Жалкие деревья у черной стены,
В серебряной маске сверкает глазами Зло,
Свет магнитным бичом гонит цементную ночь:
Расползается гул вечерних колоколов.
Шлюха в ледяных судорогах рожает мертвого ребенка.
Хлещет лбы одержимых бешеный Божий гнев.
Пурпурная проказа. Голод разъедает зеленые глаза.
О ужасный хохот золота…
«Потрясающе зрелище гибели рода людского…»
Потрясающе зрелище гибели рода людского.
В это мгновение очи смотрящего полнятся златом,
золотом собственных звезд.
Вечером тонет игра колокольная, нет больше звуков,
рушатся черные стены на площади,
мертвый солдат взывает к молитве.
Ангелом бледным
сын возвращается в дом заброшенный предков.
«Кто поручил твоему врагу, твоему убийце…»
Кто поручил твоему врагу, твоему убийце
Вырвать последнюю искру из твоей души.
Он настойчиво преследует и убивает божественное,
Превращая этот мир
В безобразную больную шлюху, белесую от путрефакции[113].
«Ваши большие города…»
Ваши большие города
каменно вздымаются
в равнинах.
Так бессловесно тянется
Безродное…
………………….
Ваши умирающие народы!
Белесые волны
распыляются в берег ночи,
Падающие звезды.
Симона Вейль (1909–1943)[114]
Мы просто должны отдаться воздействию личности этой женщины, гениальность которой сродни гениальности святых.
Симона Вейль — самый духовный писатель ХХ века.
Ум Симоны Вейль, о котором свидетельствуют не только ее писания, все посмертные, был равнозначен лишь величию ее души. Она жила как святая — всеми страданиями мира.
Мне предписано жить одной, посторонней и изгнанной из любой людской среды без исключения.
Симона Вейль — одна из немногих, может быть, единственная женщина, имя которой на равных ставят в ряд Гомера, Эсхила, Платона, Канта, Киркегора, Ницше, Хайдеггера, Бердяева, Шестова, Розанова. Впрочем, с равным правом она украшает список самых выдающихся женщин-мистиков Хильдегарды Бингенской, Терезы Авильской, Мехтильды Магдебургской, Святой Гертруды Великой, Святой Екатерины Сиенской, Святой Бригитты Шведской, Юлианы Норвичской, Елены Блаватской, Эдит Штайн, известной впоследствии под монашеским именем Тереза Бенедикта Креста. Я бы сказал, что Симона Вейль занимает достойное место не столько в философии, сколько в духовной истории человечества.
Мой высший авторитет — Сергей Сергеевич Аверинцев, называя XX век эпохой Достоевского и Киркегора, отважился назвать век ХХI принадлежащим духовному и нравственному влиянию Симоны Вейль.
Ее сочинения, никогда не предназначавшиеся к печати ею самой, уже теперь изданы, прочитаны, переведены на иностранные языки. Но трудно отделаться от мысли, что ее время еще по-настоящему не наступило. Что она ждет нас впереди, за поворотом.
Для меня оптимистическая идея С. С. Аверинцева о принадлежности Симоны Вейль грядущему означает надежду, что XXI век имеет шанс отказаться от той «тяжести», того «бремени», которых так страшилась Симона Вейль, и, наконец, устремится к новому сознанию по пути истинного (а не церковного) Христа. Как сказал кто-то, она испытывала жажду истинного христианства, разлитую в воздухе.
Габриэль Марсель называл Симону Вейль «свидетельницей Абсолютного», Альбер Камю — единственной великой душой и несравненным правдолюбцем нашего времени, Андре Жид, как мы видели, свидетельствовал о том, что Симона Вейль выделяется духовной глубиной среди писателей XX столетия. Реймон Арон, изменяя привычному скепсису, присоединился к интуиции Т. С. Элиота, что гениальность этой женщины сродни гениальности святых. Чеслав Милош в «Другой Европе» и Нобелевской лекции, говоря о Симоне Вейль как ориентире новой солидарности, назвал ее редкостным подарком современному миру и высказал мнение, что появление в ХХ веке такого писателя, как Симона Вейль, опровергало все законы вероятности:
«Она сумела внести новый смысл в жизнь как верующих, так и неверующих, доказав, что существующие разногласия между ними не должны обманывать, и если многие из христиан, по сути, язычники, то и многие из язычников — в сердце своем христиане. Может быть, ради этого она и жила. Ясность ее ума и точность стиля были всего лишь высочайшей сосредоточенностью на страданиях человека».
Еще Чеслав Милош говорил, что суровостью жизни и письма Симона Вейль вызывает спасительное чувство стыда. Она служила справедливости, которая всегда «бежит из лагеря победителей», в любой ситуации противостоит насилию.
Джордж Стайнер, ставя Вейль в ряд женщин-современниц, великих духом (С. Бовуар — Х. Арендт — С. Вейль), писал, что именно последняя была «в наибольшей степени философична и “горний свет” (как назвал бы его Ницше) чистых абстракций был в наибольшей степени ее стезей. В таких высотах не место церковным благовониям».
Ее имя с восхищением повторяли бунтари Сорбонны в мае 68-го, а испанские анархисты всё еще гордятся фактом участия Симоны Вейль в гражданской войне 30-х годов и переиздают ее труды по социальным вопросам.
К сказанному мне хотелось бы добавить лишь одно: подобно тому, как короткая и неустроенная жизнь Симоны Вейль согрета величием ее сердца, так ее книги — теплом ее души.
Я отдаю себе отчет в том, что большинство героев этой книги мало знакомы отечественному читателю, но у меня нет сомнений в прямой зависимости качества нашего будущего от знакомства с ними. В частности, Симону Вейль вполне можно считать ярким маяком нового сознания, о котором я пишу в книге «Эволюция души».
Симона-Адольфина Вейль родилась в состоятельной семье еврейских интеллигентов 3 февраля 1909 года в Париже. Предки ее отца были выходцами из Эльзаса, семья матери перебралась во Францию из России. Ее отец, Бернар Вейль был врачом, давшим своим детям либеральное воспитание в духе интеллектуальной честности и нравственной строгости. Даже о своем еврейском происхождении Симона узнала случайно, поскольку в семье агностиков Вейлей об этом никогда не упоминалось. Позже еврейство будет расценено ею как ее собственная «плоть», как непреодолимая реальность, которая камнем будет тянуть ее к земле, не давая воспарить в «свободные граждане мира».
Старший брат Симоны Андре Вейль стал гениальным математиком, одним из основателей современной алгебраической геометрии. Для Симоны брат на всю жизнь стал идеалом, объектом подражания. Под его влиянием она испытывала живейший интерес к современной физике и математике. Вслед за Андре она в юности усиленно занималась геометрией, да и ее литературный стиль отличает ясность и строгость, свидетельствуя о суровой дисциплине мысли. С детства Cимону окружали люди, высоко ценившие культуру, науку и знание. Девочка рано увлеклась историей, литературой и философией, свободно овладела языками (латынь, греческий, немецкий и английский).
С началом Первой мировой войны доктор Вейль был призван на службу в качестве военного медика, и сопровождающая его семья не раз вынуждена менять место жительства. Симона росла хрупким, болезненным ребенком, так что большую часть школьного образования она получила дома.
Симона Вейль с блеском окончила Лицей Генриха IV (1925–1927) и Высшую нормальную школу (Эколь Нормаль) (1929–1931) в Сорбонне. В лицее властителем дум юной девушки был профессор и известный философ Ален (О. Э. Шартье), отмечавший ее «ум, далеко превосходящий современников». В журнале Алена «Свободная речь» Симона опубликовала свои первые, еще ученические, работы «О восприятии, или Приключение Протея» и «О времени».
Симона де Бовуар, сокурсница Симоны Вейль по Сорбонне, вспоминала об этих годах: «Она интересовала меня, поскольку имела репутацию весьма умного человека, а также по причине ее причудливого внешнего вида; во дворе Сорбонны она вечно была окружена толпой бывших учеников Алена… Страшный голод только что опустошил Китай, и мне рассказывали, что, узнав эту новость, она разрыдалась: ее слезы вызвали во мне даже большее уважение, чем ее философская одаренность». Позже Симона де Бовуар признавалась, что завидовала способности Вейль «биться за весь мир».
Окончив Сорбонну, Симона Вейль некоторое время преподавала греческий и философию в женской школе в провинции Ле Пюи. Будучи блестящим лектором и любимицей учениц, она из-за своей эксцентричности и нонконформизма плохо ладила с начальством, так что ей пришлось несколько раз менять место работы. Инспектору, угрожавшему ей применить санкции вплоть до увольнения, Симона ответила с достоинством и улыбкой: «Господин инспектор! Я всю жизнь считала увольнение естественным увенчанием своей карьеры».
Совесть не позволяла ей получать хороший заработок, когда другие умирают с голоду. Поэтому, тратя лишь малую толику получаемого жалованья, она отдавала остальное в профсоюзные фонды и на издание рабочей прессы.
Принадлежность к партии слабых, считала С. Вейль, может оказаться даже выше принадлежности партии Бога: «Если бы вдруг выяснилось, что Бог находится "на стороне сильных батальонов", то следовало бы призвать людей к сопротивлению этому Богу на том основании, что он не может быть истинным, что в лучшем случае он всего лишь языческий кумир».
Глубинное стремление разделить судьбу угнетенных привело ее к поворотному решению. С детства не отличаясь крепким здоровьем, в 1934-м она взяла академический отпуск («для научных занятий») и поступила простой рабочей на завод: сначала подручной на электропредприятие «Альстом», затем фрезеровщицей на завод «Рено». Ее целью было узнать жизнь пролетариата, пережить опыт тех, «кто не идет в счет — ни в какой ситуации — ни в чьих глазах», лично прочувствовать и выстрадать постоянно тревожившую ее сознание проблему тяжелого механического труда. «Ясность ее ума и точность стиля были всего лишь высочайшей сосредоточенностью на страданиях человека».