Э. Хирш считал Я. Бёме высшим пунктом духовного движения, проистекавшего из Реформации Лютера. Действительно, Якоб Бёме — важнейшее соединительное звено в ряду мыслителей и мистиков от Экхарта до Бубера. «Он связал идеи Экхарта, Николая Кузанского, Парацельса и Лютера и оформил их в единую теософию, которая стала восприниматься в целом в качестве специфически немецкого вклада в историю мысли».
Почти все исследователи творчества Бёме подчеркивают жар его души и поэтичность его творчества в совокупности с волей, с которой он стремился к Богу.
Страстное слово Я. Бёме, призывающее к внутренней трансформации, пламенной любви, пробуждению от летаргического сна животной жизни, реформированию закосневшей церкви, не мог быть не услышан. Свидетельствует Э. Хирш:
«Мощь и глубина его духа… оказали огромное влияние на всех тех, кто был охвачен религиозным беспокойством, кто пытался выйти за пределы церкви и церковного пиетизма в нашу эпоху. С точки зрения истории теологии его можно считать отцом радикального пиетизма».
Духовный, мистический и религиозный опыт Европы XVII–XVIII веков во многом формировался под влиянием гёрлицкого философа — малоизвестного при жизни сапожника, ставшего писателем и философом в течение одной ночи. Даже эпоха Просвещения и рационализм, Декарт, Лейбниц и Ньютон считались с Бёме как с высоким собеседником. Еще в годы ученичества Исаак Ньютон обратил внимание на «тевтонского философа», учащего «слышать» голос Библии, видящего в писательстве род служения Богу и людям. Существует целый ряд работ, свидетельствующих о воздействии идей неизвестного при жизни гёрлицкого сапожника на выработку концепции гравитации:
Ньютон, большой философ, необходимым образом должен был тщательно исследовать творчество Якоба Бёме, потому что в своем учении о тяготении он именно у него нашел свой первый материал.
Джон Мильтон и Уильям Блейк претворили многие идеи Я. Бёме в собственном поэтическом творчестве. В Англии почитатели Я. Бёме создали общину «филадельфов» во главе с доктором Д. Пордейджем и миссис Д. Лид. Поэты и мыслители немецкого романтизма (Тик, Новалис, Шеллинг, Баадер и др.) воспринимали «гёрлицкого мужика» как носителя тайного знания и герольда «Нового царства». Воспевая провозвестника «Утренней Зари», Новалис в посвященном Людвигу Тику стихотворении писал:
Века прервет одно мгновенье,
С великой тайны снят запрет;
Здесь, в этой книге[62], откровенье,
В ней прорывается рассвет.
В крестном отце германского ренессанса Франце Баадере Август Шлегель увидал «воскресшего Бёме». Действительно, познакомившись с работами «старого сапожника», знаменитый мюнхенский теолог почти полностью отошел от мыслительного мира Фихте и Канта, объявив себя исполнителем завещания Якоба Бёме. Он счел исполненными все пророческие указания Гёрлицкого мистика о всеобщем обновлении человеческого духа (Реформации).
Приверженцем Я. Бёме объявил себя также Ф. Шеллинг, в своей «Философии откровения» воздвигший настоящий памятник «чудо-человеку»:
«Нельзя не сказать о Якобе Бёме, что он в истории человечества своего рода чудо, и чудо прежде всего в истории немецкого духа. Если когда-нибудь удастся забыть, какие сокровища духа и сердца лежат в глубинах природы немцев, достаточно будет вспомнить о нем, который, вопреки вульгарно-психологическому объяснению, был по-своему настолько же возвышен, насколько немыслимо объяснить мифологию из обычной психологии. Как и мифология, так и Якоб Бёме с его рождением Бога, таким, каким он описывает его нам, превосходит все научные системы новейшей философии».
Свидетельствует Г. Вер:
«В историю воздействия идей Бёме помимо Шеллинга и романтиков необходимо включить прежде всего Гегеля и Гёте. Если Бёме говорит о «времени и вечности», о «внешнем и внутреннем духовном мире», точнее — о вечности во времени или же о духовном мире во внешнем мире, то для Гегеля — это «абсолютное», которое обеспечивает идентичность субъекта и объекта, мышления и бытия».
Гегель в «Лекциях по истории философии» писал: «Основная его (первого немецкого философа) идея — это стремление сохранить всё в абсолютном единстве: абсолютное Божественное Единство и единение всех противоположностей в Боге».
Учение Гёте о метаморфозах также формировалось под влиянием идей Я. Бёме о сигнатурах:
Конечно, Гёте не нуждался в непосредственном литературном побуждении. Свое понимание природы он извлек не из книг, но скорее из той «книги», которую он, подобно Бёме, видел в самой природе и в которой он читал глазами Духа. То, что Бёме оформил как учение о сигнатурах и о трех принципах, поэт назвал учением о метаморфозах. Оба не располагали склонностью к блеклым мыслительным абстракциям. Оба они были людьми зрения. Наглядно на основе собственного опыта Гёте смог в феноменах увидеть «прафеномены», в преображении облика растений — «прарастение» как творческую духовно-физическую сущность. Теоретически они близки друг другу. Вместе с тем к духовным потомкам «тевтонского философа» принадлежат все те, кто, наследуя Гёте в пределах среднеевропейского гётеанства как культурного движения, полагали возможным прийти «к познанию действительности через Бога» (Рудольф Штейнер), даже в том случае, если сами представители такой познавательной ориентации не были в полной ясности относительно своих духовных предков.
В России читателями Я. Бёме были царь Александр I, баронесса фон Крюденер, а из русских мыслителей — Владимир Соловьев и Николай Бердяев. Так, софиелогия Соловьева несет на себе явный отпечаток андрогинной концепции гёрлицкого философа. Н. Бердяев в своей философской автобиографии признавал: «Из великих немецких мистиков больше всего я любил Якоба Бёме. Он имел для меня совершенно исключительное значение».
Сложным, а для его первых пропагандистов — и мучительным был путь учения Бёме в Россию. Начало этого пути относится к концу XVII века, когда после Раскола в стране усилился духовный кризис. Центром распространения учения Бёме становится Немецкая слобода в Москве. Живший в ней купец Конрад Нордерман примерно в 1665 году познакомился в Архангельске с неким «доктором», впоследствии завещавшим ему свои книги, среди которых были и сочинения Бёме. В 1689 году в Немецкую слободу приехал последователь немецкого мистика писатель Кульман (1651–1689). Он был одержим идеей создания христианской монархии в России. В 1687-м он выпустил в Амстердаме книгу стихов, описывающих его видения будущего величия России. Встреча Нордермана и Кульмана оказалась роковой. В Немецкой слободе у них начался конфликт с протестантским пастором Мейнеке. Их бросили в тюрьму и 4 октября 1689 года сожгли в срубе. Несмотря на муки провозвестников учения Бёме, оно получило распространение в России и на Украине в первой половине XVIII века. Первые переводы были сделаны на церковнославянский язык. В XIX веке митрополит Филарет назовет украинского философа Г. С. Сковороду (1722–1794) как переводчика рукописи, полученной им от крестьян Харьковской губернии. Однако подлинность этого утверждения не доказана, хотя в представлениях Г. С. Сковороды о человеке есть черты, роднящие его с Бёме. Сочинения Бёме считались в России предназначенными для внутреннего чтения и очень долго не издавались, а ходили в рукописных переводах. Большинство из них были сделаны С. И. Гамалеей (1743–1822) — одним из наиболее влиятельных членов философско-религиозного кружка Н. И. Новикова (1744–1818).
В 1815 году «Путь ко Христу» в 9 книгах впервые был опубликован в России в переводе А. Ф. Лабзина, секретаря Императорской Академии искусств в Санкт-Петербурге. Но не успела она появиться в России, как была запрещена цензором на том основании, что «она распространяет темные принципы розенкрейцерства».
Идеи Я. Бёме оказали заметное влияние на мыслителей конца XIX и начала ХХ века, а также на поэтов-символистов «Серебряного века» (М. Волошин), постсимволистического времени (М. Цветаева) и неоклассицистического авангарда.
Завершаю очерк о непризнанном при жизни «тевтонском философе» отзывом другого великого мистика и мистификатора — Елены Петровны Блаватской:
«Мистик и великий философ, Бёме был прирожденным ясновидящим самых чудесных способностей. Без образования и какого-либо знакомства с наукой он писал труды, которые, как теперь доказано, полны научных истин; но, как он сам говорил, то, о чем он писал, он «видел как будто в Великой Глубине в Вечном». Он обладал «совершенным видением Вселенной», которое открывалось в нем время от времени, «как в молодой планете», говорил он. Он был совершенным прирожденным мистиком и, очевидно, такого склада, который встречается реже всего; одной из тех тончайших натур, материальная оболочка которых никоим образом не препятствует прямому, хотя бы и случайному, взаимодействию между умственным и духовным Ego. Именно это Ego Якоб Бёме, как и многие другие необученные мистики, принял за Бога. «Человек должен познавать, — пишет он, — что его знание не есть его собственное, но от Бога, который для Души Человека делает очевидными Идеи Мудрости настолько, насколько пожелает». Если бы этот великий теософ родился на 300 лет позже, он выразил бы это иначе. Он бы знал, что «Бог», говоривший через его бедный невоспитанный и нетренированный мозг, был его собственным Божественным Ego, всеведущим Божеством в нем, и что то, что это Божество выдавало, было не «столько, сколько пожелает», а согласно возможностям смертного и временного жилища, в которое ОНО вдохнуло жизнь.
Барух Спиноза (1632–1677)
Блаженство не есть награда за добродетель, но само добродетель.
Человеческая душа не может совершенно уничтожиться вместе с телом, но от нее остается нечто вечное.
Нет никакой другой философии, кроме философии Спинозы.