Уйдет зима, уйдут снега и холод,
И мир весной, как прежде, станет молод,
Но есть закон: всё обратится в тлен.
Само веселье слез не уничтожит,
И страшно то, что час пробьет, быть может,
Когда не станет в мире перемен.
Джон Донн (1572–1631)
Что до меня (я есть иль нет, не знаю!),
Судьба (коли такая штука есть!)
Твердит, что бунт напрасно поднимаю,
Что лучшей доли мне и не обресть.
Творчество Шекспира невидимыми узами связано с творчеством Джона Донна — величайшего поэта Британии, получившего широкую известность через много лет после ухода. Перед нами — редкий пример двух современников с равным божественным даром, но совершенно разными прижизненными и посмертными судьбами. Среди поэтов шекспировского круга С. Т. Колридж спустя два столетия выделил именно Джона Донна — как своего рода связующее звено между Шекспиром и Мильтоном. В поэзии Донна он усмотрел достоинства, ранее расцениваемые как недостатки.
Всемирно признанного Шекспира и малоизвестного Донна объединяло очень многое: единство образа бытия, родственность стилей, взаимопроницаемость поэтических форм, полное взаимное понимание, внутренняя эмоциональная напряженность, мощь поэтической мысли и ее философская глубина.
Истоки поэзии Донна следует искать в его прозе, хотя некоторые стихотворения дышат первозданной пылкостью чувств, — когда он пишет, черпая из самого сердца, его манера восхищает.
Лирический герой стихотворений Джона Донна, по сути дела, начинает с того, чем кончил герой шекспировского цикла. Внутренний разлад — главный мотив поэзии Донна. Именно здесь причина ее сложности, ее мучительных противоречий, сочетания фривольного гедонизма и горечи богооставленности, броской позы и неуверенности в себе, неподдельной радости жизни и глубокого трагизма.
Наиболее показательны в этом отношении стихотворения «Песен и сонетов», которые Донн писал на протяжении трех десятилетий, начиная с 90-х годов XVI века. Все эти стихотворения связаны многозначным единством авторской позиции. Основная тема «Песен и сонетов» — место любви в мире, подчиненном переменам и смерти, во вселенной, где царствует «вышедшее из суставов» время.
«Годовщины» Джона Донна и последние драмы Шекспира подготавливали новую парадигму — мистически-символическое постижение первооснов жизни, новый тип метафорического мышления и новый метафизический стиль. По мнению П. Кратуэлла, и Шекспир, и Донн шли от конкретного к абстрактному, от жизни к эйдосу: их «пьесы менее связаны с человеческими существами как таковыми, и более — с человеческими страстями в чистом виде, с добродетелями и пороками, добром и злом».
И идея добра, любви, невинности у обоих поэтов получает сходное воплощение: у Донна — в «Ней», у Шекспира — в женских образах. «Героини излучают поэзию, которая перекидывает мост между человеческим и божественным».
В последнем из «Благочестивых сонетов» Джона Донна есть строка: «О, чтобы досадить мне, противоположности сливаются воедино». Т. С. Элиот находил много общего у Шекспира и Донна: у них склад ума, характерный для человека эпохи заката надежд, — критический, драматический, сатирический, ироничный. В основе творчества обоих — полное единство противоположностей: любви и смерти, пафоса и насмешки, сладости и боли:
И так легко ты распростилась с жизнью,
Что, верно, смерть — та сладостная боль,
Когда целует до крови любимый…
Речь идет даже не о противоположностях, а о широком видении мира, зрелости человека, божественной мудрости, художественно-мировоззренческой категории «WIT», введенной «новой критикой» для обозначения слитности мысли и чувства.
Для Элиота «WIT» — определяющий фактор того особого «сплава» мысли и чувства, который был так естественен для позднего Шекспира, Вебстера, Донна и так трудно давался ему и его коллегам — Паунду, Йитсу, стремившимся преодолеть созерцательность, чувствительность поэзии влиятельных в начале XX века «викторианцев» и восстановить роль интеллектуального начала в поэзии. Донн же, поздний Шекспир, Вебстер, Чапмен, по мнению Элиота, «чувствовали мысль так же непосредственно, как запах розы», мысль была для них переживанием, видоизменявшим их чувственное мировосприятие, а строки их поэзии, появившиеся под влиянием чтения Монтеня или Сенеки, обладали таким же биением жизни, как и непосредственное изображение человеческой страсти.
Пусть будет он далек, мой путь земной,
От чванного тщеславья, от лишений,
От хвори, от ничтожных наслаждений,
От дел пустых и красоты шальной —
Ото всего, что гасит факел мой.
Пусть свет ума надолго сохранится,
Пусть будет дух творить, в мечтах томиться,
Пока в могильной тьме навек не затворится.
Скорей иди ко мне, я враг покоя,
И, отдыхая, я готовлюсь к бою.
Так войско, видя, что уж близко враг,
Томится ожиданием атак.
Скинь пояс, он как Млечный Путь блистает,
Но за собой он лучший мир скрывает.
Позволь с груди мне брошку отстегнуть,
Что дерзким взорам преграждает путь.
Шнуровку прочь! Бренчание металла
Пусть возвестит, что время спать настало.
Долой корсет — завидую ему,
Он ближе всех к блаженству моему.
Спадает платье… Нет мгновений лучших!
Так тень холмов уходит с нив цветущих.
Ты, ангел, рай сулишь, который сам
Суровый Магомет признал бы раем,
Но в белом мы и дьявола встречаем.
Их различить нас умудрил Господь:
Бес волосы подъемлет, ангел — плоть.
Рукам блуждать дай волю без стесненья
Вперед, назад, кругом, во все владенья…
Чтоб дать пример, вот я уже раздет…
Укроешься ты мною или нет?
В любви Донна волнует только само чувство, переживание, страсть, и здесь он до озорства современен — как ваганты, Вийон, Ронсар, Бодлер или Кено.
Смотри: блоха! Ты понимаешь,
Какую малость дать мне не желаешь?
Кусала нас двоих она,
В ней наша кровь теперь совмещена!
Но не поверишь никогда ты,
Что это есть невинности утрата.
Блоха есть ты и я, и нам
Она и ложе брачное и храм.
Настоящая жизнь для поэта начинается с любви: «До дней любви чем были мы с тобой?» — и любовь же является ее средоточием:
Наш мир — на этом ложе он…
Здесь для тебя вселенная открыта:
Постель — твой центр, круг стен — твоя орбита!
Интересна и поучительна донновская обработка темы «война — любовь»:
Там лечь — позор, здесь — честь лежать
вдвоем.
Там бьют людей, а мы их создаем.
В тех войнах новой не творится жизни,
Здесь мы солдат даем своей отчизне.
Приняв идею любви как забавной игры, Донн, однако, лишил ее присущей Овидию эстетизации. Надевший маску циника, лирический герой Донна исповедует вульгарный материализм, который в Англии тех лет часто ассоциировался с односторонне понятым учением Макиавелли. Для людей с подобными взглядами место высших духовных ценностей заняла чувственность, а природа каждого человека диктовала ему собственные законы поведения, свою мораль. Шекспировский Эдмунд («Король Лир») с афористической точностью выразил суть этой доктрины, сказав: «Природа, ты моя богиня». Опираясь на нее, герой стихотворения Донна «Общность» в игриво-циничной форме проповедует законность «естественных» для молодого повесы желаний:
Итак, бери любую ты,
Как мы с ветвей берем плоды:
Съешь эту и возьмись за ту;
Ведь перемена блюд — не грех,
И все швырнут пустой орех,
Когда ядро уже во рту.
Но есть в «Песнях и сонетах» особый поворот овидианской темы, весьма далекий от дерзкого озорства выше цитированного стихотворения. Испытав разнообразные превратности любви, герой разочаровывается в ней, ибо она не приносит облегчения его мятущейся душе. Герой «Алхимии любви» сравнивает страсть с мыльными пузырями и не советует искать разума в женщинах, ибо в лучшем случае они наделены лишь нежностью и остроумием. В другом же еще более откровенном стихотворении «Прощание с любовью» герой смеется над юношеской идеализацией любви, утверждая, что в ней нет ничего, кроме похоти, насытив которую, человек впадает в уныние:
Так жаждущий гостинца
Ребенок, видя пряничного принца,
Готов его украсть;
Но через день желание забыто
И не внушает больше аппетита
Обгрызенная эта сласть;
Влюбленный,
Еще вчера безумно исступленный,
Добившись цели, скучен и не рад,
Какой-то меланхолией объят.
Донн воспроизводит достаточно широкий спектр отношений любящих. В некоторых стихах поэт утверждает, что любовь — непознаваемое чудо («Ничто»). В других он изображает любовь возвышенную и идеальную, не знающую телесных устремлений («Подвиг», «Мощи»). Но это скорее платоническая любовь в обыденном смысле слова, и возможна она лишь как один из вариантов союза любящих.
Любовная лирика Джона Донна, пропитанная ренессансным гедонизмом, но лишенная вычурности и утонченности, поражает эмоциональным накалом и мастерством самовыражения, смелой вольностью чувств и поэтической соразмерностью, жизненной стихийностью и ритмичностью.
Таим свою любовь, от всех скрываясь,
и вот вселенной стало ложе нам,
пусть моряки на картах новых стран
материки врезают в океан,
а нам с тобой один… Один лишь мир нам дан.