Точно вспышки на солнце, то сильнее, то слабее, меня прошибает нездоровыми волнами желания.
Повышенная влажность…
В этот миг можно похвастаться мировым открытием — переизбыток влаги между ног женщины легко обосновывается разжижением мозга до состояния «невменяемости» и перетекания его в другое русло…
На Нобелевку не претендую, а на смерть от недополучения Игната — еще как.
Нетерпеливо ерзаю, требовательно вжикаю молнией на джинсах соседа.
— Чшш, — шуршит надсадно Селиверстов, чуть бедрами качая прочь с намеком «не смей», но все также бесновато исследуя меня и проверяя на ощутительность, терпимость и выдержку.
— Хочу тебя, — настаиваю, упрямо переходя в стадию «первобытная похоть» и почти махом распахиваю рубашку на парне, к чертям отрывая пуговицы.
— Ир, — предостерегает рыком Игнат.
— Ты… не хочешь? — даже сердце тормозит с ударами.
— Дурная совсем? — Беззлобно, даже с легким восхищением. — Тут народ ходит толпами, и камеры могут быть.
— Что? — запоздало охаю, ощутив липкий ужас и мороз, прогулявшийся по спине. Животная страсть как-то быстро схлынивает, оставляя в голове и теле неприятный осадок. Как после бурной пьяной ночи яркие воспоминания о постыдных поступках.
Блина, вот я идиотка. Это нормально — камеры, но видимо мозг окончательно отрубается, поэтому от своей «женской» слабости даже не вспоминаю о таком нешуточном пустяке.
Порываюсь избавиться от прессинга Игната, но Селиверстов не позволяет вырваться из плена:
— Чшш, прыткая, — хмыкает в висок и, чуть отстранившись, любовно обшаривает мое лицо глазами. — Не отпущу, не дура ведь, понимаешь…
— Камеры, — пытаюсь достучаться до его здравомыслия. Он ведь сам только что мне ткнул в жуткую правду.
— И что?
— Игнат, не тупи…
— Я не туплю, но мне хотелось бы уточнить, чего именно стыдишься. Быть заснятой со мной или?.. — специально не договаривает, позволяя продолжить и свою версию озвучить.
— Не хочу потом на ютубе порноролик со своим участием увидеть, — поясняю хмуро, отчасти лукавя про другие, не менее веские причины.
— А если скажу, что нет тут камер, — и рука нагло ползет по моему телу вниз, на зад и сжимает дерзко.
— Откуда знаешь? — не брыкаюсь, но и не спешу отвечать на ласку — просто питаюсь долгожданными ощущениями.
— Знаю и все.
Прищуриваюсь, на языке крутится язвительный вопрос, но Селиверстов, предвидя новую агрессию и возможный назревающий конфликт, бесцеремонно расплющивает меня по двери, обрушивая яростные и жадные поцелуи. Вроде короткие, но глубокие, и будто воздух и жизнь из меня вытягивающие. Голову немилосердно ведет, перед глазами растекается реальность.
— Верст, — роняю в секундную передышку, потому что звучать хочу. Мне самой до дикости приятно, как звучит в тишине имя соседа.
— А что с твоим голосом? — прищур. И лицо обжигает неровное дыхание.
— Чуть охрипла, — веду плечом ровно.
— Заболела опять? — волнуется Игнат, даже улыбку вызывает такая забота.
— Я не выздоравливаю последнее время, — хмыкаю угрюмо. — Ты собираешься трепаться или мы все же сексом займемся, пока толпа не собралась поглазеть?..
— А что у тебя со Шляхером случилось? — и в глазах бурлит желание услышать правду. — Он тебя…
— Слила я его, — выдавливаю горько. — Не хотела, но… так получилось.
И сама поцелуй краду. Цепляюсь судорожно, комкая одной рукой ворот рубашки, а другой — волосы на загривке парня. А он запально перехватывает инициативу. Отвечаю, как могу и получается — и плевать, что умираю. От такого экстаза не грех помереть!
— Все-таки хочешь? — находит секунду ткнуть правдой.
— Очень, — сглатываю жадно.
— Соскучилась? — новый умопомрачительный поцелуй.
— Жутко, — нет стыда, лишь плотский голод, и я постыдно ловлю губами пустоту, когда Игнат нарочно играет в кошки-мышки — имитирует поцелуй тотчас отстраняется, не позволяя себя коснуться.
— Я тебя возьму, даже если отбиваться будешь, — с рычащей угрозой, на частоте «едва сдерживаемая похоть», — но давай сначала поговорим.
— Сейчас? — от разочарования не то подвываю, не то кисло стенаю.
— Ага, — плещется желание в серых глазах, неистово трепещут крылья носа и губы… эти губы, что могут творить бесчинство на моем теле, так манят. Точно наркоманка, перед которой машут пакетиком с дозой. Не могу думать, лишь глазами жадно вожу, боясь, что желаемое схлынет миражом.
— Не хочу сейчас говорить, Игнат, — пристреливаю негодованием, безотчетно пытаясь вновь ощутить хмель его рта. Но рывок остается холостым — Селиверстов привычным жестом за горло пригвождает меня к двери. — Я секса хочу, — ерзаю от неудобства и желания продолжить. — Давай трахаться, а…
— А как же утоление душевных порывов, а не плотских? — насмехается гаденыш, совершенно греховным качанием бедер доказывая, насколько самому кажется нелепой его же пафосная фраза. Низ живота предательски екает ответом на вопиюще безнравственную и столь желаемую выходку Игната.
— Никто?.. — мрачно, хрипло с рваным выдохом: загадочно и в то же время прозрачно. — Не трогал так?.. — с надеждой и мукой. — Не смел?.. — и пожирает взглядом, выискивая хоть намек на обратное. — Не смел? — требует ответа, несильно припечатав к двери. — Позволяла?.. — с надломом и болью.
Ладонью, без особой ласки, скольжу по лицу с легкой щетиной, нагло поглощая каждый грамм ощущений, что испытываю от прикосновения. Плевать, как ему, плевать, если не нравится — я тащусь. Мне нравится. Я хочу… Только от мысли, что я это делаю, меня уже накрывает идиотской эйфорией.
Не знаю, что читает на моем лице, но реплика: «Бля***, Ириш, не трави рассудок», — кажется триумфальной.
Поэтому продолжаю.
С садистским удовлетворением засадив свой палец ему в рот, и оттягиваю край рта.
О да, я больна больше, чем думала. Но хочу его зубы на себе ощутить. Глазами пожираю оголившиеся клыки Игната. Прям до спазма в кишках ощущаю их на своем каменном соске. И язык… обязательно, чтобы языком поиграл…
И он прикусывает палец — имитирует ласку, о которой так горячо мечтаю — несколько кругов по фаланге описывает.
А-а-а-а!!!
Прикрываю глаза и перетерпливаю удушливую волну жара, что обдает с ног до головы. Меня плющит даже от мечты… По телу стрела дрожи проносится.
Абзац, как же я оголодала.
— Зажигалка, — все же сдается сосед — охрипло воет с таким обреченным взглядом, словно в безумном раздрае. Это укрепляет уверенность, что ему нравится не меньше. — Смесь ты моя спермогонючая, не провоцируй… — сквозь зубы, будто усилие над собой делает, — трахну тут, а нам сначала поговорить надо.
— Угу, — прикусываю губу и гипнотизирую Игната — второй ладонью обхватывая его лицо. Медленно тянусь, тараня сопротивление и игнорируя хватку на горле.
— Ир-р-р, — бархатно рычит Игнат, сдаваясь навязанному поцелую, а я и рада. Меня в омут порока медленно притапливает — и даже отголоски звуков далеких: скрип двери, шорох и топот неровного шага, щелчок замка — не заставляют очнуться. Меня сладко штормит — то спиной по стене мажет, то зависаю, то впечатает в поверхность, а когда ощущаю задницей твердь, все же заставляю себя открыть глаза. Картинка расплывается, прыгает, смаргиваю дурман, но меня все равно колбасит от возбуждения.
— Ир, — до неприличия назойливо трясет вместо оглаживаний Игнат. — А ну гляди на меня, — вместо поцелуев.
Обиженно непонимающе через «не хочу», фокусируюсь. Смахивает на уборную кабинку. Небольшую, но просторную. С одним толчком и мойкой со столиком, на котором сижу.
— Блин, Селиверстов, тебя только туалет возбуждает?
— Не то слово, а если еще и ты прилагаешься к нему, то меня не шуточно распирает. Только сейчас мой нездоровый голод в рамках туалетной кабинки полностью не утолить. Так что хватит… потерлись друг о друга — домой пора.
— Угу, — криво усмехаюсь, но никуда не собираюсь, еще и грамма удовольствия плотского не получила. Ладошками шарюсь по груди его крепкой, по торсу и проникаю под джинсы и резинку трусов.
— И поговорим!.. — строго и повелительно, но на последнем слове обрывается фраза, и Игнат сдавленно стонет, будоража кровь интимной хрипотцой крайней степени возбужденности, ведь я ловко хозяйничаю рукой в его плавках:
— И поцелуи будут? — жадно впитываю его реакцию, растекаясь от счастья, что могу им управлять так же, как и он мной. Это дурманит, пьянит — алкоголь ни в какое сравнение не идет. Вот от чего реальный швах мозгам!!!
— Мгм, — опять натужно выдыхает, — всю, — затаивается, когда стискиваю грубее его плоть, — с ног до головы зацелую, — а это уже угроза.
— И залижешь? — стыд я давно потеряла где-то за пределами коридора к уборным вип-этажа клуба.
— Мгм, — с рыком, воздевая глаза к потолку. — Все же нихрена ты не невинна, порочность моя зажигательная.
— Заразилась, — не без удовольствия, продолжая исследовать твердую, пульсирующую плоть. И плевать, что щеки горят, а у самой в трусиках уже зыбь хлюпающая. — Внутри у меня так жарко, — шуршу, губами утыкаясь в распахнутый ворот рубашки Игната. Блуждаю губами, языком дорожку очерчиваю вверх, по шее, к уху. — Кто бы потушил пожар… — и мочку прикусываю.
— Ир-р-р-р, кончу щас, — качает прочь бедрами, лишая меня столь лакомой игрушки, и лучшим доказательством служит даже не его вой, а то, с какой жадностью продолжает исследовать мое тело. Под стать мне, упиваясь близостью и возможностью ЭТО делать. Надсадное дыхание, захмелевший от похоти взгляд. — Чокнутая. Ириш, — с мукой. В шею… И тоже прикусывает, да так, будто хочет до оргазма довести острыми ощущениями. Откидываю голову назад, подставляясь его ласкам, ныряю в омут, где главенствую инстинкты и голая похоть.
— Я дышать боюсь, дура, — сквозь новую волну дурмана прорезается хриплый голос. — От сердечного приступа могу загнуться, ну или от паралича, что вот-вот меня накроет, — с придыханием и новым укусом измученного уха. — Столбняк, стояк… Если тебе легко дается наша близость, мне мало будет секундного перепиха…