Десятки миллионов тружеников сельского хозяйства никак не успевали переварить в мозгу тот каскад идей, всё новых прожектов и рецептов, которые распирали Хрущева и низвергались на них. А дело с сельским хозяйством всё более запутывалось. Пришлось раскрыть закрома государственных хлебных резервов. Но этого оказалось мало. Тогда стала неизбежной необходимость начать в больших размерах импорт в СССР зерна, муки и других хлебных продуктов.
Для стиля Хрущева характерна была удивительная легкость на всякие обещания, посулы, сногсшибательные сроки, единственным основанием которых была собственная интуиция Хрущева, его «нюх».
Так, на том же сентябрьском Пленуме 1953 г. Хрущев, раздраконив в своем докладе социалистическое сельское хозяйство при Сталине в пух и прах, поставил задачу:
— Добиться крутого подъема всех отраслей сельского хозяйства и в течение двух-трех лет резко повысить обеспеченность всего населения нашей страны продовольственными товарами…
Больше того. В этом докладе Хрущев поставил задачу добиться в кратчайший срок по существу коммунистического изобилия сельскохозяйственных продуктов. Он говорил:
— Надо поставить перед собой задачу достичь такого уровня потребления продуктов питания, который исходит из научно-обоснованных норм питания, требующихся для всестороннего, гармоничного развития здорового человека… Мы этого уровня потребления достигнем в кратчайшие сроки, а по ряду продуктов в 2-3 года.
Но прошло не 2-3 года, а 10 лет. И к 1963 году в полной мере проявились трагические последствия всех хрущевских безграмотных импровизаций и экономического произвола в деревне. Урожайность зерновых с гектара (8,3 центнера) упала ниже уровня 1940 г. (8,6 центнера), и скатилась почти к предреволюционному уровню примитивного единоличного хозяйства (8,2 центнера в 1913 г.). Валовой сбор хлеба в 1963 г. оказался самым низким за всё «великое десятилетие».
Хрущев неистовствовал. Он перестал выезжать на целину и шуметь о её всеспасающей роли. Он обвинял во всем то Сталина, то Министерство сельского хозяйства, то личные подсобные хозяйства колхозников, коровы и свиньи которого-де съедают весь хлеб, то сельскохозяйственную науку. И снова изобретал рецепт за рецептом создания «коммунистического изобилия продуктов». Но всякая вера его словам в народе таяла. Огромная армия партийных, советских, сельскохозяйственных работников, замученная бесконечными реорганизациями, изверилась в возможности исправить положение в сельском хозяйстве.
Мощные государственные резервы зерна, которые сохранялись даже после четырехлетней изнурительной войны, были разбазарены. Советский Союз из страны, экспортирующей хлеб, превратился в страну, ввозящую хлеб. Ежегодно многие тонны чистого золота из золотых запасов, накопленных десятилетиями, выбрасывались на мировые рынки, чтобы расплатиться за поставки крупных партий зерна, закупаемых в Канаде, Австралии, Соединенных Штатах, и муки — в Западной Германии. Зерно занимали в долг у Румынии. Газета «Нью-Йорк таймс» 27 ноября 1967 г. отмечала, что в эру Хрущева СССР продавал на мировых рынках золота на 200—500 миллионов долларов в год.
Страна оказалась перед угрозой голода. От Закарпатья до Приморья у хлебных магазинов выстраивались на ночь огромные очереди за хлебом. В города за хлебом направлялись миллионы людей и из деревни. Во многих городах и районах введено было закрытое рационирование продуктов: прикрепление близживущих к хлебным магазинам, составление списков потребителей, выдача карточек и т.д.
Позже один железнодорожный машинист из-под Перми говорил мне о Хрущеве:
— Ведь он, этот «Кузькина мать», на весь народ торбы понадевал.
— Какие торбы?
— А такие. Идешь на дежурство на паровоз, жена тебе на шею торбу вешает. Все такие торбы пошили: кто из мешковины, кто из клеенки. Вернешься из поездки и прямо в очередь. На полсуток. Жена тебя сменит. Придет твоя очередь, всыпят тебе в торбу то муки с отрубями и кукурузой, то пшена, то хлеба кусок дадут по голодной норме. А хлеб-то какой: замазка, а корка отстает. Так и жили при нем с торбами. Вот ведь до чего страну довел…
Примерно то же я слышал от кочегара из Кривого Рога, от учительницы из Чувашии, от инженера из Брянска и множества других людей.
Кажется, Черчиллю приписывают крылатую фразу насчет Хрущева:
— Надо быть очень талантливым человеком, чтобы суметь оставить Россию без хлеба.
Это и стало одной из главных, если не главной причиной падения Хрущева. Вопрос встал с предельной политической и народнохозяйственной остротой: либо немедленно кончать с Хрущевым и с его целинно-кукурузно-гороховыми импровизациями и возвращаться к научным основам ведения сельского хозяйства, либо неизбежна национальная экономическая катастрофа. Ибо речь шла о хлебе насущном для 200-миллионного населения, а продовольственное положение определяло собой политическую и хозяйственную атмосферу в стране.
Я не имею намерений и возможности давать здесь анализ экономического развития страны за описываемые годы. Я делаю это лишь в той мере, в какой это необходимо для характеристики стиля и методов работы Хрущева, его подхода к вопросам, т.е. для характеристики того, что вошло в понятие хрущевщины со всеми её социальными последствиями. Атакой анализ, конечно, необходим.
Увы, ни в 1954 году, ни в последующие годы я не выступал с критикой целинно-кукурузных прожектов Хрущева. Как экономист-аграрник, я, конечно, не мог не понимать глубочайших пороков этих прожектов. Но я, как и всё мое поколение коммунистов, воспитывался в духе партийной одержимости и строжайшей дисциплины, и всякие сомнения в отношении директив партии я считал бы святотатством. Поэтому, будучи главным редактором «Правды», я со всей обстоятельностью освещал и популяризировал на страницах газеты все решения партии по вопросам сельского хозяйства, в том числе и об освоении целины.
Более того, как член ЦК и главный редактор «Правды» я присутствовал на всех Пленумах ЦК, многократно бывал и на заседаниях Президиума ЦК. Но я ни разу не был свидетелем «яростной борьбы» или «отчаянной борьбы» со стороны кого бы то ни было по вопросу о распашке целинных и залежных земель.
Это был ещё «медовый период» в руководстве после смерти Сталина. Все старались сохранять полное единство в руководящем ядре во что бы то ни стало, не перечить без крайней необходимости, уступать друг другу где и в чем это возможно.
Единственным, кто делал критические замечания по хрущевским проектам подъема целины, был В. Молотов. Он не отрицал возможности введения в оборот части целинных земель, но не в таких масштабах и не с такой безрассудностью. Он не голосовал против резолюций, предлагавшихся на заседаниях Президиума и на пленумах ЦК, но он делал конкретные замечания и предостерегал против перехода от интенсивного к экстенсивному способу ведения сельского хозяйства. Но эти деловые замечания и предложения, высказанные к тому же в корректной форме, не были тогда приняты.
На сентябрьском Пленуме ЦК 1953 г. произошло событие, которое сыграло роковую роль в последующем развитии страны и в жизни партии.
Я уже упоминал, что вскоре после смерти Сталина Хрущев потребовал восстановить пост Первого секретаря ЦК и избрать на этот пост его, Хрущева. Именно на сентябрьском Пленуме ЦК с таким предложением выступил Г. Маленков, и Пленум единогласно принял его.
С этого времени началось ускоренное и всё большее обособление Первого секретаря среди других членов Президиума ЦК, всё большее усиление его роли и значения. Этому способствовали сложившиеся за последние десятилетия традиции. Роль Генерального секретаря (а именно в таком качестве выступал Сталин в большую часть периода своего пребывания у кормила власти) стала невероятно гипертрофирована. Сложившееся при Ленине разумное разделение функций между правительством и ЦК было стерто. Отныне любой сколько-нибудь существенный политический, международный, хозяйственный, культурный вопрос, до его постановки в правительстве, должен был быть рассмотрен в ЦК. А в ЦК решение по нему целиком предопределялось мнением и словом Генерального секретаря.
За правительством же всё в большей мере оставалась лишь функция оформления принятых в ЦК решений.
После смерти Сталина сложившаяся система взаимоотношений между партийными и советскими органами и вопрос о роли и месте Генерального секретаря в общем механизме руководства и управления страной критически пересмотрены не были. И теперь, сделавшись Первым секретарем ЦК, Хрущев просто надел уже разношенные и удобно подогнанные Сталиным валенки и потопал в них дальше.
Кстати, незадолго до смерти сам Сталин то ли разумом, то ли инстинктом почувствовал всё несовершенство и всю опасность системы единоличного управительства.
Может быть, и потому, что среди своего ближайшего окружения он не видел фигуры, которая, по его мнению, могла бы стать достойным его преемником. Он не раз говорил на узких заседаниях:
— Вот умру, что будете делать без меня? Ведь пропадете же!
В последний период своей жизни он мучительно искал какие-то новые формы коллективизма в руководстве. Уже говорилось, что в своей речи на XIX съезде партии, которая стала его лебединой песней, Сталин взывал к коммунистам всего мира стать знаменосцами и поборниками демократии. Сразу после съезда Сталин предложил создать высшие коллективные органы партийного руководства важнейшими областями государственной и партийной жизни: Постоянную Комиссию по международным вопросам во главе с Г. Маленковым, Постоянную Комиссию по военным вопросам во главе с Н. Булганиным, Постоянную Комиссию по идеологическим вопросам, руководство которой было поручено мне, и т.д.
Хрущев не пошел по этому пути. Он избрал проторенный путь, который сам Сталин настойчиво прокладывал предыдущие тридцать лет — путь единовластия. И очень скоро сложилось положение, при котором для того, чтобы провести через высшие партийные или правительственные инстанции всякий сколько-нибудь существенный вопрос, нужно было получить согласие Хрущева. Снова возродилась безотказная сталинская формула-пароль, но лишь с другой персонификацией: «Доложено Никите Сергеевичу». «Согласовано с Никитой Сергеевичем». «Никита Сергеевич — за». Этого было доста