— Абзац, — закатывает глаза Ирка, — ты опять возбужден…
— А ты только туда и смотришь? — цепляюсь за реакцию.
— Как не обратить внимания, если он так торчит? — возмущается, алея от смущения. — Хоть бы трусы под спортивки надел, глядишь, не так выпирало бы… — отворачивается, всем видом демонстрируя напускную холодность.
— Ах-ах, я же тебе не предлагаю изолентой грудь обмотать, чтобы она не выпячивалась, — глупость морожу, но так хочется поговорить, пусть даже ни о чем.
— У меня торчит, как положено, — бурчит девчонка, шагая по ступеням впереди меня.
— Так и у меня, как природой заложено, — парирую смешливо, разглядывая гордую спину Королька.
— Ах, да, — застывает Ирка посреди лестницы; чуть в нее не втыкаюсь. — Родственники приехали. Твоя мама тоже. Так что хозяйство подбери, чтобы не смущать народ, который кушать хочет, — значимо выделяет последние слова. Гадюка, даже не скрывает яда в голосе.
— Я бы его, — киваю самодовольно, — в тебя убрал…
— Пф-ф, — фыркает нервно Королек, торопливо сбегая вниз.
Зараза! И ведь права. Ладно — перед ней выхаживать, не скрывая желания, но перед другими…
Приходится на лестнице пережидать, пока возбуждение схлынет.
Как раз вовремя — в зале раздаются голоса:
— О, Иришка все приготовила, — восхищается мама.
— Ой, даже накрыла, — радуется бабуля.
— Ну хватит, — отрезает ворчливо Королек. — Садитесь уже.
Одолеваю последние ступени:
— Добрый вечер, — делаю отмашку всем и никому конкретно.
— Добрый, — почти в унисон бабушка и дедушка.
— Добрый, — с каменным лицом и холодностью Сергей Викторович.
— Привет, милый, — одаривает короткой улыбкой мама. — Иришка тут наготовила, — кивает на стол, но глаза останавливаются где-то в области моей шеи. Чуть веду подбородком, совсем непроизвольно, но явно понимая, что маму заинтересовал засос.
— Ага, она уже меня позвала. Спасибо, малыш, — сахарно улыбаюсь злющей от возмущения Ирке.
Сажусь специально рядом, смущая близостью.
Если бабуля с дедулей и видят отметину, то воспитанно не показывают вида. Гнев Сергея Николаевича читается четко, но мне на мужика плевать. Да и вообще, откуда ему знать, откуда засос и кто его поставил?
Так или иначе, родственники принимаются накладывать по тарелкам картофель, мясо, салат.
— Может, поухаживаешь? — едва слышно мурчу, утыкаясь в висок и нагло вдыхая аромат соседки.
— Ты вроде не болен, сам справишься, — с наигранным теплом хлопает ресничками Королек.
— Ну, тогда поцелуй, — добавляю украдкой, но так, чтобы реплика потонула в звуках бряцающей посуды и переговоров родственников.
— Язык на привязи, — невинно улыбается Ирка, и только я слышу в тоне откровенную враждебность, даже угрозу. — Руки не ниже талии, на грудь не заезжать…
— А если я сразу начну твоих подружек жмякать? — интересуюсь как бы между прочим. Не настаиваю, просто уточняю.
— У меня нож и вилка, я ими проворно управляюсь… — манерно отрезает кусочек мяса соседка и кладет в рот.
— Понял, не дурак, — накладываю себе гарнира и мяса.
Мне уже начинает нравиться наша милая перебранка за общим столом. Тихая, сквозь улыбку, будто мы друг с другом любезничаем, хотя на деле Королек рвет и мечет. Заводится с полуоборота, если лезу с заигрываниями или приставаниями. Но едва позволяю себе даже самый пристойный поцелуй, тотчас дурею…
Такая горячая. Пламя… мое. Губительное и в то же время живительное.
Я ей болен! Она права…
Мне нужно лечиться. Мне срочно требуется ушат ледяной воды!
Черт! Надоело думать членом, а не башкой. Вот как так получается, если нижняя голова начинает бурно жить, то верхняя — нахрен атрофируется?
Полный кавардак мыслей, чувств, эмоций.
Поглядываю во время ужина за девчонкой и ловлю себя на мысли, что мне нравится увиденное. В меру молчаливая, спокойная, учтивая. Простая и в то же время загадочная. То смущенно опускает глаза, то волосы поправляет, то улыбку пытается скрыть. Но при этом ни разу не чопорная.
Королек красива, в любом понимании этого слова. Но ведь не бывает в одном человеке все идеально, вот и высматриваю хоть один дефект или недостаток. Но это сложно — ее близость сбивает с толку.
Стараюсь не придавать значения жестам, взглядам, но во всем, что делает девчонка, читаю «секс».
Когда ужин подходит к концу, ясно ощущаю, что такого семейного вечера у меня никогда не было. Даже при жизни бати. С ним каждый вечер был ярким, но словно на пороховой бочке. Общение с родственниками Ирки совсем другое, даже с отцом; мягкий смех матери, которая за время в этом доме улыбалась больше, чем за последние годы. Она радуется открыто, счастливо…
Счастлива? Мама счастлива?!
Бл***! Вот…!
Осенившая мысль пугает. Я пытаюсь разрушить хрупкую надежду матери на счастье? Даже дышать трудно становится от осознания. Такого паскудства от себя не ожидал. Я ведь защищал маму и ее спокойствие! Хотел, чтобы она никогда не плакала, не огорчалась!!!
Мне нравится, когда она улыбается. Ей так идет улыбка. Глаза светятся любовью и удовольствием.
Невольно перевожу взгляд на Сергея Николаевича. Мужчина на меня не смотрит, но с теплотой — на мать. Ухаживает за ней, нет-нет, да нежно касается.
Не хочу этого видеть. Так сильнее ощущаю свою низость и подлость!
Только что прекрасное настроение обрушивается до уровня «хуже не бывает».
— Я посуду помою, — брякаю мрачно и покидаю общий стол.
Пока Ирка сгружает посуду, намыливаю губку:
— Помочь не хочешь? — закидываю крючок, когда Королек приносит последние чашки и ложки.
— Я? — соседка вздергивает бровь. — Нет, тебе губка и пена больше идет.
— Когда в следующий раз без меня в душ полезешь, вспомни, на что я способен, — с демонстративной бережностью намыливаю тарелку, глажу, совершенно не невинно проводя по поверхности пальцами. Даже самому горячо становится, представив, что ласкаю грудь Ирки. Королек покрывается красными пятнами, в глазах испуг, граничащий с паникой.
— Я теперь кушать из этой тарелки не смогу, — шепчет возмущенно. — Надеюсь, ты с ней ничего более пошлого не делал? — вопрос звучит размыто, как риторический. Поэтому только нагло улыбаюсь — мне нравится смущать Ирку, нравятся наши словесные дуэли.
— Ты еще больший извращенец, чем думала, — бурчит, порываясь выйти из кухни.
— Значит, все же думаешь обо мне? — цепляюсь за фразу.
— Ты мне не даешь шанса на забвение, Селиверстов, — поворачивается уже на пороге. Глаза опять скашиваются на губку в моих руках. Щеки вновь краснеют. Девчонка неопределенно трясет головой: — Черт, теперь я еще дверь в ванную буду шваброй подпирать!
Ржу.
Часть 3 Глава 24 (Умные мысли испаряются под натиском ревности…)
Игнат
Пока домываю посуду, ко мне заглядывает мама. Крутится, мнется. Уже догадываюсь, что хочет поговорить, а как начать, не знает:
— Мам, заканчивай глаза мозолить, в чем дело? — не выдерживаю напряжения.
— Игнат, — облегченно выдыхает матушка, останавливается рядом с мойкой и подпирает разделочный стол. — Милый, понимаю, ты взрослый парень и лезть к тебе в личную жизнь совершенно некрасиво, но мне волнительно.
— По поводу? — хмурюсь, водя по кайме чашки, которую тщательно омываю.
— Девушки… Ира… твои загулы, засосы, — досадливо мотает головой мать, явно намекая на синяк на моей шее.
— Да, ты права, тебя это не касается, — поджимаю губы, скрипя пальцами по поверхности посуды от упорного трения.
— Игнат, — голос мамы выдает, как ей трудно дается разговор, — не поступай, как отец. Разрушишь не только свою жизнь…
— Это мое дело! — пытаюсь достучаться до материнского инстинкта «благоразумно промолчать, когда не просят совета».
— Нет! — никогда не слышал суровости от матери, но сейчас она несгибаемо тверда. — Если помимо тебя в отношения втянуты другие — это уже не только твое дело. Надеюсь, каждый участник твоих грязных игр ознакомлен с условиями и предупрежден о возможных…
— Мам, — обрываю сухо, — моя личная жизнь богата на события и лица, и каждому, кому посчитал необходимым сообщить, заранее известно, что я за человек и что меня интересует.
— Если в тебе остается хоть что-то человеческое, ты отступишься от Иры!
— О как, а что ж ты раньше не волновалась за девичью честь соседки?
— Раньше я видела твою игру и не верила ни единому слову… Точнее, верила в то, что порядочность переборет глупое упрямство досадить всем и каждому. А совсем недавно увидела то, что меня напугало. Между вами действительно что-то есть.
— Я тебя предупреждал! — роняю скупо, отставляя чашку на поддон для сушки.
— Предупреждал, но ведь держал себя в руках. Иришка не виновата в наших проблемах и твоих заскоках!
— А ты на досуге подумай, — выключаю воду и, утерев руки о полотенце, уставляюсь на мать, — кто виноват! В играх, в злости, в ссорах. Черт, даже в смерти отца, если правильно расставить по местам жизнь…
— Ты не должен так говорить, — бледнеет матушка.
— Ты ему изменила. Изменила с соседом! Прогнала! Ты про меня стала забывать только потому, что увлеклась семьей любовника. Его дочь… Я даже ее из-за тебя ненавидел. Глупо конечно, но я на ней вымещал свою злость на случившееся. Я тебя боготворил, но совсем недавно… прозрел. Мне больно от этого. Я пока не могу смириться, но я… сделаю это. Расставлю правильно приоритеты. С душой консенсус найду и смогу простить и тебя, и мужика твоего…
— То, что ты говоришь, ужасно, — опускает мама глаза, заламывая руки. — Ты никогда не был злым.
— Всегда. Просто выход находил на стороне и не тащил в дом грязь, которую ощущал. Я устал… бегать, искать выход. Ты права, я уже взрослый. Ты свободная и имеешь право на счастье, даже если оно с этим, — криво киваю в никуда.
— Он не такой подлый, как ты думаешь. Если бы ты не был так упрям и своеволен, ты бы выслушал его!