— Прости, но я их порешу…
— Кого? — пытаюсь вникнуть в суть.
— Уб***, - шипит Родион. — На тебя полезть… сук***, я их размажу…
Еле дотаскиваю до его комнаты и на матрац укладываю, напоследок всхлипнув, когда Шувалов меня настырно к себе тянет, ухватив за больную руку и вынудив ушибленным бедром врезаться в каркас постели:
— Не уходи, молю, — почти воет парень. — Хоть раз… побудь со мной. Сама… а не я… собакой у ног твоих, — стонет вымученно.
— Щас-щас, дай друзей провожу, — отрезаю устало. Парень несколько секунд глядит неверяще, а потом отпускает. Облегченно вздыхаю, усмиряя простреливающую по телу боль. Только утихают неприятные ощущения, поправляю подушку под головой Шумахера, закидываю его ноги на постель, снимаю ботинки…
Качнув головой, иду на кухню, но друзья уже в коридоре. Одетые и чуть встревоженные.
— Простите, — винюсь искренне.
— Да нет, ничего, — с натянутой улыбкой кивает Лана, поправив лямку небольшой сумочки через плечо и метнув взгляд на Франкшта. Делает ко мне шаг, с явным намерением обняться. Да, у нее любимое «поцелуйчики-обнимашки» при встрече и прощании. Я ей даюсь, несмотря на то, что она почти тонет во мне, но девушка аккуратная, хорошо помнит об увечьях, поэтому ритуал выходит чуть странно и нервно.
Витюха чуть проще, но менее осторожен — за шею подгребает, чмокает в висок:
— До завтра, птичка. Не сдохни, пжл. У нас дело незаконченное.
— Я помню — турнир наш! — киваю беспечно, зная наверняка, что он не наш.
Сначала умываюсь сама, а потом мою посуду и плетусь в комнату, но уже на полпути вспоминаю просьбу Шувалова. Несколько секунд внутренней борьбы, и все же сворачиваю к Родиону.
Блин, как пить дать, поплачусь за это, но парень просит о мелочи, делая для меня много.
Раздевать его не буду. Ложусь с краю и некоторое время смотрю на него и не могу понять, почему он, такой красивый и перспективный, меня не привлекает?
Почему понятие «дружба» лишь на языке, да и то границу постоянно сдвигаю в сторону простого знакомства. Он же — хороший… Для меня, по крайней мере.
Впервые за все время касаюсь щеки парня, смахивая волосинку, но уже в следующий миг он пленит мою руку за запястье. В глазах злоба и лед, пугающий и замораживающий до костей.
— Шум, — мямлю в безотчетном страхе, — это я…
Не знаю, что хочу этим сказать, но Шумахер тотчас расслабляется. Дышит спокойней, хват смягчает. Но не отпускает — тянет руку на себя и целует ладонь.
— Да-да, хоть так… побудь рядом…
Темнота покачивается, покой нарушает ощущение холода. Медленно выныриваю из сна, безотчетно мотнув головой, избавляясь от мороза на щеке. А когда открываю глаза, натыкаюсь на льдистые — Родиона. Его ладонь зависает возле моего лица.
— Привет, — шелестит едва слышно парень, и опять касается, принося то самое чувство жгучей прохлады.
Киваю, не в силах рот разлепить. Сегодня мне значительно хуже. Вчера, видимо, еще полностью не отошла от шока, адреналин шалил, а сегодня меня будто размазывают по пространству — не знаю, где облит и что, но жутко больно везде!
— Прости меня.
— Шум, — все же заставляю себя звучать. — Молю, не сейчас, — одна мысль о разговоре причиняет адские ощущения. А мне так хочется покоя…
— Но я тебя…
— По мне каток проехался и вести долгие беседы на тему чьей-то вины никак, — без прикрас и патоки.
Шувалов мрачнеет, опускает глаза, губы поджимает.
Блина, вот не хватает ясельной группы и карапуза с комплексом «вечно обижен» и дурными наклонностями.
Кое-как отлепляю себя от постели и медленными шажочками плетусь в ванную.
— Тебе спинку потереть? — тихо постукивает в дверь и тянет с надеждой Родион, только воду включаю в душевой.
— Завтрак лучше приготовь, Мать Тереза.
— Я не кухарка, — ворчит парень, но смолкает.
— И правда не кухарка, — морщу нос, заглядывая на кухню, где приплясывает и изрыгает проклятия Шумахер в темном облаке от дыма и пламени, которыми объята сковорода в его руках.
— Уголь? — иронично поджимаю губы, отобрав у парня сковороду и сунув под воду. Она с шипением выплевывает сизое облако, но ворчливо остывает. — Серьезно? — насмешливо кошусь на осерчалого Шувалого. — Наверное, вкусно и полезно.
— Да иди ты! — бурчит расстроенно парень, махнув рукой. — Говорил же — не кухарка.
— Ты не виноват, — тяжко выдыхаю, пытаясь смягчить свою прямолинейность уже за столом, после уборки кухни, которую успел загадить Шумахер. Парень продолжает молчать, погруженный в себя. А самобичевание к хорошему не приведет. Особенно наркомана.
— Я давал обещание, — ковыряется вилкой в макаронах с сыром.
— Ты не виноват, — настаиваю, проглотив кусочек бутерброда с колбасой. — За турнир уже много народу полегло. Я не знаю, каким богам молится Зур и откуда связи заминать грязь, но мы знали, что такое может быть. К тому же, твои пацаны для меня и без того творили невозможное на втором этапе.
— Я должен был кого-нибудь подкупить, — упирается Шумахер, без интереса продолжая вилкой изучать содержимое тарелки. — Я потом понял, что так и делают… Есть команда, а есть подставные… пешки, которые сами по себе, но готовые на любой риск за деньги. И я мог тебя оградить, быстро разузнай о твоей подгруппе…
— Перестань, — перекашивает от отвращения и негодования, даже кусок поперек горла застревает. Приходится прокашляться. — Чего не хватает уподобляться другим.
— Но ты ехала одна! — вилка по столу бряцает. Тарелку от себя: — Тебя никто не прикрывал…
— Да! — не собираюсь выдумывать небылиц. — И многие так проходили дистанцию, — кивок. — Ничего…
— Других не пытались уничтожить, как тебя… — сжимает кулак Родион, в глазах бешенство и лютая ненависть. — Тебя чуть не разодрали. Зур еще поплатится за эту хрень, — с жуткой решимостью и пугающей непоколебимостью во взгляде.
— А он-то с какого перепугу виноват? — откладываю на свою тарелку остаток бутерброда.
— Зур — организатор! — руки в стороны. Шувалов зло сопит.
— Вот именно! — грожу пальцем. Тарелку обратно к парню. Вилку в руки. Жест — кушать! Родион с неохотой принимается ковыряться. — Он не вынуждал меня участвовать, — смягчаю тон, потому что «подопечный» становится более послушным и вменяемым. — Не нравится, могу быть свободна. Между прочим, — доверительно и не без иронии, — Селиверстов тоже гнал один.
— А он тут причем? — вновь ерепенится парень.
— Ему байк кто-то попортил и потому он со стартом лажанул, — не ведусь на взрывность Шувалова и решаю дожать момент.
Задумчивая пауза, глаза Родиона теплеют.
— А Лианг катил в группе с номером четыре! — контрольный в голову.
— Ну а это причем? — мрачнеет и губы надувает, будто капризный ребенок.
— Шум, — слегка киваю, призывая к вниманию, — для китайцев цифра четыре приравнивается к смерти. — На лице Шумахера до сих пор недоумение. — Ты глянь видео, как его распирало на старте, — поясняю для особо одаренных и тугих на ум. — Он крушил все, что под руку попадалось, — не скрываю ехидства и желчи. — Фейк идет, что его команда пыталась Темычу бабла отвалить, чтобы он номер его группы сменил.
Шувалов несколько секунд смотрит с недоверием, а потом начинает ржать:
— Че реально?
— Глянь, — давлюсь едкими короткими смешками. — Вчера знакомые видосики показывали, пока колдовали над моей красотой, — пальцем у лица своего вожу, намекая на синяк и ссадину.
— А-а-а, чет смутно, но помню каких-то на кухне, — смурнеет Родион. — Девушка и парень.
— Друзья. Франкенштейн — курирует мою страничку СВМА, а Лана — его девушка. Она мой образ Харли придумала. Костюмом снарядила и макияж показала, как делать. Второй видос для турнира — ее задумка и колоссальная проработка самых щекотливых и провокационных моментов.
— Я думал ты сама додумалась.
— Нет, на такое мое воображение бы не потянуло.
— Круто. Умные, значит… — уже с забитым ртом кивает Шувалов.
— Ага, — и я за огрызок бутерброда берусь.
— Кстати, насчет твоего костюма, — кривится Родион.
— Уже догадалась, — отмахиваюсь кисло, сглотнув остатки чая. — Лане призналась. Она обещала еще один достать, но вернуть придется с процентами.
— Да я денег дам, не вопрос, — дергает плечом Шумахер.
— Нет, — категорично и твердый взгляд на парня. — Даже не вздумай.
— Че опять не так? — бурчит, мрачнея.
Рукой касаюсь его, которой тарелку придерживает.
— Шум, ты очень хороший парень. Но не мой… Не зацикливайся, прошу. Не надо делать больше, чем уговаривались. Я не расплачусь…
— А я, бл***, что-то требую? — махом избавляется от моей руки, но тотчас хватает за запястье. — Прости…
— Вот видишь, — не знаю, как еще донести то, что мается в душе. — Ты не требуешь, но требуешь. Не ждешь, но ожидаешь. Я не дам… Тебе нужна другая, для которой станешь всем…
Парень вновь вилку отбрасывает и, зло скрипнув ножками стула, покидает кухню.
Устало облокачиваюсь о стол и утыкаюсь лицом в ладони.
Черт! Я не хотела его обидеть. Но в который раз была просто обязана донести важность «я не для него!»
Пока, постанывая сквозь зубы, прибираюсь на кухне, Шувалов то в душевой возится, то в комнате гремит створками шкафа.
— Шум, — примирительно тяну, заглянув в его комнату. Родион уже одет с иголочки — новые смоляные ботинки из крокодила, черные брюки с низкой талией и снежная зауженная сорочка с диковинной оторочкой в темно-серую клеточку. Парень стоит у зеркала шкафа: поправляет и без того идеальный ворот рубашки. Пятерней скользит по волосам.
Красив. Сказочно… И запах приятный.
— Уходишь?
— По делам, — шмыгает носом, на меня даже не смотрит.
— Хорошо, — киваю мыслям. Все еще дуется.
Шлепаю к себе в комнату.
Тяжело на душе и смятение в сердце. Нехорошо получается с Шуваловым.
Чуть вздрагиваю от хлопка двери и скрежета замка.
Ушел…
Позволяю себе чуть расслабиться и поваляться в постели. Обзваниваю всех, кто волновался: бабушка, Спартак, Антон и Анька. Папе пока не звоню, нужно более тщательно речь приготовить.