— Ира-а-а, — бросается ко мне Ксю с красными, опухшими глазами. Вешается на шею и надсадно всхлипывает, обтирая слезы о мое дружеское плечо, точнее, грудь.
Из разговоров и обрывков фраз медперсонала понимаю, что все плохо.
Тоха, Игнат и Славик были в реанимации. И если Славку и Ярович в скором времени перевозят в палаты для тяжелых пациентов, то за жизнь Селиверстова врачи продолжают воевать. Медсестры периодически выбегают из огромных металлических дверей с жуткой табличкой «реанимация», но ни одного толкового и вразумительного ответа не дают. И это вселяет неописуемый ужас.
Улучаю момент и иду к палате Яровича, где караулит Ксения. Упрямо сидит под дверью, пока мать Тохи с ним.
Зареванная, чумазая. В грязной, порванной, окровавленной одежде. Потерянная и жалкая. Терпеливо ждет, когда сможет к Антону пройти.
Присаживаюсь рядом и медленно затягиваю разговор. Оказывается, Ксю сегодня уже давала показания. Намекнула, что и меня стороной не обойдет подобное «счастье», а у нее еще назначена встреча у следователя в кабинете. Очная ставка.
Грач, Рысь и их трое друзей сильно пострадали. Переломы, сотрясения, но особо тяжкое у Грача, Грачевского, как оказалось по фамилии.
Тяжелейшая травма головы и позвоночника. Но этот подонок, со слов Ксении, меня в проулке пинал и собирался изнасиловать. К тому моменту я уже была без сознания… Бравина пыталась отбиться, но… Она рвалась мне на выручку, а твари над ней издевались. Вот тогда и появился Игнат с Тошей и Славиком. Она сама толком не поняла, но Ярович первым оказался рядом с ней в центре загона. Следом подоспел Славик, а Игнат бросился в проулок.
МЕНЯ ВЫРУЧАТЬ!!!
Антона вырубили с одного удара. Славка отчаянно пытался встать на защиту, но подонки умело его раскачивали — вскоре он уже был и побит, и порезан. Твари гурьбой бросились на выручку Грачу, и только Рысь, урод, остался с Бравиной. Он с самого начала мечтал с ней расквитаться и теперь подначивал, за волосы таскал и тыкал лицом то в Ярович, то в Моржа: «Вот, мол, сук***, понюхай сопляков своих. Ничего, я тебя проучу…»
Ксения металась от одного парня к другому, терялась в мыслях и разрывалась, в жажде узнать, что со мной, но гад потешался и игрался с ней. То позволяя сделать пару шагов, то с ног сбивая.
И в самый отчаянный момент появились китайцы. Как черти из табакерки. Стремительными вихрями. С рычанием моторов тормозили и выскакивали гурьбой.
Грача завалили быстро и только тогда Ксю смогла тыкнуть на проулок. Лианг сорвался с такой скоростью, что она даже не поняла, как он скрылся из вида. Остальные метнулись за ним. Дальнейшего она не видела, но уже вскоре сигнализировала полиция и скорая. Машины прибывали и прибывали. Народ заполонил площадку, где случилась драка.
Слово за слово, обсуждаем, что делать дальше, а когда понимаю, что начинаю, сидя, засыпать, виновато прощаюсь и плетусь прочь. Но перед уходом заверяю, что скоро вернусь.
Глава 78
Теперь очередь девчат пугаться гениальности парней
Ира
На следующий день прихожу к палате Игната, а там отец и Амалия, которые не отходили от койки парня всю ночь, с тех пор как его перевели из реанимации. Мягко настаиваю на их отдыхе. Отец согласен. Встревоженно просит Амалию одуматься. К тому же соседке недавно поставили успокоительный укол. И она сама, того не замечая, полусонная сидит.
Совместные уговоры длятся долго — соседка упирается, но с каждым нашим доводом ее сухое «это мой сын» и «а вдруг он проснется, а меня нет рядом» все менее весомо звучат. И конечно же, в итоге Амалия соглашается съездить домой — помыться, перекусить и с новыми силами вернуться к сыну.
Они уходят. Папа напоследок окидывает меня благодарным взглядом, и я ему ответно улыбаюсь уголком рта. Я люблю его. Мне нравится Амалия. И без всякого сомнения мне есть дело до Игната и его самочувствия.
То, что сидеть возле больничной койки Селиверстова хуже, чем было с Лиангом, понимаю минутами позже. Когда никто не беспокоит, не тревожит и я остаюсь один на один со своими чувствами и страхами. Голыми и такими ранимыми.
Слезы режут глаза, сердце виновато отсчитывает удары в груди, а в особо тяжкие минуты утыкаюсь лицом в неподвижно лежащую ладонь Игната и шепчу разные разности. Неважности и нелепости, просто потому, что необходимо что-то говорить, иначе задохнусь от боли и страданий. Скрутит меня Ад, и я ударюсь в крайность, а я не имею права на слабость и признания.
А еще через время с щемящей грустью понимаю, что простила его… Опять, вновь, как всегда. Простила, но… всего лишь — простила!
Любая выходка, уязвляющая личность — лишь выходка. Физическая и психологическая боль — лишь боль. Это все стерпливается, это прощается, даже если не прощается. Есть только две вещи в жизни, которые нельзя изменить — жизнь и смерть. И если обиду я проглочу и стану сильнее, то смерть Игната — станет точкой как для меня, так и для него… для нас, а ее простить не смогу.
Он жив — это главное. Пусть живет, как хочет, творит, что желает, лишь бы жил… Мертвому уже будет нечего прощать.
С этими утешительными мыслями даже задремать успеваю, а вырываюсь из паутины сна, когда дверь отворяется с легким скрипом:
— Можно? — миниатюрная брюнетка, с которой Игнат танцевал в клубе.
Ревность шкрябает душу. Сон быстро сходит, на смену теплу холод и отчуждение поспевают. Мне откровенно неприятно, но кто знает, что связывает соседа и девушку? Да и не имею я права лезть в чужую жизнь и отношения.
— Если вас пропустили, то кто я такая, чтобы отменять разрешения?
Девушка ступает в палату и затворяет тихо дверь:
— Я ему не чужая, — кривит лицо и фразой прям за живое цепляет.
— Что странно, если мне не изменяет память, Селиверстов не женат и даже не обручен, или я что-то путаю? — с подозрением.
— Не настолько не чужая, — выдавливает смешливо улыбку. — Впрочем, как и ты. Вы же только соседи, ну и вечные соперники. Братом и сестрой еще не стали… — не без доброй иронии.
— В отличие от некоторых я все же имею какое-то отношение к его семье… — чуть ощериваюсь.
— А у меня есть деньги, — жмет плечами девушка. — А они, как говорится, решают все.
— Резонно, — почему-то улыбаюсь в ответ. Дико, но нимфа к себе располагает. Мне всегда нравилась честность и прямолинейность. А брюнетка наше общение начинает с правды, пусть и не самой удобной.
— Мне выйти? — уточняю с неохотой.
— Нет, — рьяно трясет головой девушка. — Я к нему, но не к нему.
— То есть? — вот теперь ставит в тупик.
— Больше к тебе, — чуть мнется, ступив к койке.
Настораживает, даже дыхание затаиваю.
Поднимаюсь с кресла, которое придвинула к койке, чтобы ближе к Игнату быть. Девушка становится напротив.
— В жизни ты еще красивее, — и взгляд темно-зеленых глаз проходится по мне. Но не пошлый, не оценивающий — скорее, убеждающийся и заинтересованный. Удивительно юная особа, а смотрит — так, будто в душу хочет заглянуть. Глубоко, с задумчивым пристрастьем.
— А ты меня присмерти видела? — уколоть без злобы плохая идея, но я просто взбрыкиваю непонятности ситуации.
— Ахах, Игнат не говорил, что ты юмористка.
— А он обо мне говорил?
— Мгм, — издает жуткий звук, до отвращения похожий на тот, который часто сосед роняет. Аж мурашки по коже несутся и спазмом кишки скручивает. — И видео показывал. Я его, кстати, вторая после Игната увидела, — не без горделивого оттенка, хотя усмешка тоже присутствует. — Ничего так… — любезная колючка.
— Не понимаю, с чего столько внимания к моей скромной персоне?
— Ну как, ты же единственная участница СВМА.
— Бывшая…
Да, я решила уйти. Раз уж свободна от всех и вся… Большую и дорогущую часть транспорта потеряла.
— Почему бывшая? — перестает улыбаться девушка и озадачивается. — Только не говори, что из-за нелепого видоса решила…
— Нет, — мотаю головой. — У меня свои резоны… — оправдываюсь безлико. Начинает напрягать диалог обо мне с человеком, которого не знаю.
— А, — кивает понятливо брюнетка и останавливается впритык к койке Игната. — Пизд*** ему досталось, — с грустью и не наигранным сочувствием. — Каковы прогнозы врачей? — бесцеремонно усаживается на край, нежно оглаживает щеку Игната, а меня аж пинает девушку выпроводить, покуда ревность из меня не сделала чудовище, чахнущее над своим сокровищем.
— Неутешительные, — тоже смотрю на соседа, всеми силами удерживая себя на месте, ну и конечно в руках.
— Хреново, — заключает мрачно девушка, любовно-дружески чмокнув Игната в губы. А я, точно удушливый день переживаю, то в жар бросает и потом покрываюсь, то глотнуть воздуха пытаюсь, да в глотке он стопорит. И перед глазами плыть начинает от накатывающей злости. Вот прям наяву вижу, как вцепляюсь в длиннющие волосы брюнетки и вежливо выпроваживаю… Не смеет она касаться МОЕГО. Тем более, так нагло целовать.
— Жаль, такую выдающуюся особь…
— Прости, — обрываю дикую по своей неуместности фразу соперницы, с отвращением понимая, что она на соседа имеет такие же права, как и я — никаких и все махом, как бы абсурдно ни звучало. — Мы с тобой даже не знакомы…
— Виктория, — кислая улыбка. Девушка поднимается, все также разглядывая мирно сопящего в куче проводков и капельниц Игната. В глазах проскальзывает толика вины.
— Гордеева, — на последнем слове брюнетка вперивает серьезный взгляд в меня. А я не знаю, что сказать. Шок довлеет над разумным и вечным.
— Нет, — встряхивает копной жгуче-темных волос Вика, предугадывая мой немой вопрос, — не однофамильцы. Лицо смурнеет. — Эти моральные уроды мои братья, — теперь опять кривится, будто лимон съедает.
А у меня до сих пор оцепенение.
— Я восхищаюсь тобой, — продолжает странный монолог девушка. — Я бы хотела быть похожей на тебя. А я не такая. Поверхностная дура. Избалованная, взращенная мерзкими братьями. Пиз***! А ты… крутая. Одна среди брутальных, видных мужиков, — цыкает и тотчас торопливо поправляется: — Нет, не завидую тому, что столько мужиков и ты, сук**, одна, бл***, - досадливо закатывает красивые глаза, — прости, я нервничаю, — признается, как на духу. А у меня уже уши в трубочку, да глаз дергается от потока неценз