Гловацкий ткнул карандашом в развернутую на столе карту, буквально испещренную множеством условных значков и линий.
– Глубина УРа по левому берегу реки от 6 до 15 километров. Но тут до трех линий обороны со множеством отдельных узлов, противотанковых заграждений и отсечных позиций. И мы продолжаем закапываться в землю, используя каждый час. У меня лежат графики работ, хотя честно скажу, я не люблю писанину. Но зато по сводкам вижу, что, где и как сделано, и сразу отправляю проверяющих – филькиной грамотой со мною не обойдешься! Под трибунал отправлю, а в бою сам расстреляю без промедления! Тут уже убедились, что не шучу. Зато позиции до берега идут, все в траншеях, как в паутине. Немцы попробовали разок прорваться, да потеряли на этом почти сотню танков и бронемашин. Но постоянно прощупывают нас, ищут слабое место в позиции, чтоб ударить артиллерией, а потом всеми танками. Вот только сам УР уже отнюдь не главный в обороне. На правом берегу Великой вторая линия обороны спешно строится, и глубиной она потолще, и ДОТов столько же – мы там танки вкапываем по башни, те, что ход потеряли, ремонту не подлежат, но стрелять могут. Думаю, еще дней семь нужно, чтоб полностью укрепиться.
Гловацкий замолчал, потянулся к «Норду», вытряхнул из пачки одну папиросу. Закурил, разглядывая карту. Кузнецов на нее смотрел внимательно и не отводил взгляда – можно было не сомневаться, что две красные полосы произвели на него впечатление.
– Слабые места есть, Александр Александрович, но если ленинградцы отправят сюда достаточное количество мин, колючей проволоки и «ежей», то немецкие танки уже не прорвут укрепрайон на всю глубину – все же 30–40 верст получается. Они прогрызать позиции будут, и долго, очень долго, если нам удастся защитить одно слабое место. Знаете, где оно?
– И где?
Кузнецов не удержался от вопроса, на который рассчитывал Гловацкий, и потому генерал тут же указал пальцем в потолок.
– Там! Они просто разбомбят, пусть не сразу, за несколько налетов, но уничтожат наши гаубицы и танки, не дадут нам стрелять и контратаковать. Вот и весь ответ. Истребительного прикрытия нет и уже не будет. Зенитной артиллерии мало, я не смогу ей прикрыть четыре гаубичных полка. В Пскове всего два дивизиона среднекалиберных зениток, едва хватает на городскую ПВО. Если не усилить зенитными орудиями, причем теми, без которых сам Ленинград может спокойно обойтись, мы укрепрайон не удержим на какое-то продолжительное время. Но если прикрытие будет, доставлены сюда еще инженерные средства для заграждений и пополнение – ворота на Ленинград будут закрыты. Укрепрайон тогда можно только обойти, но и в окружении мы будем драться. Два месяца, в худшем случае один, но этого хватит для завершения строительства Лужского рубежа.
– Я понимаю вашу озабоченность сложившейся ситуации в воздухе, – глухо отозвался Кузнецов, – но только мне не ясно одно: какие ненужные нам зенитные пушки есть в противовоздушной обороне Ленинграда?
– Скажите, город еще бомбили, причем так, как немцы делают здесь? И еще одно – выставлены над ним аэростаты заграждения?
– Нет, не бомбили, но аэростаты уже висят над городом.
– Вот и хорошо, что висят, а если их будет больше, то лучше. И тогда бомбежки с низких высот станут фактически невозможны. Немцы просто не захотят губить свои самолеты на тросах и постараются подняться повыше. То есть бомбить станут со средних высот. Ведь так?
– Да, вы правы. – Кузнецов с интересом посмотрел на Гловацкого.
– Скажите, Александр Александрович, если немцы будут летать выше нашего воздушного заграждения, то их можно будет достать там из ДШК или другого зенитного пулемета? Выстрелы из мелкокалиберной автоматической пушки в 37 мм станут опасными лишь для немецких бомбардировщиков или больше для наших аэростатов?
– Я не задумывался над этим, – хмыкнул Кузнецов и с нескрываемым интересом посмотрел на Гловацкого, – но теперь понимаю, что есть средства ПВО, которые не смогут дать ощутимой пользы защите города с воздуха.
– Зато принесут у нас, где их самолеты чуть ли не по головам ходят. И прошу крупнокалиберные пулеметы и орудия МЗА передать лишь на время. Если наша задумка сработает, то немцы уже через несколько дней сами не захотят для штурмовки снижаться, мы им всю охоту отобьем. По миновании надобности все вернем, если будет нужно. Или обменяем на наши 76-мм зенитки – их эффективность гораздо меньше для войсковой ПВО, но зато как дополнительные средства ПТО они хороши. Спокойно можно эти дивизионы в двойном назначении использовать.
– Указание Генштаба, как мне известно, есть, часть таких орудий будет использована против вражеских танков…
– А если немецкие танки застрянут здесь? И никогда не смогут подойти к городу Ленина? Никогда! Не мы, так на Луге их остановим – просто нужно выиграть время! И одно еще есть обстоятельство – у меня третья полоса готовится, на случай обхода с юга – по реке Черехе до Порхова, а там и по Шелони. Лучше здесь немцев остановить, чем на Луге, этот вариант мне больше нравится.
– Мне тоже! Видите ли, но товарищ Жданов, когда осмотрел немецкие танки, трофеи из-под Острова, немедленно отдал распоряжение директорам двух судостроительных заводов о срочном выпуске ваших «ежей». Хватит, чтобы и ПсУР, и Лужский рубеж перегородить. Еще вам будут доставлены инженерные средства – колючая проволока, мины, производство которых уже налаживают, бетонные надолбы, сборные ДОТы из броневой стали. Уже сегодня ночью сюда придут первые эшелоны, в них три тысячи отобранных ополченцев. А также полковые пушки и минометы с боеприпасами – то, что у нас давно делают. Это только начало, Андрей Андреевич дал определенные указания, к которым, я уверен, прислушаются многие. Да, кстати, для вас есть подарок. – Кузнецов достал маленькую коробочку из красного бархата, раскрыл – на подушечке внутри пламенела эмалью Красная Звезда.
– Ваш разрубленный орден и окровавленный китель произвели сильное впечатление на горожан. Пионеры одной школы попросили назвать ее вашим именем, орден и китель будут храниться в школьном музее. Этот знак сделан их отцами на заводе, даже поругались между собою. Все решали, из чьих серебряных ложек он будет отлит. В горсовете назовут именем 41-го корпуса одну из улиц – только закройте врагу дорогу на город Ленина!
– Фашисты пройдут вперед, только когда нас всех не будет, меня тоже, – глухим голосом произнес Гловацкий. Его до слез растрогало такое к нему отношение, такого потрясения от доверия не испытывал никогда в жизни. И Николай Михайлович сказал эти слова как клятву, которую нужно соблюдать до последнего вздоха…
Командир 41-го моторизованного корпуса генерал танковых войск Рейнгардт Западнее Острова
Сухопарый генерал с моноклем на переносице, совсем типичного для прусского офицера облика, Георг Ганс Рейнгардт внимательно рассматривал сделанные разведчиком с воздуха фотоснимки. Они впечатляли: густая паутина траншей, еле видимые коробки ДОТов, артиллерийских капониров и врытых в землю танков буквально покрывали левобережное пространство русской «линии Сталина».
Особенно много их соорудили на западных подходах к Острову и Пскову, но это в целом верно, стратегические мосты и линии железных дорог нуждаются в надежной обороне. А вот центральный участок не так сильно укреплен, – видимо, к работам приступили недавно. Но вот сам УР очень велик: почти 90 по фронту, в глубину еще от 5 до 15 километров – прорвать такую насыщенную оборону с одного удара невозможно. Хорошо укрепились большевики, но кто мог такое предвидеть?!
Это сильно напоминало ему пресловутую «линию Мажино», которую германские танки обошли в 1940 году через Арденны. Здесь таких гор нет, но местные болота практически непроходимы, и обойти укрепрайон красных с юга крупными моторизованными соединениями практически невозможно. Там даже советских войск почти нет, лишь у Пушкинских гор, судя по карте, возможна переправа. Но туда уже продвигается 8-я танковая дивизия из 56-го корпуса Эриха Манштейна, буквально проталкивая по одной-единственной разбитой дороге грузовики, которые чуть ли не тонули в жидкой болотистой каше. И это игра с огнем – стоит бомбардировщикам врага нанести удар по вытянутой кишкой колонне, продвижение вообще станет невозможным. Не стоит допускать такого риска, а немедленно перебрасывать весь корпус сюда и наносить удар всеми силами 4-й танковой группы.
Один только вопрос – где и как проломить «линию Сталина»?!
– Господин генерал, я только что допросил русского перебежчика, он действительно очень много знает о противостоящих силах большевиков, – полог поставленной для командира корпуса палатки отдернулся, в нее вошел начальник штаба полковник Реттингер, отчаянно отмахиваясь от назойливых русских комаров, что его преследовали противным писком.
– И кто он такой, Карл?
– Заместитель начальника оперативного отдела стрелковой дивизии под номером 180, входящей в состав 22-го корпуса. Его зовут Айн-Эрвин Мере, по званию капитан.
– Судя по имени, эстонец, – хмыкнул Рейнгардт, – и что он вам поведал такого, что вы так удивлены?
– Остров обороняет его корпус из двух дивизий, у второй номер 182. Но там еще 118-я дивизия русских из 41-го корпуса, только что прибывшая из-под Москвы, из Костромы, а в самом Острове в резерве стоит 202-я дивизия. Последнюю сейчас пополняют, она была сильно потрепана нами в Литве. Моторизованная, однако значительную часть своего автотранспорта уже потеряла. У большевиков там еще не меньше пяти дивизионов артиллерии и танковый полк. Очень значительная группировка!
Рейнгардт задумался: оборону у русских занимали четыре дивизии, вполне сопоставимые по силе со всем его корпусом. Теперь стало понятным, почему наступление 1-й панцер-дивизии было отражено с большими для нее потерями. Укрепления под Островом буквально набиты русскими солдатами, причем настроенными крайне решительно.
– Эстонцев мало, из них остались только большевики и сочувствующие им предатели. И то к каждому приставляют еврея и русского, а сзади у них комиссар – так сказал этот капитан. Всех ненадежных выслали в тыл под конвоем, возможно, и расстреляют. Те, кто остался, будут воевать достаточно ожесточенно, эти дивизии пополняют фанатично настроенными местными большевиками и активистами.