— Вот именно, — всхлипывает Ксения, утыкается лицом в ладони, — а я, — слезы душат, — я… Сук***. Испорченная, избалованная эгоистичная сук***. Веду себя неправильно. Колеблюсь, метаюсь… Понимаю, что неправа…
— Ксю, заканчивай самолюбование и подумай о том, что у тебя есть парень, который знает тебя, как облупленную и все равно любит.
— Я… — вновь слезы. Терпеливо жду, когда бурность ослабнет. — Я… знаешь, что собиралась сделать?
— Что? — без особого интереса, но слегка настораживаясь.
Пауза, несколько всхлипов, темные глаза на меня:
— Аборт, Ир…
— Что? — вылетает рвано.
— Я… беременна. Когда узнала, так испугалась. Растерялась… Какая из меня мать? Я же… тварь самовлюбленная, — тараторит, и это явно защитная реакция — оправдание, потому что Бравину разрывает от переизбытка чувств. — Ребенок, он ведь внимание требовать будет, любовь и ласку, а я… что я ему могу дать? Только научить, как тратить деньги…
— Ксю, — запинаюсь на мысли, — скажи, что ты не сглупила…
— Я в кафе сидела и думала. Ждала времени, которое было назначено. А когда время пришло, поняла, что не могу. Я ведь… тоже люблю его. Но что, если он узнает про ребенка и… Боюсь, как отреагирует и на чем настоит.
— Ты будешь лучшей матерью на свете, — хриплый голос Антона, как гром среди ясного неба, шелестом наполняет палату. Я шокированно оборачиваюсь к очнувшемуся Яровичу, а Ксю бросается к койке.
— Только отцу малыша лучше знать, вдруг он захочет принять участие в его воспитании. А я… буду тебя ждать… всегда… и приму…
— Тошечка, милый, — виснет на его руке Ксения, стекая вниз. — Прости, прости меня, — целует, где и как получается. Ревет навзрыд подруга, стоя перед ним на коленях и всхлипывая раз за разом между поцелуями.
— Тош, — чуть запинается на глотке с воздухом. — Ты же не думаешь, что ребенок от другого? — забывает, кто настоящая жертва Бравина и устремляет на Антона возмущенный взгляд.
— Ксю, — шикаю негодующе. — Сейчас не о том говорить нужно!!! Тош, ты… умничка, — мои губы тоже дрожат.
Но тут в палату вбегает медсестра:
— Девушки, вам придется срочно покинуть помещение! — выпроваживает без деликатности, пихая в спины.
— Я не уйду, — орет Ксю, бесновато цепляясь за койку Яровича.
— Ксень, — примирительно пытаюсь образумить подругу, но видя ее невменяемый взгляд и перекошенное ужасом лицо, отступаю.
— Не пойду! — упирается Бравина. — Я в сторонке… в уголочке… Никому мешать не буду, но не уйду. Хоть волоком тащите, — рьяно трясет головой Ксения.
Медсестра расстроенно отмахивается, а я, только палата наполняется другим взволнованным персоналом, тотчас выхожу. Но покинуть больницу и даже коридор не удается, уже у двери сталкиваюсь с двумя мужчинами в штатском, но явно работников правоохранительных органов. Смутно, но лица кажутся знакомыми — еще на месте драки мелькали.
Один среднего роста и крепкий, как борец. Лицо прямолинейного и твердого характером человека. Короткие темные волосы, карие глаза, прямой нос, узкие губы. В коричневой кожанке, кремовом джемпере, джинсах и тяжелых ботинках.
Другой пониже, худее, но лицо с хитринкой. Рыжеватые волосы, с охровыми бликами в глазах, кривоватый нос. Ветровка на рубашку, джинсы и кроссы.
Как понимаю, первый — сила, второй — смекалка.
— Королькова Ирина Сергеевна? — официальным тоном рыжик.
— Да, — чуть немею, поглядывая то на одного, то на другого, закрывая дверь и отрезая нас от суматохи в палате.
Невысокий выверенным движением перед моим носом распахивает красную книжечку-удостоверение работника полиции и механически представляет себя и напарника:
— Старший следователь, Петренко Иван Алексеевич и, — кивок на второго: — Азарин Роман Игоревич. — Нам бы хотелось задать вам пару вопросов по поводу драки и аварии.
— Вчера на месте происшествия меня уже допрашивали, — вяло напоминаю.
— Да, у нас есть материал, но появились вопросы, которые нужно уточнить и прояснить.
— Сейчас? — удивлению нет предела.
— Было бы замечательно, — тоном, будто это я предложила, а не он настаивает.
Ненавязчиво начинает засыпать вопросами, как бы между прочим шагая по коридору и тормозя возле скамьи в небольшом холле. Сама не замечаю, как присаживаемся. Опять рассказываю, как и что случилось: что помню четко, что смазано. Старюсь по пунктам разложить свои действия.
Следователи благодарят, оставляют повторную визитку:
— Если еще что-то вспомните, звоните.
— Угу, — и я поднимаюсь следом. Только мужчины скрываются за поворотом лифтовой, я тоже иду прочь. Из помещения, здания… прочь в подступающий вечер. На улице глубоко втягиваю прохладный воздух, нехотя выуживаю мобильный. Включаю, — я его на время выключала, чтобы не мешали, не беспокоили, — да, и вообще, и без пиликанья суматошно и тошно. Бреду по тротуару и лениво изучаю пропущенные звонки и СМС, пока не натыкаюсь на пару важных «Авто, номер… на штраф-стоянке по адресу».
Передвигаюсь на метро, маршрутках, пешим шагом…
Перебираю сообщения в сети, просматриваю новости… А когда мысль важная мысль начинает свербить в мозгу, набираю Анюту:
— Ты в курсе проблем и дел парней с Големом?
— Ир, — пауза, — а ты…
— Знала? — требовательно. Она ведь подруга. Почему даже не намекнула…
— Кто это? — голос Зура за трубкой. Парень еще со школы меня не жалует. Ну и плевать — мне с ним отношения не строить. Только странно, что ни разу его не увидела у Игната. Хотя, в больнице еще Славка и Ромка лежат. Может мы с друзьями Игната просто разминулись.
— Ирина, — растеряно выдыхает не для моих ушей Снежикова. — Тем, она… в курсе про ваши проблемы.
— Что? — зло шипит парень.
— Дай поговорить с ним, — вклиниваюсь в их болтовню.
— Она знает, — бормочет Анютка мимо трубы, — поговоришь?
— Откуда знает? — требует Артем, но тотчас: — Да пох*** уже! — мне в мобильный: — Птичка, слушай, ваще не до тебя. И не лезь — свое болото разгребай, — и сбрасывает вызов.
Озадаченно торможу. Обидно и диковато, когда тебя отбривают, толком не уточнив, по какой причине звонишь.
Несколько минут иду в прострации, и к удивлению понимаю, что оказываюсь возле пресловутой стоянки, куда отбуксировали мой автомобиль. Даже внутрь заходить не надо и спрашивать, где мое чудо, я его примечаю тотчас. За сетчатым высоким забором, ограждающим раскидистую площадь, где разделенными полосами припаркованы и хорошие машины, и слегка помятые, и сильно побитые из разряда «металлолом». Моя ближе к будке смотрящего-охранника, в дальнем ряду, средней побитости.
Вцепляюсь в сетку забора, хотя бы на глаз оценивая состояние тачки. По виду ехать может, но участвовать в гонках — нет. Однозначно и категорически. От досады упираюсь лбом в сетку и бесцельно гляжу на «Ашечку».
Сколько зависаю в прострации, не знаю, но с запозданием замечаю у бордюра припаркованный черный внедорожник. Он как-то неуместно смотрится в этом месте. Словно клякса на чистом листе бумаги.
Стоит. Такой громоздкий, мрачный, одинокий… и явно по мою душу. Нехотя отлепляюсь от ограждения.
Первое окно со стороны пассажирского кресла опускается, являя миру каменное лицо охранника Шувалова старшего. Пристальный взгляд на меня, будто снайпер в прицельный объектив. Как в жутких кадрах криминального кино — задняя дверца распахивается и… никого.
Не тупая — меня приглашают сесть.
В тачку к бандитам!!!
Мило. Мне ведь не страшно?!. От слова «уссаться», но видимо, я все же тупая или очень воспитанная, если приглашают — невежливо отказываться. Вот и сажусь.
— Здравствуй, — сухо роняет Евгений Петрович, даже не посмотрев на меня.
Тачка начинает движение.
— Здрасти, — киваю, благо зубами не клацаю испуганно, выдавая степень моей паники. Сердце колотится в нездоровом ритме и где-то в голове, в животе ледяной узел стягивается. Сквозь гул и пульсацию процеживается мысль. Робко так…
Щекотливая: убьют — закопают, а на дознании, честными глазами глядя на следаков, скажут, что видеть не видели, понятия не имеют, куда могла пропасть. Кто их дур, бегающих за мажорами, знает?!. А если и подвозили, так ведь… сама упрашивала…
И вторая, куда более прозаическая — за брата босс волнуется.
— Мне нужна хорошая машина, — не наглая, но ушлостью с некоторых пор побаливаю.
Окутывает мурашковое молчание.
— Не многовато желаешь? — скупо отзывается босс.
— Думаете, продешевила? — озадачиваюсь своей непродуманности. А вдруг и правда, могу больше затребовать.
— Мне проще тебя закопать, — все же первая мысль была не лишена смысла и прозорливости.
— Повторяетесь, — ровно, хотя поджилки трясутся, как у зайца, лицом к лицу столкнувшегося с волком. — Но если бы было проще, — поясняю спокойно, — я бы давно кушала землю.
Опять молчим.
— На самом деле, для вас вообще ничего не будет стоить мое молчание, а закапывание, наоборот, обернется нервотрепкой и неприятностями.
— Ваше, — поправляет Шувалов. — Ваше молчание!
— Мое, — не менее упряма. — За других не скажу, хоть узакапывайтесь. Селиверстов — единственный сын. Амалия в отчаянии…
— Мне нет до этого дела, — безлико. — Родион в этом не замешан.
— Зато в другом…
— У тебя нет никаких доказательств.
— Тогда к чему разговор?
— Хочу закрыть с тобой дело, и больше никогда не видеть. Хочу быть уверенным, что не приплетете брата к выходкам его… знакомых…
— Тачка Селиверстова. Она в гараже вашего брата.
— Знаю, — кивает босс. — Ты же понимаешь, что Родиону, по сути, и предъявить нечего?
— По сути — нет. Но есть моральная сторона. Есть честь, и есть молчание. Не я к вам пришла — вы приехали, значит, такие слова и понятия для вас — не пустой звук.
— Не представляешь насколько пустой, — холодно и впервые окидывает морозных взглядом. — Брат просил с тобой уладить вопрос, поэтому я здесь.
— Я буду молчать, обещаю, и про тачку Рыси тоже.