Мне пальчиком «щас сек». Демонстрирует, что зарядка поступает. Опять возится, включая устройство.
— Зур, — хмуро. — Мать, — поморщившись. — Морж, — кисло. — Лерка, — с отвращением. — Пара знакомых, — скучающе. — Ты мне ни разу не позвонила, — с горьким упреком и, бах, на меня поднимает осуждающе пасмурные глаза.
— Матери не отвечаешь. Зуру тоже! Смс — игноришь. Телефон не проверяешь на заряженность, а на мой звонок…
— А ты бы попробовала! — перебивает без горячности, но с вызовом.
На слабо меня берет?
Также показательно выуживаю свой новенький телефон. Нахожу «мерзкий тип» и жму «вызов», через несколько секунд раздается тихое жужжание — вибросигнал.
Игнат спокойно мажет пальцем по экрану:
— Да, — приложив телефон к уху, глядит в упор на меня.
Вот теперь совсем гадко становится:
— Позвони маме, — держу себя в руках, обливаясь холодом. — Она очень волнуется, — пауза. — Надеюсь, Штык поправится, — не дожидаясь ответа, сбрасываю звонок. Бесстрастно убираю мобильный обратно: — Идиот ты, Селиверстов, — роняю устало и, досадливо мотнув головой, опять собираюсь на выход.
— Иди-иди, — желчно в спину. — К…Херу своему, к монголу, — голос скрипит — понимаю, что Игнат поднимается. — Играйте в треугольники, я очередным углом многогранника не желаю быть!
— А тебе разве было предложено? — все же нервишки сдают. Вот зря затеваю бессмысленную перепалку, но меня откровенно бесит пьянь, которая гуляет налево-направо, убивает низостью поступков и при этом смеет мне тыкать в мои! Берусь за ручку входной двери.
— Больно нужно! — глубоко из кухни. — Вали прочь! У меня таких как ты… — с насмешкой и хмельной бравадой.
Меня переполняют негодование и обида. Порывисто оборачиваюсь и чуть не взвизгиваю, когда едва ли не втыкаюсь лицом в грудь Игната. Сосед стоит впритык, покачивается. Вскидываю подбородок, принимая вызов. Он зло пилит взглядом, нависая горой, будто раздумывает поцеловать, обнюхать или на ушко… гадость шепнуть. Отступаю, упираясь затылком в дверь.
— Не смей, — бурчу, не в силах отвести глаз от склоняющегося ко мне Игната, ведь хочу… несмотря на перегар, несмотря на помятость и жгущую обиду… Несмотря на злость и опасность, хочу его… Хотя бы губ. Болезненно мечтаю о поцелуе.
— Что не сметь? — кривая ухмылка, будто сосед уже прочитал мои грязные мысли и сейчас смакует свою негласную победу и мое неозвученное поражение.
— Целовать меня, — с легкой заминкой выдаю первую версию из предположенных.
— Иначе? — безлико.
— Сделаю больно, — смехотворно предостерегаю.
— Не поверишь, оказывается, я люблю боль… — протягивает охрипло и обжигает щеку губами, шершавыми от сухости, и от того так ярко ощутимыми на коже. Это взрыв какой-то. Швах… и я растекаюсь, расщепляюсь, распадаюсь на атомы и молекулы, впитывая чувства, которые дарит Игнат. Будто не коснулся, а утопил. Не нежно, а грубо. Не медленно, а рывком. Не удерживая, но сковывая.
Его губы и дыхание очерчивают круги, скользя к моим губам.
А я млею… как идиотка последняя, от жадности глотая каждую долю секунды близости. Уже почти не контролируя дурман, что голову ведет.
— Пусти, — срывается стон. На грани потерять сознание или, что хуже, наброситься на соседа, упираюсь руками в грудь Селиверстова. — Ты мне омерзителен! — лгу буднично, и вроде даже внушительно звучит.
— Омерзителен? — щурится Игнат. Небрежно хватает за подбородок, заставляя смотреть глаза в глаза: — Тогда на хрен пришла? Ты же горишь вся… Тебя трясет от возбуждения. И пахнет от тебя… похотью. Ты хочешь…
Да он совсем оборзел?! Особенно оборзел столь нагло вопиющую правду вот так категорично заявлять, будто я не имею права на другие чувства!
— Крутишься рядом, — вымученно гудит сквозь зубы, — другими манипулируешь, с ума сводишь, — бесстыдно и жадно втягивает мой запах, зарывшись носом в волосы на макушке.
Ноги слабеют, покачиваюсь, будто не он, а я пьяная.
— Ничего я не… — блею позорно.
— Да я от запаха твоего зверею, дура. Он с первого же глотка весь алкогольный дурман из башки вышибает. Ничего сильнее не принимал в жизни. Глоток — и я — не я. Только, сук***, инстинкт трахаться оголяется. Бл***, крышу рвет у меня от тебя. Когда же ты наиграешься уже?
— Я… я… — клацая зубами и уже съезжая по двери, хватаюсь за шею Игната, в страхе упасть.
— Когда мне жить дашь спокойно? — с такой болью в голосе, что задыхаюсь и я, таращусь на губы, что непростительно близко к моим. И меня тянет к ним. Магнитом, волоком тянет.
— Да не нужен ты мне! — бросаю в сердцах, готовая вот-вот разреветься и повиниться в обратном.
— Или нужен? Потому и пришла… Чтобы убедиться, что один.
— Убедиться, что жив! — цепляюсь за реплику и чуть переиначиваю во спасение. — А теперь пусти! — Расторопно пихаю в грудь, решительно собираясь покинуть ненавистную квартиру. Даже повернуться успеваю, но мужские руки, упирающиеся в дверь по обе стороны от моей головы, не позволяют ее отворить.
— Гордая, независимая, самодостаточная… — не то досадует, не то восхищается Селиверстов. Несколько секунд зло пыхтит, вновь испытывая мою силу воли, уткнувшись в темечко: — Сильная, Ирк, ты такая сильная, — звучит так, будто с горечью, но признает свое поражение. А мне не легче. Мне не нужно его поражение! Ведь я, в отличие от Игната, лгу. Лгу всем: себе, ему, другим… безбожно, ведь давно ему проиграла. — Останься! — душу травит, шебурша носом волосы, охрипло просит уже в затылок. Так проникновенно, с щемящей тоской и дрожащим желанием, что сердце предательски замирает, а тело отзывается сильной вибрацией. Будто струна, которую мастер, настраивая, дернул.
Горло сковывает, сердце грохочет…
— Не могу, — тихо винюсь, удивляясь собственной агонии сопротивления.
— Но хочешь? — с робкой надеждой. Остро ощущаю свою глупость и слабость, ведь несмотря ни на что — он прав — хочу!!! Так хочу, что ноги сводит, внизу живота пожар бушует, еще мгновение и взмолюсь, чтобы взял… Не слушал моих оправданий и отказов. Схватил… и не отпускал!
— Мне надо идти, — уже проклинаю выдержку. Хоть и пошатнулась, но я…
— А с уборкой помочь? — мягко уговаривает.
— Лера поможет… — упрямствую мрачно.
У-у-у, зачем ляпнула? Даже глаза от расстройства закрываю и едва лбом в дверь не ударяюсь от досады.
— Ревнуешь? — победно усмехается Игнат, наматывая косу на кулак. Затаиваюсь, с дико грохочущим сердцем обостренными чувствами следя за жестом соседа.
— Нет… — ложь застревает в горле, наглый поцелуй жалит шею. Меня прошибает очередной волной возбуждения.
— У нас с ней ничего нет…
Зачем он это говорит?..
Но, бли-и-ина, как же приятно. Я хотела это услышать. Жаждала, как глоток воды в засушливый день. Это феерично — под стать оргазму. Легкому, щекотливому, жаркими потоками в животе расползающемуся.
— Мне никто не интересен… — тянет за косу, побуждая голову прогнуть назад, — кроме тебя, — шуршит в уголок рта.
— И все твои подружки «на разок» об этом знают? — нельзя обнажаться перед Игнатом, но так хочется реакцию его посмотреть. Как блядские глаза вспыхнут неудовольствием, рот искривится в презрении.
Но этого не читаю, лишь затаенную вину и тоску.
— Никого нет, — мягко, тепло, обволакивающе, чарующе. — Пресны, скучны, однообразны…
Вот и я, захмелев от дурмана нежных грубостей, даже упускаю секунду, когда его губы вновь припадают с жалящим поцелуем. Туда же — в уголок рта. Безотчетно ловлю посыл. Но промахиваюсь. Дыхание сбивается. Губу ошпаривает голодный укус… и тут же скользит язык, будто рану зализывает.
Я таю. Боже! Я дура, но таю…
— М-м-м, — позорный стон щекочет горло. Обхватываю соседа рукой за шею, не то притягивая, не то для страховки — вот-вот упаду.
За что? Ну за что эта слабость дана? Проклятие…
Сдавленно сглатываю.
— Отпусти, — голос дрожит.
Секундная заминка.
— Правда этого хочешь? — Игнат продолжает подвергать испытанию мою психику и устойчивость, только теперь еще и второй рукой прогуливаясь по телу. Огладив плечо, руку… перекочевав на грудь. Но, зараза такая, не касаясь напряженных вершинок, а так… дразня, описывает круги.
— Лучше попроси тебя взять, — шероховато роняет, прикусывая мочку уха.
— Прошу, — всхлипываю, признавая его власть надо мной. — Не надо… — из последних сил, едва выглядывая из топи похоти.
Уже было оборвавшееся надсадное дыхание счастливого зверя, готового с рыком наброситься на поверженную жертву, вновь застревает в его груди.
— В глаза смотри! — охриплая команда заставляет очнуться.
Полная жесть. Смаргивая дурман, стыдливо пониманию, что с закрытыми глазами нежно мурлычу в объятиях соседа. Плавлюсь, как масло.
— В глаза посмотри и повтори!..
Никогда не думала, что глядя в эти невероятно серые блядские глаза, находясь в вопиюще неудобной ситуации и позе, четко помня о Лианге и Шумахере, я могу прозреть. Права Ксения!!! Я люблю этого безнравственного и глубоко аморального козла! С полным отсутствием элементарного желания быть обаятельным и нежным, вежливым и культурным. Без навета на романтику и нормальные свидания, как у других людей. Грубого, мерзкого типа, неисправимого матерщинника и непревзойденного циника. Хама и подлеца, беззаветно уверовавшего в собственную исключительность и вседозволенность. Плюющего на угрозы и многочисленные отказы. Купающегося во внимании толпы, которая обостряет его звездную болезнь до стадии «неизлечимо». Бессовестно соблазняющего, даже не наврав о светлых помыслах и благих намерениях на будущее. Ни намека на истинные чувства!!! Тупое, прямолинейное «хочу»!
Видимо, это его секрет на миллион. Школы пикаперов со своими детскими ужимками, стратегиями и потугами смешны и нелепы перед лицом такого ловеласа, как Селиверстов. Он банальной фразой «давай перепихнемся» может меня до оргазма довести…
И я согласна. Готова. Я… его. Как и остальные дурехи, кто был до меня и, скорее всего, будут.