Ярким свидетельством непризнанности Иоганна Гутенберга современниками является крайняя скудость сведений о его жизни. Хотя он происходил из старинного дворянского рода города Майнца, кончившего свое существование в первой половине ХХ века[50], мы почти ничего не знаем о матери Иоганна Эльзе Вирих фон Гутенберг, кроме того, что она была дочерью сукноторговца и произвела на свет двух мальчиков (старшего Фриле и младшего Иоганна) и одну девочку (Эльзу). Об отце Гутенберга Фриле Генцфлейше известно только то, что он был дворянином и торговым агентом.
Не сохранилось никаких сведений ни о детских годах, ни об образовании Гутенберга, ни о его семейном положении. Можно только догадываться, что выходец из аристократической семьи, Иоганн должен был получить прекрасное образование. Кроме того, семья Генцфлейшей имела наследственную привилегию чеканки монеты, откуда становится понятным знакомство младшего сына с ювелирными работами.
Борьба демократической и аристократической партий в Майнце (1411–1420 гг.)[51] вслед за Страсбургом завершилась победой бюргеров, после чего часть городской знати была вынуждена покинуть город. После бегства следы семьи Генцфлейшей-Гутенбергов теряются вплоть до 1434 года, когда Иоганн уже жил в Страсбурге — судя по всему без средств существования, но с познаниями в разных ремеслах, неведомо когда и где приобретенных. Можно предположить, что эмиграция пошла Иоганну на пользу: лишившись семейных богатств, он вынужден был искать заработков: к идее книгопечатания его привели познания в ювелирном деле и производстве зеркал, но, прежде всего, — пытливый ум и огромная энергия.
Скудость сведений о жизни и творчестве Гутенберга сама по себе является важнейшим свидетельством его непризнанности современниками, позже компенсировавшими свое невежество большим количеством легенд, одна из которых оправдывает такое небрежение отказом в приоритете. Без каких-либо на то оснований некоторые идеи Гутенберга были приписаны некому голландцу Лауренсу (Лаврентию) Янзону Костеру, якобы изобретшему производство отпечатков с помощью деревянных матриц[52]. На самом деле книгопечатание в Голландии появилось лишь в конце XV века, много лет спустя после смерти Гутенберга и позже, чем в Италии и Франции.
В настоящее время споры об изобретателе книгопечатания сошли на нет и приоритет Гутенберга не вызывает сомнений. Именно прижизненной непризнанностью новаций Гутенберга можно объяснить гигантские усилия современных ученых по реконструкции ее жизни и творчества.
Судя по всему, обедневший дворянин занимался будничной деятельностью ремесленника — щлифовкой камней, изготовлением зеркал, рам и какими-то неизвестными опытами, для которых Иоганн использовал деревянный пресс, изготовленный столяром Конрадом Заспахом. Вполне возможно, то были первые пробы получения отпечатков отдельных букв и слов. Так или иначе, но в 1856 году при раскопках подвала дома, в котором в 1450 году помещалась первая в мире типография Гутенберга, были найдены обломки пресса с датировкой «1441, Иоганн Гутенберг».
В Страсбурге Гутенберг жил в доме около монастыря святого Арбогаста, но в 1444 году бродячая шайка арманьяков напала на город и разграбила монастырь и прилегающие дома. С большой степенью вероятности можно предположить, что мастерская Гутенберга тогда также была уничтожена, а его следы потерялись вплоть до 1448 года, когда — теперь уже в Майнце — он определенно занят печатанием текстов по созданной им новой технологии.
Основной массив исторических материалов, связанных с именем Гутенберга, относится к описаниям судебных процессов с его участием, и все эти процессы определялись невыполнением его долговых обязательств перед кредиторами, финансировавшими великого изобретателя.
Имя Иоганна Гутенберга вошло в историю рядом с другим — уже упомянутым ранее Иоанном Фустом, но это отношения не партнеров или соавторов, но изобретателя и кредитора, просителя и заимодавца. У Гутенберга не было средств для опытов и он заключил кабальный договор с Фустом, согласно которому в случае неуплаты долга типография поступит в собственность Фуста. Последнего мало интересовали технические подробности процесса книгопечатания, но предпринимательский нюх подсказал ему, что предприятие сулит доходы, а, при необходимости, Гутенберга можно будет заменить хорошо обученным подмастерьем, которым в 1452-м и стал бывший каллиграф Петр Шеффер. Хитроумный и далекоидущий замысел Фусту удался, и в 1455 году из-за невозврата Гутенбергом долга типография перешла в руки Фуста и Шеффера, успевшего к тому времени жениться на дочери Фуста — Христине. Тогда у Гутенберга остался лишь один комплект шрифтов, принадлежавший ему до заключения контракта с Фустом.
К 1460 году Гутенберг — теперь уже с новым компаньоном и кредитором, то ли синдиком, то ли медиком Конрадом Гюмери — создал новые шрифты и еще одну типографию, так что теперь книгоизданием были одновременно заняты гениальный изобретатель и Фуст, тщательно хранившие производственные тайны книгоиздания от возможных конкурентов. Поначалу в новой типографии Гутенберга вышли две небольшие брошюрки, но затем 373-страничный «Католикон». Но собственником новой типографии на какое-то время оказался новый ростовщик Конрад Гюмери — Гутенберг остерегался кредиторов и не ставил своего имени на издаваемых в новой типографии книгах.
Поначалу искусство книгопечатания хранилось в величайшей тайне. Фуст заставлял рабочих клясться на Евангелии в ее сохранении и даже надолго запирал их в темных подвалах, пока с прибылью продавал напечатанные книги.
Но в конце концов чутье изменило Фусту: в городской междоусобице он принял сторону архиепископа, попавшего в немилость Папы, тогда как Гутенберг печатал воззвания графа Адольфа Нассауского, которому Папа передал майнцское архиепископство. В результате победы курфюста Гутенберг в 1465 году был назначен придворным бенефициарием — пожизненным камергером курфюста, получил содержание и доступ к столу архиепископа в Эльтвилле, тогда как типография Фуста и Шеффера оказалась разгромленной. Позже ее удалось восстановить и она досталась по наследству сыну Шеффера — Иоганну, но и он владел ею недолго, поскольку погиб при взятии Майнца неприятелем во время разразившейся тогда войны. Следы этой типографии были потеряны где-то в середине XVI века. К этому времени «дети Гуттенберга», как называли наборщиков, успели разбрестись по многим европейским странам, широко распространив свое искусство.
Типографию, перевезенную в Эльтвилль, стареющий Гутенберг сдал в аренду родственникам и до конца жизни выплачивал из этих средств для покрытия старого долга Конраду Гюмери.
Ныне практически не вызывает сомнения тот факт, что книгопечатание в Европе распространяли непосредственные ученики Гутенберга и Шеффера, причем всё это ставшее грандиозным предприятие поначалу было окутано пеленой таинственности, связанной с секретами создания и усовершенствованию мастерства, даже искусства первопечатания. Историкам удалось по крупицам восстановить, кем и когда напечатаны практически все тексты самого раннего периода, относящегося ко второй половине XV века, когда количество типографий можно было перечислить по пальцам одной руки[53].
Прожив тяжелую жизнь в постоянной зависимости от кредиторов, Иоганн Гутенберг скончался в Майнце 2 или 3 февраля 1468 года. Его прах похоронен на монастырском кладбище доминиканцев в Майнце, но, как это часто случается с непризнанными гениями и к стыду соотечественников, его могила была утрачена. Не сохранилось даже портрета Гутенберга. Все его изображения относятся к более позднему времени и являются плодом фантазии художников. Памятники Гутенбергу в Майнце, Страсбурге и Франкфурте-на-Майне воздвигнуты спустя чуть ли не половину тысячелетия после его смерти…
Франсуа Вийон (1431–1463)
Голее камня-голыша,
Не накопил он ни гроша,
Был только один гениальный поэт, не читавший Вийона, — это сам Вийон.
Имя Франсуа Вийона и история его жизни сохранились благодаря историку Франсуа Вийону — редкий случай в истории культуры, когда 99 % информации о великом поэте из-за его безвестности при жизни мы получили благодаря его творчеству. Чем меньше материальных следов остается от поэта, тем больше простор для его биографов. За века, прошедшие после исчезновения Вийона в исторической бездне, она выбросила на свою поверхность добрый десяток копий, сравнение которых с оригиналом отдано на откуп вкусов читателей.
Кто он, этот Вийон, — собственный биограф или же обвинитель бездушного общества, памфлетист, выступающий против всех форм принуждения, а то и всех форм наслаждения, или человек, сводящий свои личные счеты с обществом, писатель, создавший целостное, построенное на единой идее произведение, или же сочинитель, отдающийся фантазии и летящий на крыльях сновидения? Поэт-повеса или горемыка, наделенный сомнительным воображением? Был ли он настоящим разбойником? Или всего лишь незадачливым проходимцем? Кем предстает он в своих стихах — великим ритором или гуманистом? И что за чувство питает его фантастические образы — любовь или ненависть?
Доктринерские споры еще больше усложнили дело, словно Вийон и не высказал в свое время всё, что он думает о доктринерских спорах. Некоторые, отдавая предпочтение историческому толкованию, вознамерились все объяснить с помощью реалий жизни автора, стали выискивать прототипы персонажей и подоплеку описанных событий, как будто подобное знание способно что-то изменить в самой магии слова. А на другом полюсе находятся интерпретаторы и критики, безапелляционно заявляющие: для того чтобы понять поэта, совсем не обязательно знать, кем он был, не обязательно вглядываться в движущийся во времени калейдоскоп тел и душ.