Махом осушаю свой бокал, бумажную купюру под него и следую за Ирой.
Останавливаемся возле лифта. Королек даже косым взглядом не показывает, что волнуется.
Вместе заходим в кабинку.
Она жмет цифру на панели.
Выходим…
Иришка тормозит возле двери в номер, я за ее спиной.
— Ты же не думаешь, что я теперь тебя отпущу?
Она застывает и не торопится ключ выуживать из маленькой сумочки. Что ж… непримиримые? Не сдается…
— Я не свободна.
— Ты ей никогда не была, только права по ошибке вверила не тому…
— Верст, — надламывается ее голос, и поздно понимаю, что притягиваю Ирку в жестком хвате. Как удав кольцами кролика.
— Не могу без тебя… — шепчу на ухо, медленно, но верно теряя рассудок.
— Мог раньше и дальше…
— Я сдох в ту секунду, когда ты выбежала из клуба. Ты не дала оправдаться. Не позволила…
— Потому что нет оправдания…
— Тебе с ним хорошо?
— Я с ним… это хорошо.
— Просто скажи, что он для тебя ничего не значит… — прошу, как тогда… в последние минуты нашей близости.
— Значит, Верст, он спас нас всех. Он заслуживает то, что желает, и раз… он желает меня — он меня имеет.
— Но ЧТО ОН ДЛЯ ТЕБЯ?
— Все… — но звучит неубедительно. С заминкой и горечью.
— Я выкраду тебя.
— Я не пойду с тобой.
— Я не отступлю…
Ирка проворачивается в моих объятиях и я тону в ее глазах. Бездонных и таких синих, что пучина неумолимо утягивает…
Полные губы. Участившееся дыхание, поволока затягивающая взгляд.
Нащупываю ее ладонь и прикладываю к своей голове:
— Ты тут! Чувствуешь, какой жар? Перегерев из-за тебя.
Руку на сердце:
— Ты тут! Слышишь, как грохочет? Из-за тебя!
Руку на пах.
— Меня там нет… — надменно бровь изгибается, но руку Ирка не одергивает.
— Вот именно. Но из-за тебя меня током прошивает насквозь, а член колом стоит, как и прежде, — хозяйство подтверждая мои слова болезненно дергается и это так больно! — Ир, — натужно сглатываю, — заканчивай нас мучить!
— Нас? — с циничным пренебрежением. — Его и тебя? — презрительно кривит рот.
— Нас! — не поддамся на мороз. Она опять не замечает, как ластится ко мне. — Это тебя и меня… — я терпелив. Учился этому искусству. Так что я жених двенадцатилетней выдержки!
— Никогда не слышала более романтического предложения. Твоя неотразимость с годами переступила черту «вопиюще абсолютная». Неужели есть девушки, кто поддается твоей пещерной брутальности?
— Как минимум одна…
— Надеюсь она недалеко, потому что тебе нужна помощь, — рывком руку освобождает от моего хвата, а я не сильно-то держал. Так, чтобы чувствовать тепло и бархат ее кожи.
— Тогда спасай, ведь это ты!
— Это не я! — категорично и руками в мою грудь упирается. Но я не пущу. И она это знает… Играет… — Ты же неандерталец! — недовольно шипит.
— Мгм, и ты мое огниво… — Обшарив ее гневное лицо взглядом, уставляюсь на губы. Твою мать, как же я хочу их вкусить. Но, боюсь, если поцелую — дальше все понесется вихрем и я заговорим мы не скоро. А я ведь приехала поговорить, а не брать. Нужно оттянуть время, пусть пустым разговором, но вроде не так однобоко болезненным выгляжу. Я же повзрослел. А взрослые сначала говорят, потом делают…
— Зажигалочка, погоришь для меня? — Бл***!!! Что несу? Я же хотел о важном сказать. На кой хер… опять чушь несу?
— Ад не мое! — мрачнеет Ирка.
— А если скажу, что у меня до сих пор из-за тебя… бабочки порхают. Вот здесь… — касаюсь живота.
— Гони метлой, — ничуть не смягчается Королек.
— Не получается.
— Тогда «фонарик» поярче найди, может переметнуться.
— Если бы. Твари за семь лет просто уютно в коконы забились.
— Непруха, — сочувствует кисло, но с нескрываемым ядом. — А я своих истребила.
— Как? — с надеждой.
— Забвением… — жалит ровно.
— Может, твои легкомысленные были, а мои приживалки спермоносные…
— Не наговаривай на насекомышей, — перестает злюку отыгрывать. — Подумаешь немного крылышками пощекочут, мне из-за моих вообще несладко жилось.
— Сложно было?
— А то, — без гордости, но заверительно, — я их даже на подвиды разделила. Тараканы, мурашки, бабочки. Привыкла, а потом…
— Что? — затаив дыхание.
— Им уже не нашлось во мне и на мне места.
— И сейчас?
— Что сейчас? — прям разговор двух интеллектуалов.
— Не шевелятся? — с подозрением и дикой надеждой на признание.
— А должны?
Ехидна-Ирка мне нравится все сильнее. Накажу… Ой, накажу-у-у!!!
— Ты мурашками покрылась, — констатирую любовно. Всегда замечал, что Ирка от моих прикосновений вся оживать начинает, ерзать, краснеть, гусиной кожей покрываться.
— Хочу томограмму твоего мозга! — вот так — бах и в ступор вводит.
— Никогда не слышал ничего более непристойного. Точно не справку от врача, что я здоров. Не паспорт, убедиться что холост?
— Неа. Слышала, последние исследования доказали, что именно снимок томогрофа способен показать искренен ты в таком чувстве как любовь или нет.
— А разве без него не понятно?
— Нет, — категорично и без капли сомнения в своих словах.
— Я и так дышу через раз, а сердце редкими ударами чуть грудь не прошибает, а ты еще и ломаешься…
— А должна тотчас пасть к твоим ногам?
— На самом деле, это бы упростило многие моменты.
— Но это была бы не я…
— Все так. Ирк, — подгребаю ближе, понимая, вот-вот сорвусь, а я еще не сказала самого главного. — Ирк, — сам тащусь от того как звучит ее имя моим охриплым голосом. — Я столько лет хожу безликой марионеткой. Жив, и в то же время мертв. И только мысль о тебе меня толкала двигаться.
Хочешь ты того или нет, но ты вьешь из меня веревки, ты творишь невозможное с моим телом, душой, сердцем, мозгом. Ты — хроническая болезнь, неизвестное заболевание всей кровеносной системы, крайняя степень психического отклонения… — жадно слежу за ее губами, которые приоткрываются и ловят слова, мое дыхание… Меня накрывает
Игнат
Как же давно я не задыхался от переизбытка чувств. Не захлебывался эмоциями и не тонул в ощущениях. Только Ириша умеет меня наполнить до предела и осушить досуха, и бл***, это то, на что отдаешься без остатка.
Лишь ее губы имеют надо мной власть, ее руки могут подчинять, ее стоны ласкать слух, а поцелуи ублажать.
С ней, в ней, под, над, перед, за… Не имеет значения и в то же время настолько имеет, что меня раздирает от жажды заполучить все и сразу. И штрафные забрать, которые за семь лет накапали.
Должна миллионы оргазмов и я ей не меньше…
Обессиленно лежу, прижимая к себе Ирку. А это мы только поспаривались в диком запале кроликов. Почти без передыху несколько раз подряд. Как говорится, не отходя от кассы — едва закрыв дверь у порога, там же скатившись на пол… И уже на постели… правда как сюда добрались — остается в тугой пустоте рассудка.
Мда, оголодали знатно… Как набросились — так и трахались.
Смутно, что и как. Кто на ком и сколько… Нечто взрывоопасное и неутолимое вселилось в обоих и швырнуло в полный отрыв.
В теле блаженная муть, слабость и сладость. Так хорошо, что даже пальцы на ногах немеют. А еще петь хочется, или выть, песни орать…
А Ирка мирно сопит, зараза такая, а я не могу. Боюсь закрыть глаза. До хрипоты боюсь. Вдруг проснусь, а ее не будет рядом. Поэтому стерегу, как зеницу ока. Сокровище свое!!! Не для того я семь лет взрослел, чтоб одной ночью насытиться, да и ночь только в силу вступает. Мне еще есть, чем доконать Королька и… доконаю.
Вон и «парень» вновь шевелится, подтверждая неизменную однобокую мысль.
Оглаживаю плечо Ирки одной рукой, а другой вниз скольжу:
— Ирк, — щипаю за аппетитную задницу.
— М-м-м, — пробирает тягучим желанием сонный отклик Зажигалочки. С большим чувством кончиками пальцев нагнетая ощущения на Королька, выписываю узор на ягодице Ирки и звучно шлепаю:
— А ну подъем, — свой охриплый голос вызывает усмешку, пробирает до мурашиков. Опять себя ощущаю безмозглым вечно-озабоченным подростком. Кусочек обнаженки — а я уже готов совокупляться.
Ирка бессовестно дрыхнет. Серчаю не на шутку и жарю поцелуем шею… а потом припадаю с большим пылом.
— Дурной, — взбрыкивает сонно Королек, уворачиваясь от моих губ. И ведь поняла, что собираюсь пометить свою самку самым бесстыжем способом.
На сонном лице возмущение, а меня распирает от жажды наставить засосов, чтобы все видели, чем эта зараза занималась ночью.
Рывком к себе, пока сопротивляется — подминаю под себя, ловко между ног устраиваюсь:
— Не хрен спать, когда мужик голоден, — рычу глумливо, притираясь к стратегически важному месту. — Совсем обленилась на чужбине. Избаловал тебя киргиз спокойной жизнью.
— Верст, да ты до сих пор неизлечимо болен, — шикает Ирка, но вместо битвы, ластится. Прогибается, обвивая ногами и руками.
— Да на хер излечение, — из груди словно весь воздух забирают, а в сердце адреналиновую игла всаживают, — когда ты рядом? — серьезнею. — Ты моя панацея и главный вирус.
— М-м-м, — прижимается откровенней, и открыта в своем желании ощутить меня. И я вхожу. Медленно и сдержанно, глазами жадно впитывая реакцию Ирки на близость. Как она от нетерпения распахивает глаза. Как недовольно сталкиваются на лбу темные брови, как надувает обиженно губы:
— Верст лучше не дразни, — с мурчащей угрозой и качается ко мне бедрами.
— Совсем оголодала? — не скрываю радости.
— Нет, — лживо отнекивается, — но не люблю когда дразнишь. Я не столь терпелива…
Мягко за горло пригвождаю к подушке и разрываю порочные объятия. Руки Ирки фиксирую над ее головой.
— У-у-у, — скулит досадливо, ерзая в одиночестве. Обшариваю ее захмелевшее от желание лицо, любовно — полную грудь с вызывающе торчащими сосками, на лобок:
— Стайка разрослась, — резюмирую мыслишку, которую не раз в голове крутил. Насчитываю двенадцать птичек, пальцем каждой касаюсь. И радуюсь, что теперь наконец могу рассмотреть свою Зажигалочку без слепой жажды незамедлительно затрахать.