорожку мерзким выдрессированным насекомышам, дыханием обжигает висок, скулу, рот…
— Я бегу от тебя, Игнат, — едва справляюсь с обезумевшей блядской частью себя, уже настолько прирученной гадским соседом, с прискорбием понимая, что еще немного… и признаюсь, как дико хочу секса. Как истосковалась, соскучилась.
Обыгрывая позорную реакцию на его близость, в пальцах, кои до сих пор топлю в кудрях Селиверстова, сжимаю волосы, и тяну прочь, вынуждая от меня оторваться и их хозяина:
— Как же ты не хочешь этого понять… — вкладываю в голос всю злость и отчаянье, на которые способна.
Игнат
Бл***, на ее лице столько презрения, граничащего с отвращением, что желание болезненным колом в паху каменеет. Словно клапан затворяют, а напор не убавляют. Зверски неприятно… Стон пытаюсь проглотить, да рыком все же процеживается сквозь зубы:
— Значит, с калмыком репетируете брачные игры? — зря эмоции настолько оголяю, но, су***, мне так паскудно никогда не было. И ведь Ирка провоцирует. Не понимаю, что у нее в голове, но тело… оно отвечает на мою животную страсть. Льнет, отзывчивостью доводя до голодного сумасшествия, подводя к точке невозврата в реальность.
На задворках сознания мелькает разумная мысль: «Ирка ничего не должна мне. Ничего не обещала. Даже ни разу не сказала, что нравлюсь! Хуже — прогоняет постоянно! Вот на кой хер к ней лезу? Просто убедиться, что гребаная химия существует? Что эта тварь делает меня неуправляемым именно с Корольком?»
Так ведь это я уже давно уяснил. Признал… согласился!
— Типа того, — обливает цинизмом соседка, — а ты вклиниваешься со своими нелепыми порывами меня уколоть, опустить и поиметь. Мне плевать на твои низкосортные потуги, Селиверстов. Меня не волнуют твои детские ограниченные проблемы. Мне нет дела до твоих озабоченных тараканов… Мне! Мои! Покоя! Не дают!
— Если так, — ушат ледяной правды заметно охлаждает пыл, но я еще не все могу расставить по местам, и некоторые вопросы продолжают глодать душу, — какого х*** ты таешь в моих руках, Зажигалочка?
— А ты их не распускай, и я буду крепко на своих двоих стоять без намека на слякоту и сопли. Нет мне до тебя дела, да и есть у меня парень. Отпусти!
Хлестко так, жгуче… боль простреливает, а сердце забывает биться. Кровь ярым потоком по жилам несется и в голову ударяет: «Нет ей до меня дела…».
Сказала… Она это сказала.
Бл***! Отпустить, и пусть валит на все четыре стороны, да, сук***, на все проекции, но тело не слушается, продолжаю Королька подпирать собой.
— Отпущу, если правда этого хочешь, — дается с трудом и скрипом, будто по живому себя режу тупым ножом, — только ответь, что происходит…
— Взрослые игры в отношения, — в синих глазах Королька проскальзывает безысходность, но быстро сменяется насмешкой. — И тебе в них, прости, не место, — колюче, брезгливо носик наморщив.
— Серьезно? — выдыхаю, опустошенный по самое…
— Серьезней не бывает, — равнодушно.
— И то, что между нами…
— Это ничего не значит, — опять кривится, будто ей противно упоминание о нашей связи. — Селиверстов, не думала, что пару раз тебя чем-то обяжут.
— Немногим… больше… пары раз, — с короткими паузами поправляю соседку, вглядываясь в черты той, которая удивительным образом затмевает все разумное и жизненное. Сочетает в себе несочетаемое. Она восхитительно невинна и обольстительно распутна. Отчаянно беззащитна и в то же время беспечно задириста.
Подрагивающие губы, огромные глаза, аккуратный нос, четкие скулы, жилка на шее, пульсирующая и манящая…
Твою мать, я бы как маньячелло всю Ирку исцеловал, излизал и искусал.
Болен… жаль однобоко, неизлечимо и безответно.
— Это несущественная мелочь, — чуть помедлив, топчет мою гордость соседка, одаривая сочувствующим взглядом. — Так что будь мужчиной, хоть раз. Отпусти уже меня и не преследуй.
Пощечина была бы менее отрезвительна. А яд…
— Не допускай мысли, — с безликим видом оправляет одежду Королькова, когда отступаю от нее, все еще не найдя, что сказать, — что секс в отместку отцу для меня мог стать чем-то важным и запоминающимся, — поднимает журнал с пола, рюкзак на плечо. — Спасибо за доставленное удовольствие и наглядные уроки, но дальше… без тебя справлюсь.
— Не сомневаюсь, — роняю вслед, когда Ирка уже закуток университетского коридора покидает.
Сердце долбится в груди отчаянно и мощно, перед глазами соседка и ее отчужденность…
Ее ледяная… обжигающая отчужденность!
Шикарный зад, льнущий к моей ладони. Ноги, крепко обвившие меня, точно хомут бочку. Дрожащие руки, судорожно вцепившиеся в мои волосы и требовательно-притягивающие с таким отчаяньем, что лучше бы выдрала к хер*** собачьим. Крупная грудь, по которой дико оголодал, с нагло торчащими сосками, выпирающими через ткань футболки. Манящие губы, ловящие мое дыхание и слова, взгляд, мутнеющий в момент пика похоти.