прокралась сама
в смерть, которой я так долго и так отчаянно ждала,
в смерть, из которой, по нашим словам, мы обе выросли,
которую мы носили на наших тощих грудях,
о которой мы говорили так часто каждый раз,
когда заказывали по три сухих мартини в Бостоне,
смерть, говорившую о лаборантах и лекарствах,
смерть, говорившую как интриганки-невесты,
смерть, за которую мы пили,
мотивы и спокойный поступок?
(В Бостоне
умирающие
разъезжают на такси,
да, опять смерть,
что едет домой
с нашим мальчиком).
О Сильвия, ты помнишь сонного барабанщика,
бившего нам по глазам своей старой историей —
как мы хотели, чтобы он пришел
как садист или нью-йоркский эльф
и сделал свою работу,
необходимую, как окно в стене или кладовка,
и с тех пор он ждал
у нас под сердцем, у нас в буфете,
и теперь я вижу, что мы бережем его про запас
год за годом, старые самоубийцы
и я обнаруживаю при этой вести о твоей смерти
ужасную склонность к ней, как к соли,
(И я,
я тоже.
А теперь, Сильвия,
ты снова
со смертью снова,
что едет домой
с нашим мальчиком).
А я просто говорю,
протянув руки к этому камню,
что есть твоя смерть,
как не старая вещь,
моль, выпавшая
из какого-то твоего стихотворения?
(O подруга,
когда луна прочит беду,
а король скончался,
а королева лишилась рассудка —
выпивоха должен петь!)
O маленькая матушка,
и ты тоже!
O смешная герцогиня!
O белокурая!
Леди Лазарь
Я сделала это снова.
Каждые десять лет
Затеваю.
Просто ходячее чудо, кожа моя
Светится, как нацистский торшер,
Подошва правая
Стала как пресс-папье.
Я обезличена тонким
Еврейским покровом.
Стяните салфетку,
О, враг мой!
Я так ужасна?!
Нос, глазницы, оскал во все тридцать два?
Кислый запах дыхания
Завтра исчезнет.
Скоро, так скоро, вся моя плоть,
Съеденная пещерой могилы,
Снова будет на мне.
И я научусь улыбаться.
Мне только тридцать.
И я, словно кошка, могу умереть девять раз.
Это был номер три.
Что за фигня,
Десятилетья сводить на нет?!
Вокруг миллион волокон.
Люди грызут орешки,
Отпихивая друг друга, чтобы увидеть,
Как распеленают меня с головы до ног.
Крутой стриптиз,
Дамы и господа!
Вот мои руки,
Коленки.
Остались кожа да кости,
И все же, я женщина, что ни на есть.
Когда все случилось впервые, мне было десять.
Вышло это случайно.
Второй раз я думала
Сделать все так, чтобы больше не возвращаться.
Я сжала створки,
Как устрица.
А они все звали и звали меня,
Собирая личинки, как липкий жемчуг.
Умирание —
Это искусство, впрочем, как и всё остальное.
В этом я исключительно хороша.
Я делаю это, как черт знает что,
Я делаю это так, что все верят,
Вы скажете — в этом мое призвание?!
Это легко, если ты взаперти,
Это легко, если не шевелиться,
Театральное
Возвращение средь бела дня.
То же место, то же лицо, тот же грубый
Крик изумленной толпы:
«О, чудо!»
Выбивает из колеи.
Взимается плата
За то, чтобы шрамы увидеть, взимается плата
За то, чтобы сердце услышать —
Оно ведь стучит.
Отдельная плата, и очень большая,
За слово и прикосновение
Или за каплю крови,
За волосок или кусок одежды.
Ну, что, герр Доктор,
Ну, что герр Враг?!
Я ваше творение,
Ваше сокровище,
Ребенок из чистого золота,
Что плавится в крик.
Верчусь и сгораю,
Не думайте, этот вклад не останется неоцененным.
Пепел, пепел —
Взбивай и мешай.
Плоть, кость — ничего не осталось.
Кусочек мыла,
Свадебное кольцо,
Золотая коронка,
Герр Бог, герр Люцифер,
Держитесь,
Держитесь.
Прямо из пепла
Я восстаю, рыжеволосая,
И глотаю мужчин, как воздух.