Да и плевать! Я согласился.
Из-за Аньки ведь связи рву… Могла бы оценить.
— Зур, я не понимаю, ты где? — из тугих дум вырывает недовольно грубоватый голос Арсения Петровича. Того самого, с которым у меня сегодня была назначена важная встреча. Он собирался помочь с нужными людьми. А я завис… с Анькой.
Недоуменно распахиваю глаза и тотчас натыкаюсь на злой прищур Кисы:
— Говори, — шипит Анька, приткнув мобильный к моему уху и зажав его моей головой.
— Это же важно!.. — пугает покладистость и услужливость.
— Спасибо! — это не благодарность. — Я, — в трубку, и тотчас воздух обрывается. Стерва опять моим хозяйством занимается, оставив один на один с трубкой, говорящим, и моей неадекватностью. А я неадекватен. Потому что в данный момент не могу сам контролировать удержание мобильного, тему разговора, пока она, мать ее, будет меня трахать своим влажным, горячим ртом! — Я… — ни одного цельного предложения. Лишь черные кляксы перед глазами и силуэт Кисы, творящей непристойно-интимное с моей взбухшей от счастья плотью. — Так получается… — для связки слов требуется как минимум сосредоточенность! А ее… увы и ах… Тем более, когда кусают чувствительный участок хозяйства, да яичками, сдавливая, играют.
Отчаянно мотаю головой, переживая жаркую волну короткого оргазма, которую на корню, безжалостно гасит Снежикова. Выть начинаю в голос, наплевав на телефон и важность:
— Бл*, дай мне кончить!!! Иначе месть будет кровавая, сук’!!!
Ответом служит довольный смешок, и опять начинается пытка удовольствием. Руки уже отекают — онемели, покалывают и тяжесть, ледяная тяжесть накатывает… Но, твою мать, плоть от этого не сникает, она получает дозу внимания и в идиотском предвкушении чуда, отдается во власть стервы. Отзывается на ее вольности, пульсирует ласкам.
И только когда снова раздается рингтон мобильного, запоздало понимаю, что напрочь забыл про мобильный. А он… упал…
— Ань, это важно. Жизненно важно! — молю с придыханием.
Киса отрывается от плоти, ловко рукой под сидение, чуть ковыряется, пока тот разрывается, а когда выуживает, уставляется на экран с желанием мазнуть по сенсору, но взгляд становится колючим. В темных глазах разыгрывается нешуточная буря:
— Конечно, — ядовито, порхает пальчиком.
— Только молчи! — прошу тихо, а она мне к уху мобильный приставляет: — Арсений Петрович, — подрагивает голос, прижимаю головой аппарат, настраиваясь на разговор.
— Муд* ты, Зур, — визжит Лилька, и меня едва током не прошибает. Мечу на Аньку косой взгляд. Снежикова ловко с меня на свое место съезжает.
— Это не тот, — торопливо оправдываюсь, позволяя телефону упасть. Мне плевать, что хочет сказать бывшая. Мне плевать, что мобильный снова ухнул. Мне уже даже не важно, случится ли моя важная встреча.
Заеб' оправдываться! И, сук*, как же это, оказывается, часто приходится делать.
Анька вновь юбочку присборивает, подцепляет трусики, в несколько секунд стягивает. Комкает, да мне в рот запихивает, правда, чуть со мной в борьбу вступив. Я ведь не шибко желаю быть с таким кляпом во рту.
— Куда? — воплю, старательно языком выталкивая кружево, хотя получается: «У-а- а». — Стой! — «У-а-а», — мычу, как последний зад*.
Да что бл*, за х*? Почему Снежикова опять все не так поняла?!
А стерва сумочку подхватывает и прочь из машины, напоследок хлопнув злобно дверцей.
«Вернется!» — сам себя убеждаю долгие несколько минут, глазами жадно выхватывая вдалеке, в парке со скамейками и небольшим прудиком, компанию ребят, к которым Анька присоединяется.
«Дура! — в сердцах. — Вернется», — уже не так уверенно, еще через несколько минут тщетного ожидания и полного игнора мобильного, надрывающегося рингтоном.
Киса ни одного взгляда в мою сторону не кидает.
«Вернется…» — растекается мысль — Мышь из рук одного из парней разовый стаканчик берет.
Пиз*!
Ей нельзя пить!
Снежикова благоразумно нюхает содержимое, а потом махом выпивает.
Бл*!!!
Начинаю бесновато дергаться в наручниках. Я должен выбраться!!!
Сук’, даже ключ не оставила!
Дергаюсь тщетно, бросая злобные взгляды на толпу парней и Аньку, что с каждой минутой все свободней и развязанней.
— Бл*! Сук*! Сук*!!! — припадочно мечусь в кресле. Изворачиваюсь, даже не волнуясь за плоть, которая из-за моих движений частично под боксеры и джинсы скрывается.
Коленями в сидение, подключаю мозг и вспоминаю, что подушка для головы снимается. Хитрыми манипуляциями, ерзаниями, скрипя зубами и жилами, кое-как ее выбиваю из гнезд и с облегчением несколько минут скулю в кресле, разминая затекшие конечности.
Долго бы еще радовался такой свободе, но взгляд приклеивается к далекой толпе. Анька опять со стаканчиком и уже… в объятиях какого-то хмыря.
— Пиз* тебе, Киса!!!
Яростно заправляюсь, вжикаю молнией и выскакиваю из машины. Хлоп дверцей — и спешным шагом устремляюсь к компании.
Чем ближе, тем отвратительней звучит смех Снежиковой и до бешенства самодовольный голосок муд’, решившего, что может лапать чужую девочку!
В толпу вклиниваюсь бесцеремонно:
— Пошли! — киваю в сторону машины.
— Э, чувак, тебе какого? — тявкает супер-мачо. Смешки его друганов ничуть не волнуют, зато волнует невменяемая Снежикова:
— Неа, — Мышь отворачивается к новому знакомому.
— Кис, ты выводишь на ненужные эмоции.
— Слышь, чел, — опять мерзкий голос недопарня, — вали нахер! — и толчок мне в грудь.
— Руки от моей девушки! — отвечаю тем же, только под бряцанье наручников.
— Ого, бл*, да ты откуда такой окольцованный? — ржут парни, хотя до сего момента ощерились и были готовы броситься на меня.
— Кис, последний раз говорю. Пошли! По-хорошему!
— А по-плохому, это как? — гогочет муд*, реально не понимая, что лишний в нашем разговоре. Его приятели и то более благоразумны, окружили, но только шепчутся, посматривают.
— Я не твоя! — наконец отзывается стерва, едва ворочая языком. Вот ведь! Почему все как люди, а эта… ей и нюхать спиртное нельзя. С глотка, с первого вздоха — пьяная в стельку. Что за гены?!
— Моя! — роняю упрямо.
— Что-то по ней не видно, что она твоя, — коротко посмеивается муд*, опасливо положив руку на плечо Аньки.
— На ней штампа не хватает? — уточняю с вызовом. — Или на тебе? Как на муд*, кто слов простых не всасывает.
— Че сказал? — бычит парень, и вновь начинаются тычки. Он меня, я его. Друганы его кольцом… и в пик потасовки… бью. Как получается — из-за наручников. Кулак смачно встречается с нежной челюстью противника. Мои костяшки немилосердно хрустят, приятной болью прогуливаясь с ног до головы, следом дергает противоположное плечо, не рассчитанное на такие телодвижения… А дальше месилово. Меня в спину, оборачиваюсь… Сбоку — бьют — падаю… Пинают — то со всех сторон разом, то с разрывами.
Ребра трещат, а я башку закрываю.
Плевать… главное, чтобы мозги не повредили.
В подкрадывающейся темноте, прорезая звон в ушах, слышатся Анькины визги:
— Уроды!!! Не смейте!! — беснует Мышь.
— Пошла на х*!!! — огрызается муд**.
— Козел! — отчаянная малышка. Моя… мышка…
На меня обрушивается меньше боли, но рядом раздается другая потасовка. Бесноватое шипение Кисы, мужское недовольство. Хлесткий звук пощечины. Шлепок тела на асфальт.
Даже потугу делаю вырваться из боли и скрюченной позы, да тело не слушается.
— Дрон, нах ты бабу?..
— Да, сук* мне морду расцарапала, — воет муд*. И с такой злобой, будто собирается в драку лезть. Опять мужские голоса, шорох толкотни:
— Да ну нах*, - одергивает один из… — Забей на них. Щас менты прикатят. Валим… — и следом удаляющий топот, правда перед этим смачный пинок по мне:
— Штамп на всю жизнь, гон*! — припечатывает чморина.
Несколько секунд покоя и мрака, которые вскоре нарушает женский всхлип:
— Зур, Зур, — меня окутывает жалобный голос встревоженной Мыши. — Зур, — молебно тормошит меня Снежикова. Боль растекается по телу — и я рад. Лучше она, чем душевная. А эта сук* такая ядовитая, что дохну.
Кое-как разлепляю глаза. Один не видит, но сквозь пелену кровавую вижу свое лекарство от яда. Склоняется надо мной. В зареванных глазах — испуг:
— Зур, Зур, — дрожат губы. Помада размазана, а с уголка рта кровь тонкой струйкой до подбородка тянется. Щека багровеет на глазах, глаз заплывает. Волосы взлохмачены.
Моя трепетная Мышь оглаживает мое лицо ладошкой, а я насмотреться не могу.
Долбанутая… но люблю ее! Пиз*, как люблю.
Зачем себя ломать?
Зачем ее мучаю?
Зачем обманываю и пытаюсь принизить, убедить, что она ничего для меня не значит?
Зачем обманываю???
Значит! Значит! Значит!!!
— Люблю… тебя… — жаль, фраза мало смахивает на истинное звучание. Выходит нечто хрипящее и клокочущее, через боль и бульканье внутри, резь в глотке.
Но заплывающим глазом вижу, Анька поняла… Несколько секунд шока, смаргивания, будто от наваждения пытается избавиться… А потом заваливает меня. На спину, да головой об асфальт. Шиплю, а она обжигает распухшие губы своими, запоздало ладошками на затылок мне, смягчая страсть и порыв.
И, бл*, ничего вкуснее не пробовал. Ничего приятнее не испытывал. Слезы, кровь, слюни, грязь: чувства, эмоции, порывы, искренность, дурман. Сладость после оргазма ничто по сравнению со сладостью души, поющей от счастья.
— Э-э-э, ребята, что с вами? — из медово-болевой идиллии вырывает старческий голос бабки. — Батюшки, побитые все и целуются! Э-э-эх, — охает, причитает. — Что ж вы, — негодует назойливо. — Полицию нужно… — волнуется многострадальная. — Скорую…
— Не, — стону, только Анютка кислород позволяет глотнуть.
— Те уроды все равно смотались, — Снежикова уже на коленках возле меня.
— Помощь-то нужна? — хлопочет рядышком бабуля.
— Нет! — таким тоном отрезает Киса, будто бабка имеет на меня виды, а моя девочка от ревности вся изводится. — Своего мужчину сама дотащу!