Спустя половину тысячелетия невозможно определить, каким образом поэт вернул «доброе имя и славу» — пользовался ли чьим-то высочайшим покровительством или действительно суд счел его невиновным. Во всяком случае, в сохранившемся тексте помилования нет следов ни денег, ни протекции. Большинство вийоноведов полагает, что покровительство все же было, потому что тогдашний королевский суд вряд ли мог бескорыстно оправдать безвестного школяра, да еще с приведенными формулировками.
Молодой безденежный магистр искусств имел немало друзей, и его добровольное изгнание не оставило безразличными людей из университетской сферы. Сказать, что поэт уже тогда стал знаменитым, было бы преувеличением. Хотя в Париже им дорожили. Причем некоторые уже понимали, кто такой Франсуа Вийон.
Вернувшись к нормальной жизни, он мог бы воспользоваться этим обстоятельством, дабы возобновить учебу, ориентированную после окончания им факультета «искусств», если судить по кругу его чтения, на теологию. Как бы не так. Он погрузился в блаженное ничегонеделание, приобрел за шесть месяцев бродяжничества дурные привычки, завел себе друзей среди тех, кто, как и он, были не в ладах с правопорядком. Вместо того чтобы работать, развлекался да жаловался.
В ту пору он еще не был сутенером, коим стал несколько лет спустя. Он пока еще ограничивался знакомством с небольшим кругом беспутных личностей, являвшихся честными ремесленниками днем и превращавшихся в мошенников ночью.
С возвращением в Париж Франсуа раз и навсегда распрощался со своими именами, которые он использовал как прикрытия в своих проделках, — Монкорбье, Де Лож, Мутон. Теперь он навсегда превратился в Вийона, чьим именем подписывал свои стихотворения.
Теперь он поселился в доме Гийома де Вийона[56] при церкви Святого Бенедикта. Сюда доносились звуки колокола Сорбонны, оповещавшие, что пора гасить свет. Возможно, именно здесь в 1456 году заскучавший школяр взял в руки тетрадь для стихов:
Хочу свой стихотворный дар
Отдать на суд людской, — об этом
Писал Вегеций, мудр и стар, —
Воспользуюсь его советом!
В год названный, под Рождество,
Глухою зимнею порой,
Когда в Париже все мертво,
Лишь ветра свист да волчий вой,
Когда все засветло домой
Ушли — в тепло, к огню спеша,
Решил покончить я с тюрьмой,
Где мучилась моя душа.
Он развлекался. Вегеций и его «Книга рыцарства» не имели никакого отношения к его медитациям и являлись лишь данью традиции, согласно которой ни один уважающий себя клирик не начинал выполнять задание, не упомянув в первую очередь кого-нибудь из древних. Для любого рассуждения требовался фундамент, а таковым мог быть лишь «авторитет». Вийон, притворившийся послушным учеником и приготовившийся отказать по «Завещанию» отсутствовавшее у него имущество, просто-напросто пародировал своих учителей. Он подражал также стилю нотариусов и насыщенных софизмами «преамбул» буржуазных завещаний. Вийон приступал к написанию пародии на общество, причем, создавая эту пародию, он говорил только о Вийоне.
Хотя аббат не отказывал в крове непутевому «сыну», трудно себе представить их отношения идиллическими: набожный кюре питал к беспутному малому сдержанную враждебность, и — кто знает — не было ли у последнего мысли в крутую годину «потрусить» дядю?
Не подлежит сомнению участие голодного школяра в воровских набегах, как и его статус поэта в бегах, но можно ли из этого сделать вывод, как о том свидетельствуют исторические хроники, что именно он был закоренелым злодеем и главарем шайки? Не будем спешить с выводами, послушаем историка-медиевиста:
В этом поэте-бродяге, которого обстоятельства бросили в трясину преступлений, многие хотели бы видеть отпетого бандита. Конечно, пути Вийона и матерых преступников в какую-то минуту пересеклись. Однако воровской язык — недостаточная улика. С таким же успехом Вийон пользовался и диалектом жителей Пуату, но ведь никому не пришло в голову называть его пуатевенцем.
Несмотря на скудость наших знаний об этих годах Вийона, когда он мечется по всей Франции из-за боязни вернуться домой, вполне возможен один вывод: речь идет скорее об отсутствии удачи, чем о преступлениях. Всюду — провал, для мэтра Франсуа нет выхода. Вийон хочет видеть себя поэтом, мечтает о дворах. Однако туда его не допускают. Он занимается кое-каким ремеслом, но общество его не поощряет. Вийон влачит жалкое существование. Попрошайка у принцев; временный работник, бредущий от деревни к деревне, — вот каковы его занятия и взаимоотношения с обществом, и вряд ли такого человека назовешь бандитом. По своей склонности он забулдыга, а по необходимости — вор; Вийон знает, что такое тюрьма, где обретаются мелкие воришки.
Профессиональным преступником Вийон не был и участвовал в ограблении коллежа, чтобы разжиться деньгами для путешествия в Анже Наваррского, где хотел стать придворным поэтом «короля Сицилии и Иерусалима» Рене Анжуйского. Но эта попытка окончилась неудачей — Вийон не ужился при дворе герцога.
После кражи в Наваррском коллеже Вийон ведет жизнь настоящего кокийяра. Пути его бродяжничества в 1457–1461 годах нам неведомы, но между датами бегства из Парижа и возвращения он мечется по долине Луары, этой стране принцев, надеясь пристроиться то ли придворным писцом, то ли пиитом: мы видим его то в Анже при дворе Рене Анжуйского, графа Провансальского, то у герцога Орлеанского в Блуа; от герцога Бретонского он попадает к герцогу Бурбонскому… Где-то ему перепадал «стол и дом», откуда-то его изгоняли как бродягу…
Он ходил от двора ко двору. Это, пожалуй, наиболее достоверно из того, что мы о нем знаем: он не столько искал случая украсть что-нибудь, сколько случая быть по достоинству оцененным. Неизвестный в Париже, Вийон ожидает лучшей участи на Луаре. Он не стал настоящим вором и хочет теперь быть принятым при дворе поэтом. Но и тут его постигает неудача.
Его судьба была не чем иным, как скитанием выгнанного отовсюду поэта в лохмотьях, оставляющего на всех кустах «отсюда до Руссильона» лоскуты своей незамысловатой одежонки.
Почему талантливейший поэт так и не сделал карьеры царедворца в стране, разделенной на множество княжеств, суверены которых умели ценить таланты и затрачивали много сил, дабы собирать их при своих дворах? Обладая легким пером и даром версификации, он без труда мог стать придворным поэтом. Почему не стал? Я полагаю, не стал, ибо выше всего ставил свободу, не мыслил себя привязанным, прикованным к чьей-то воле, не мог быть подневольным.
У Вийона душа не лежит к службе царедворца. Иерархическая жесткость вынуждает Вийона отойти в сторону. Не столь решительно, как при бургундском дворе, где артист официально приравнен к слуге, здесь из поэта делают менестреля, из художника — лакея. Благожелательный, но безучастный к тому, что талант и фортуна стоят на разных ступенях, Рене Анжуйский заставляет заново разрисовывать свои стены художника, который должен ему представить также и «Часослов»…
Если б Вийон остался при дворе короля Рене, с ним бы неплохо обращались. Лакей — это звание, а есть на кухне — это все-таки есть. Платья, предлагаемые королем своим художникам, шиты были из атласа либо из дамаска. Искусство — не презираемо. Рене умеет ценить талант. Но двор — это клетка, а мэтр Франсуа не из тех, кто даст себя запереть в ней.
Следить за жизненными перипетиями такого человека, как Вийон, по его стихам — гиблое дело. Из «Завещания» мы узнаем, что в рождественскую ночь поэт бежит в Анже, мотивируя побег «жестокостью» возлюбленной. Но так ли это на самом деле? Ведь на рождество приходится ограбление Наваррского коллежа. Роль Вийона в этом деле не ясна, но один из подельников, некто Табуни, назвал и его имя… Может быть, «Малое Завещание» — прикрытие, нечто вроде алиби, маскирующее истинную причину бегства?
Поэт утверждает, что уезжает, чтобы не видеть больше злосчастной Катрин, но, называя Анже, видимо, хочет замести следы, потому что на самом деле отправляется в Бур-ла-Рен или какой-то другой пригород Парижа.
Проблема преступлений Вийона, видимо, никогда не будет окончательно разрешена, потому что всю жизнь поэт стоит перед дилеммой — стать придворным, ублажать сильных мира сего, урывая свою долю милостей, или пойти в грабители, постоянно рискуя головой. К тому же у него есть рекомендации к королям-меценатам, тому же Рене Анжуйскому, способные открыть двери двора, где поклоняются литературе и искусству. Действительно ли, имея выбор, Вийон не устоял и стал на путь разбоя? Но почему тогда эти предостережения? —
Ребятам, рыщущим в Рюэле,
Даю совет: умерьте пыл,
Пока туда не загремели,
Где Лекайе Колен гостил.
Добро б на дыбу вздернут был —
Нет, раскололся перед нею,
Но луковку не облупил,
Палач сломал бедняге шею.
Напяльте поновей одежу
И в храм чешите прямиком,
А шляться в Монпипо негоже,
Чтоб не попасть в Казенный дом,
С которым Монтиньи знаком;
Там солоно пришлось злодею:
Как ни вертелся он волчком,
Палач сломал бедняге шею.
Впрочем, у него есть и другие советы: украв, не скрывай награбленное — поскорей избавься от него…
Спусти скорей! Придет пора,
Кому оставишь? Палачу?
От воровства не жди добра!
Франсуа Вийон, конечно же, пробовал свои поэтические силы на «состязаниях в Блуа», собиравших множество щелкоперов. Но наши представления об этих мероприятиях, якобы напоминающих рыцарские турниры, далеки от истины. У Карла Орлеанского существовала книга, в которую гость мог вписать несколько своих стишков — вот и все соперничество. Тему задавал князь, стихоплеты обыгрывали ее. Но история не сохранила сведений, как Карл оценил Вийона. Похоже, что в обещанном вознаграждении «бедному Вийону» отказали.