И лес неумолчно шумел…
Духу подобна, брезжит
сумеречная голубизна сквозь загубленный лес…
И все же поет и поет
у черных стен одинокий
Господа ветер.
Золотое око начала,
темная кротость конца.
«Я в конце концов навсегда останусь бедным Каспаром Хаузером», — писал Тракль своему другу Эрхарду Бушбеку, имея в виду невозможность выразить образом нюрнбергского «маугли» Каспара Хаузера эти «отрешенность», «несказанность», «бушующую в нем стихию образов и чувств языковыми средствами, скудными по сравнению с этим богатством». Но особенность образной системы поэта — именно предельное приближение к «несказанному» всеми доступными и недоступными средствами. Это можно почувствовать в стихотворении «Склон лета» (в переводе — «Истаяло лето»):
Зеленое лето столь тихим
внезапно стало; шаги чужеземца
звучат по пространству серебряной ночи.
Запомни тропы его дикой синего зверя,
блаженного пенья лет жизни его духоносных!
Многие письма Георга Тракля походят на заклинания и молитвы: «Боже, всего одна искра чистой радости — и ты был бы вызволен, любви — и ты был бы спасен…» «В путанице и во всем отчаянии последнего времени я совершенно не знаю, как мне вообще жить… Всё закончится погружением во мрак».
Бесспорно, Тракль нес в себе некую мистическую сущность, о которой А. С. Пушкин, имея в виду Моцарта, сказал: «Как некий херувим, он несколько занес нам песен райских…» Но о чем эти таинственные песни, этот воистину гёльдерлиновский поток поэтических наитий?
Темные воды объемлют игры прекрасные рыб.
Час печали, час, когда солнце глядит безмолвно.
Душа на земле — пришелец. И смерклась духовно
Синева над лесною вырубкой; долго звонит
Колокол темный в деревне: звук, несущий покой.
Тихо мирты цветут над белыми веками мертвых.
Чуть слышно поет вода, наступает вечер.
Тенеет приречных зарослей зелень; радостен розовый ветер
Брата сладкий напев на вечернем холме.
Или:
Ступеньки безумья в комнатах черных,
древние тени в дверях, распахнутых настежь.
Здесь душа Гелиана себя созерцает
в зеркале отсвета розы;
снег и проказа сыпятся вниз с чела Гелиана.
Что всем этим хочет сказать поэт?..
Настоящий поэт создает своим творчеством миф. Он размывает свою социальную личину в иррациональной плазме мифа, где наша сущность соединяется наконец в гармониях и дисгармониях гигантской архитектоники с чем-то или кем-то, превышающим все назывные смыслы, внятные нам в нашем бытовом одноплоскостном сомнамбулизме. Потому-то так наивны попытки постигать стихи Тракля сквозь призму его «биографических страданий».
Многие стихи Тракля существуют в нескольких вариантах, отражающих последовательные стадии шлифовки текста. Поэт стремился уничтожить личное, добиваясь универсализма. Некоторые критики считают, что инвариантность его стихов плюс пристрастие к наркотикам не просто придавали «машинность» облику поэта, но позволяли объяснить аномалии его поведения, в частности, — нарушение культурных и этических законов, например, инцест не как противоестественную любовь, но — мифологическое последствие «механистичности», «големичности» или «барочности» поэта.
Говоря о влияниях Тракля на современную культуру, можно упомянуть музыкальный цикл композитора Давида Тухманова «Сон Себастиана, или Святая ночь» на стихи Г. Тракля, авангардный фильм французского режиссера Оссанга «Доктор Шанс», в котором мрачный пафос стихов Георга Тракля использован для нагнетания обстановки меланхолии и безысходности, а также лихтенштейнскую готик-метал группу Elis, название которой заимствовано из одноименного стихотворения Тракля. Но, конечно же, влияние Тракля выходит за рамки конкретики: его холистическая поэтика столь виртуозно вплетена в современность, что примеры могут только уменьшить масштабы его влияния.
Я категорически отвергаю как глубоко ошибочную трактовку лирики Тракля как поэта смерти, тлена, тотальной декомпозиции и разложения. Это чисто «совковое» ее понимание, как и аналогичного подхода к творчеству Георга Гейма, Эрнста Штадлера или раннего Готфрида Бенна. Такая трактовка его творчества очень схожа с нацистским определением «дегенеративного искусства», под которым Гитлер понимал всё свободное и авангардное, отражающее деградацию самого общества. На самом деле Тракль совершенно необъясним «со стороны мрака», потому что этому препятствует музыкальность и экстатичность его поэтики.
Конечно, под такую нацистскую интерпретацию можно «подверстать» определенные примеры, но «деструктивность» Тракля, кстати, редко проявляемая, касается исключительно экологии духа, духовных сумерек, смерти Бога, заката культуры накануне эпохи мировых войн, развязанных врагами «дегенеративного искусства»:
Потерянный смысл былых времен
Смотрит на нас сквозь окаменевшие маски…
…Больные запахи затопленных садов
Стелются над развалинами,
Словно эхо проклятий
Над раскрытыми могилами.
Смысл этих и созвучных им стихов прекрасно передан М. Хайдеггером: «Отсутствие Бога означает, что никакой Бог не ориентирует видимо и ясно людей и вещи на себя и не направляет, исходя из такой ориентации, историю мира и пребывание человека в этой истории. Но еще худшее означает отсутствие Бога. Не только боги и Бог исчезли, но и сияние божества погасло в истории мира».
Нет, Георг Тракль не певец вселенских распада и декомпозиции, как интерпретируют наши, но, наоборот, — целостности, связности, духовности, свободы…
Темная тишина детства. В зеленеющих ясенях
Колышется кротость синеватых взглядов:
Золотой покой.
Темному ворожит запах фиалок; колосья качаются,
Вечер и золотые тени тягостной грусти.
Плотник обтесывает балки, в сумерках
Шумит мельница; в листве орешника
Выгибается пурпурный рот,
Напряженно красное склоняется над молчаливой водой.
Можно сказать, что антицивилизационная поэзия Тракля во многом предвосхитила духовный апокалипсис ХХ века — «дикого зверя в крови», говоря языком поэта, или коммунизм и фашизм в их нынешнем понимании, — то есть массовые движения, всецело выстроенные на безбожии и «торжестве разума» — том торжестве, о котором современник Георга Тракля Поль Валери сказал: «В отличие от тела, мозг не брезгует ничем. Он, подобно мухе, контактирует с чем угодно и, если бы не соображения безопасности, он бросил бы тело в огонь для наблюдения взаимодействия».
Это не просто моя версия одного из важных подтекстов поэзии Тракля: в письме Эльзе Ласкер-Шюлер (от 8 июля 1912 года) он сам писал, что разум уничтожил западную цивилизацию и стремится уничтожить все остальные, что «западный рационализм разжует и выплюнет гвинейских идолов точно так же, как готические соборы». Частое употребление поэтом символов холодного металла и камня (металлизации и окаменения) только подтверждает его антицивилизационную настроенность.
Мучения и боль каменной жизни
Растворяются в пурпурных снах…
Вот, к примеру, все та же строфа из «Песни смерти на семь голосов»:
О распадающаяся структура человека,
Соединенная из холодного металла,
Ночи, ужаса потонувших лесов
И раскаленной ярости зверя…
Вот уж где полное единение реальности и символизма, душевности и глубинной философичности: реальная личностность человека, с ее отчаянием и радостью, одиночеством и всемирностью — есть единственная истинная реальность. Абстрактная философия классического типа здесь неуместна и неприменима. Так считал С. Киркегор, критикуя абсолютный идеализм Гегеля. Лишь «экзистенция», непосредственное переживание человеком своей собственной жизни — является единственной реальностью. Об этом мало говорится, но поэзия Тракля, как ранее философия С. Киркегора, направлена против тотальности, массовости, однозначности, одномерности, обезличивания, омертвления…
Завершу очерк несколькими стихами Георга Тракля, дающими представление о его «новаторских мелодико-ритмических композиционных фигурах» (Вальтер Метлагль):
Недвижного мира дыханье.
Лик зверя, застывший перед святостью синевы.
Безмерно молчанье, живущее в камне.
Маска полуночной птицы. Плавно сливается
в звук неделимый трезвучье. Илу! Твой лик
безмолвно склонился над синей водой.
О правды тихие зеркала! У одинокого
на виске из слоновой кости
падших ангелов отсвет.
«Цвет алый — головокруженья…»
Цвет алый — головокруженья,
Цвет солнца сквозь твои ладони.
Блаженство сердца, дрожь погони
В немом предчувствии свершенья…
«Осенним пурпуром сады опалены…»
Осенним пурпуром сады опалены.
Здесь каждый день безрадостен и труден:
Охапки бурых лоз проносят люди,
И кроткой грустью взгляды их полны…
«О, черный ангел, что молча из недр древесных ступил…»
О, черный ангел, что молча из недр древесных ступил,
когда были мы мирные дети в час вечерний,
у колодца, чья глубь голубела.
Покоен был шаг наш, округленны глаза в бурой осенней прохладе.
О, пурпурная сладость звезд…
«О безумие большого города, вечером…»
О безумие большого города, вечером