— А что с ней не так? — удостаиваюсь задумчивого прищура.
— Я ее видела у дома Селиверстовых в ночь поджога.
— И как это связано с Родионом?
— Напрямую — никак, но опять же — его друзья, конфликт с Игнатом, кто умеет, найдет линейку и проведет нужные линии. Друзья начнут говорить… А если ищейка способный… и доказательства отыщет. Например, запись с камеры видеонаблюдения, — блефую, но приходится рисковать.
— Какая запись? — ровно, но в тоне едва прослеживается волнение.
— С камеры наблюдения в моем доме, — я тоже не лыком шита.
— Хочешь сказать, что придержала ее, просто… ради… — его недопонимание понятно. Нет причины, почему видеозапись не слила следакам.
— Я ничего не хочу сказать, — выкручиваться из собственной лжи очень сложно. Отворачиваюсь к боковому окну. — Игнат просил придержать информацию — я сделала.
— А ему какой резон? — напирает без напора.
— У них с Родионом вечные контры, хотел на этом сыграть, да не успел…
— И как эти мелочи могут урегулироваться машиной?
— Я же говорю — недорого беру. Тачка — мне. С меня — молчание. Ну и было бы очень мило с вашей стороны забыть о долге Славика.
— Накручиваешь… — кривит губы Евгений Петрович.
— С чего бы? Ни то, ни другое не требует от вас ни грамма затрат и усилий. Машина не ваша, долг — мифический.
— Где гарантии?
— Честное слово?
— Писать умеешь?
— А вы?
Выходим на площадке перед огромным домом уже за городом, в районе частных новостроек богатеев. Автоматические ворота, аккуратные подъездные дорожки, газончики, клумбы…
— Неплохой автопарк, — окидываю спокойным взглядом просторный гараж с несколькими дорогими авто.
В углу замечаю, скрытую синим тентом, машину. Точнее, глаза цепляются за колеса с низкопрофильной резиной.
Интуитивно шагаю к ней. Скидываю тент.
— Симпатичная, — сухая реплика босса. Да и вообще, мужчина будто впервые воочию видит эту тачку.
— «Мицубиси лансер эволюшен 9», — вслух, но больше для себя, на глаз оценивая, что имеется, — божественного голубого цвета, — бормочу, оглаживая кузов и проверяя колеса. — Мне бы ее еще послушать… — Вопросительно смотрю на Евгения Петровича.
— Ключи должны быть под козырьком, документы в бардачке.
— Все готово для угона? — хмыкаю, как бы невзначай.
— Типа того, — безлико, но уголок рта чуть дергается вверх.
Некоторое время тратим на подписание расписок и бумаг, а когда сажусь в тачку, радуюсь звуку. Она чиста, почти непорочна, но шепчет непристойности, обещая запредельную скорость и победы.
Черт! Авто Игната ему под стать, и «голос» меня нехило заводит. Лишь бы в способностях не разочароваться.
Некоторые сомнения по поводу порядочности Шувалова терзают душу, но рассеиваются, когда покидаю территорию его участка.
Еду в смятении какое-то время и в ожидании мигалок, сирен натравленных на меня полицейских машин, ну или пары тачек бандитов, пытающихся меня скинуть с трассы и забрать расписки.
Но без происшествий миную поселок.
Держу путь от него до города.
И торможу возле клуба Гордеевых. Вот честно, понятия не имею, что собираюсь говорить и делать. Да и вообще, какой леший притащил к логову самых отпетых уродов, которых когда-либо встречала?
Мда… мерзкая ситуация. Да к тому же, меня совершенно не касающаяся. Но я, как главная идиотка, которой есть до всего дело, готова на отчаянный шаг. Попытка — не пытка, а полнейшая глупость. Глупость ценою в будущее парней, которых, по правде, плохо знаю. Но если Вика сказала правду — то вариант спасения самый, что ни на есть «а почему бы и нет?!» и «авось сработает!»
И я должна попробовать. Обязана, так мое сердце кричит, так разум шепчет, душа изнывает.
Вот такие мы женщины — больные создания.
Нас предают — а мы терпим и молчим.
Нас унижают — мы терпим и молчим.
Нас бьют — мы терпим, молчим, становимся сильнее.
Мы не нужны… а все равно бросаемся на помощь.
Как в стихотворении «Умей страдать…» Мирры Лохвицкой.
Когда в тебе клеймят и женщину, и мать -
За миг, один лишь миг, украденный у счастья,
Безмолвствуя, храни покой бесстрастья,
Умей молчать!
И если радостей короткой будет нить
И твой кумир тебя осудит скоро
На гнет тоски, и горя, и позора, -
Умей любить!
И если на тебе избрания печать,
Но суждено тебе влачить ярмо рабыни,
Неси свой крест с величием богини, -
Умей страдать!
Помнится, задумалась над его смыслом, да явно была молода для него, а теперь познаю глубину.
Вот такой странный народ женщины.
Нас не нужно логикой понимать.
Нас не нужно просчитывать.
Нас! Любить! Нужно! И просто с нами быть, потому что любовь не поддается понимаю. Она нечто, чему нет точных и четких описаний, она толкает на невероятное, и она творит невозможное.
И я не хочу, чтобы Игнат был в проблемах. Если он очнется, точнее, когда он очнется, ему грозит «работа» на братьев, а там… они найдут очередной способ, как его повинность продлить. И судя по легальности их деятельности — рано или поздно, каким бы проект не был законопригодным, он окажется за чертой невозврата к нормальной жизни.
Еще есть вариант — женитьба Игната на Гордеевой, — если это не шутка, а я до последнего не верю в правдоподобность версии. Но если это правда и Селиверстов отказался сразу, то видимо, он не горит желанием быть с Викой. И я не смогу жить, зная, что могла попробовать помочь, могла быть рядом с ним, а вместо этого отошла и толкнула на брак с другой.
Мой вариант тоже безрассудный — но это моя безрассудность.
Моя совесть!
Мой выбор и мой путь!
Так я хоть смогу по прошествии времени признаться — сделала все, чтобы выручить соседа из беды. Пусть не просил. Пусть его друзья не шли на контакт. Пусть об этом не узнают. Мне не похвала или благодарность нужны.
Хочу жить уверенной — Игнат живет и вновь живет, как желает, а не под чью-то дудку существует.
И плевать, что не достоин такого порыва от меня… Плевать!
Разговор с Големом проходит в режиме «жуткое неудобство».
Взгляд лысого — неуютный, ухмылка — ядовитая, тон — снисходительно-пренебрежительный. На самом деле, оказавшись в клубе Гордеевых, с горечью осознаю, что толком не знаю, что говорить и как себя вести.
Выручает Вика.
Только сажусь на диван, куда машет не самым приглашающим жестом Голем, как он заканчивает разговор по телефону и откладывает его на стол перед собой.
Стол по обычаю не пустует: скромная сервировка на несколько персон, братья Гордеевых трапезничают.
Я еще и рта не успеваю открыть, тут как тут Гризли в своем гнусном репертуаре с тонной помоев.
Пропускаю мимо ушей, не шибко принимая на свой счет, но уточняю:
— Я не понимаю твоей ненависти, — досадую праведно. Надоело уже терпеть его хамство и откровенную злобу. Дорогу ему не переходила, гадостей не творила, да я его до турнира-то и знать не знала…
— Смирись, птичка, — голос Вики вклинивается в толком не начавшийся разговор. Девушка как всегда, яркая и вызывающе веселая, — не любит он тебя просто.
Гордеева тормозит возле столика братьев. Уже с полупустым бокалом.
— Это шутка такая? — недопонимаю юмора.
— Нет, — кривит губы девушка, — реалии жизни. Ты красивая, умная, талантливая. А ему с юности такие как ты — кость посреди глотки.
— Заткнись, — тявкает Гризли, по звериному край верхней губы ощеривая, в глазах прежнее безумие.
— С чего бы? — пьяно фыркает Вика. — Правда не нравится? Вали в пещеру, там тихонько дрочи на глянцевые фотки журнала о тачках.
— Вик, — рокот старшего на миг затыкает Гордееву, — ты перегибаешь палку.
— А вы нет? — с вызовом, и махом допивая свой напиток. Опять на меня смотрит. — Гризли был влюблен в красотку. Она его нет-нет, но крутила умело. Ему все говорили, что она еще та сук***, он не верил, пока рога не стали столь очевидными, что веселили всех вокруг, а ему спать не давали. Он перебрал с горя и в аварию угодил. Поэтому ничего личного, — морщится Вика, шваркнув пустым бокалом по столу, — как в анекдоте: «Бл***, ну не нравишься ты мне!» А если учесть его зависть в любовных похождениях Селиверстова, а благоверная как-то и парню дала, сам бог велел на тебе оторваться. Так что — приговор!
— Ты стала много лезть не в свои дела, — грозно рокочет старший, сощурив зло глаза.
— Игнат мне не чужой, — хмыкает Вика борзо. — Может, замуж выйду…
— Сук***!!! — Гризли даже порывается вскочить, но его удерживает за руку старший.
— Пусть треплется. Ее уже давно никто всерьез не воспринимает.
— Думаешь, мне не плевать? — с брезгливой жалостью окидывает братьев взглядом Вика. — ПЛЕВАТЬ! Мне стыдно, что я часть вашей семьи…
— Мы это легко исправим… — младший, как шавка.
— Да пох***. Бабло не все ваше, мальчики. От родителей наследство. Если бы не их начальный капитал и бандитские связи, кем бы вы были?
— Вот и не забывай, что пустышка, — никак не угомонится Гризли.
— А я не говорю, что чего-то стою. Прожигаю говножизнь, но в отличие от вас, не порчу чужие. Мне нравится Ира. Она крутая и сильная, а вы с братом — нет. Совсем опустились в желании доказать, что круче вас никого. Раз так, я хочу оказать поддержку «чести и правде».
— Тебе пора бар опустошать, — мотает головой лысый.
— Уже! — пшикает идиотски Вика, едва не навернувшись с высоких каблуков. — Пьяна, счастлива, бесстрашна… Можно? — смотрит на меня и кивает рядом.
— Конечно, — отзываюсь зажато, толком не понимая, рада я такой компании или нет.
Голем, скрипнув зубами, уставляется на меня:
— Ну и что ВЫ надумали?
Намек ясен — мужик усек, что не одна я умом блеснуть решаю.
— Игнат в коме, — набираюсь смелости и все же начинаю говорить.
— Я в курсе, — безлико.
— А я в курсе ваших дел и договоренностей.