С учетом ёрнического характера поэзии Ф. Вийона было бы крайне неосмотрительно расценивать его «Завещания» как автобиографии. «Завещания» Вийона не претендуют стать его жизнеописанием — здесь мы не найдем даже намеков на события, сделавшие его беглецом и бродягой. Поэт ярко живописует свои беды, но не их причины, корит себя за чрезмерные наслаждения, но не за проступки. Их он отдает всецело на откуп Судьбе. Но, увы, здесь практически невозможно сойти с проторенного пути: за неимением другой информации даже биографы, сознающие разницу между буффонадой и «автобиографией мошенника Вийона», вынуждены следовать за стереотипами.
«Завещания» Вийона — произведения синтетические: обладая огромным талантом и практичностью, а также определенными знаниями синдика, Вийон соединяет словесную игру и каламбуры с юридическими изречениями, иронию и сарказм — с фактами жизни. В итоге получается правдоподобный бурлеск, очень точная карикатура на эпоху. «Большое Завещание» сам поэт рассматривал как собственное акме: он говорил, что способен превзойти все, что создал раньше, и что больше нет того наивного сочинителя, который в 1456 году писал «Малое Завещание». Вийон изощрен и сам упивается своим искусством.
Философия «Завещаний» Вийона — необходимость воздаяния за богатство и бедность, открытый призыв к Богу вершить справедливый суд. В целом «Завещания» представляют собой карикатуры на мироздание и человеческую деятельность — от рождения и до смерти. Злые шутки не обходят никого — ученых мужей и юристов, рыцарей и простолюдинов, монахов и сирот, здоровых и больных.
Затем приютам и больницам
Свою каморку я дарю,
А тем, кто в дым успел упиться, —
Под каждый глаз по фонарю:
Быть может, путь к монастырю
Отыщут хоть тогда бедняги,
Привыкшие встречать зарю
Кто в подворотне, кто в овраге…
Его жизнь — это череда изгнаний, арестов и судебных дел, где фигурирует его имя. Но, невзирая на это, творчество Франсуа Вийона можно без преувеличения назвать уникальным явлением в средневековой литературе. Сохранившееся и дошедшее до нас наследие «мошенника» позволяет проследить его жизнь лишь с телеграфной «полнотой». Родился в год казни Жанны д’Арк, то есть в 1431 году, «в Париже, что близ Понтуаза» — может быть, самая яркая и краткая характеристика города Карла VI и Карла VII. Франсуа Вийон (настоящее имя Франсуа Монкорбье или де Лож) родился 1 апреля 1431 ода. в Париже в провинции Бурбоннэ. Имена матери и отца поэта не сохранились. О матери известно такое шестистрочие:
Я женщина как все, не знаю то, что надо,
И непонятны мне ни грамота, ни счет.
У нас в монастыре изображенье ада
И свежих райских птиц мой бедный взор влечет.
В раю цветут цветы. В аду смола течет.
В раю все весело, в аду лишь мука злая.
Судя по всему, в возрасте шести-восьми лет Вийону заменил отца родственник матери преподобный Гийом де Вийон, настоятель церкви Святого Бенедикта, которого Франсуа то звал «более чем отцом», то обрушивал на его голову хулу, но в доме которого всегда находил убежище после передряг, выпавших на долю школяра-ваганта. Гийом действительно заменил Франсуа отца и помог матери поставить сына на ноги. В «Завещаниях» этому священнику и регенту канонического права посвящены слова, выражающие любовь и признательность:
Затем тебе, Гийом Вийон,
Кем вспоен, вскормлен, обогрет,
Кто пестовал меня с пелен,
Спасал не раз от многих бед,
Кто был отцом мне с юных лет,
Родимой матери добрее…
Видимо, не без помощи магистра Гийома, Франсуа в возрасте 12–13 лет поступил в одну из многочисленных школ Парижа. В 1443 году Франсуа поступил в Сорбонну на факультет искусств, где получил степень линценциата, а затем магистра. Он явно не был усидчивым школяром, но острый, быстрый ум споспешествовал усвоению нехитрой средневековой премудрости. Дабы в 18 стать бакалавром, необходимо было освоить логику, разбираться в латинском синтаксисе и фигурах риторики, прочитать «Грецизм» и «Доктринал», знать выдержки из авторитетных авторов. Экзамен на бакалавра Франсуа сдал, но особой прилежностью не отличался, о чем свидетельствуют строки «Большого Завещания»:
Будь я прилежным школяром,
Будь юность не такой шальною,
Имел бы я перину, дом
И спал с законною женою…
О, Господи, зачем весною
От книг бежал я в кабаки?!
Пишу я легкою рукою,
А сердце рвется на куски…
Ему предстояло получение еще нескольких ученых степеней, однако каждый следующий экзамен требовал более основательных знаний. В 1452-м он стал лиценциатом (это означало освоение античного наследия, прежде всего Аристотеля, Порфирия, Цицерона, Боэция, еще — этики, математики, астрономии). За три года пришлось наверстывать упущенное и пропущенное. Воодушевляли мысли о «перине, доме». Кроме того, нередко студенческие развлечения кончались скандалами: однажды за одну из непутевых выходок Вийон вынужден был на коленях просить прощения у ректора.
Во времена Вийона образование было весьма основательным: чтобы стать богословом, требовалось до пятнадцати лет напряженной учебы. Франсуа — при всех привилегиях, которые давал сан, — отличался нетерпением молодости и ограничился магистерской степенью. Эта степень давала возможность заработать на жизнь, однако была недостаточной для высокой карьеры. Впрочем, трудно себе представить, чтобы двадцатилетний магистр задумывался всерьез о своем будущем. Он больше рассчитывал на протекцию, чем на ученую степень. Не случайно его стихи полны имен аристократов, с которыми он якобы был на короткой ноге. Это дало повод последующим исследователям говорить о нем, как о двуликом Янусе, днем вхожим через парадные подъезды в особняки знати, а ночью обчищающим их через черные ходы. На самом деле, как это случалось во все времена, поэтов влекла респектабельность знатности — в ней они обретали мечту, которой лишала их жизнь. Фиктивные душеприказчики фиктивных завещаний поэта олицетворяли успех и признание, в котором было отказано магистру Вийону. Их лавры — не что иное, как дар судьбы, который хотел бы заполучить бедный школяр и который оказался для него только лживым посулом немилостивой судьбы.
Франсуа де Монкорбье видел одно время перед собой путь удовлетворения честолюбивых замыслов и надежд. Вместе с некоторыми другими он прошел небольшой отрезок этого пути. Он мог бы быть Мишелем Жувенелем или Мартеном Бельфе. Однако для него этот путь оборвался по окончании факультета «искусств». Степень лиценциата «in utroque», должности правоведа или же городского чиновника, епанча с подбитым беличьим мехом капюшоном преподававших в университете магистров, небольшие денежные поступления и обеспечивавшийся на гражданской службе средний достаток — все это он видел со стороны, но все это было не для него. Со стороны он мог отождествлять те или иные имена с различными своими представлениями о карьере. Он мог бы оказаться в компании «магистров, поднявшихся в чинах». Однако он оказался в компании оборванцев.
В том возрасте, когда приходит первая любовь, судьбы тех и других перекрещиваются. Они вместе проказничали, вместе ухаживали за девушками. Вместе блистали, хорошо говорили, хорошо пели. Прошло время. И в момент «Большого Завещания» остались лишь мертвые и живые, богатые и бедные, а также монахи… Каждый оказался при своей «судьбе». И этим все сказано.
Где щеголи минувших дней,
С кем пировал я в кабаках,
Кто пел и пил и был смелей
Других в сужденьях и делах?
Они мертвы! Холодный прах
Забыт людьми и взят могилой.
Спят крепко мертвецы в гробах,
О Господи, живых помилуй!
Из тех, кто жив, одни в чинах —
Мошна тугая, чести много, —
Другие — в продранных штанах
Объедков просят у порога,
А третьи прославляют Бога,
Под рясами жирок тая,
И во Христе живут не строго, —
Судьба у каждого своя.
Из непутевого школяра, поэта в бегах так и не получился удачливый клирик. Природное свободолюбие и озорство не способствовали «службе», он так и остался странствующим вагантом — по крайней мере до той поры, когда исчезает его след.
Вийон не отрицал своей лени, но чисто по-человечески использовал свои собственные недостатки себе в оправдание: «Будь я прилежным школяром…» — означало, что потерянного времени не вернешь, а раз так, то в жизни надо полагаться на свободу и вдохновение. К знанию, как ко всему прочему, он относился со свойственной ему иронией. За исключением «Романа о Розе», все остальные упомянутые им книги подвергнуты осмеянию. Впрочем, нет веских оснований считать, что он прочитал и упомянутые: «даря» в «Завещании» славному Гийому де Вийону его собственную библиотеку, Франсуа намекает на то, что ему она не очень-то пригодилась.
Чувствуется, что знания добыты поэтом не путем систематических штудий, а на лету: его отсылки к первоисточникам свидетельствуют не о глубине, а о подвижности ума.
То там то тут, в его стихах всплывают имена, обязанные своим появлением иногда услышанному анекдоту, а иногда необходимости подчеркнуть какую-нибудь черту характера. Ни одно из них не свидетельствует о более или менее серьезном знакомстве с философскими или другими произведениями. Древняя история и мифология, присутствующие в его творчестве, — это то, что он почерпнул, глядя на резные порталы и на витражи с изображенными на них сценами из истории.
Даже включая в стихи чужие цитаты, поэт не заботился ни о точности цитирования, ни о сверках с оригиналом — только о ритме и рифме стиха. Хотя стихи насыщены мифологическими и литературными именами, заимствованы они не у Вергилия, Овидия или Катона, а из средневековых анекдотов или семинарских компиляций…