Когда-то человек и хил, и кроток жил,
Пока гранению им стекла подвергались,
Идею божества он в формулы вложил,
Такие ясные, что люди испугались.
С большою простотой он многих убедил,
Что и добра и зла понятия слагались
И что лишь нитями незримо подвигались
Те мы, которых он к фантомам низводил.
Он Библию любил и чтил благочестиво,
Но действий божества он в ней искал мотивы,
И на него горой восстал синедрион.
И он ушел от них — рука его гранила,
Чтобы ученые могли считать светила,
А называется Барух Спиноза он.
Итак, мы подошли к «невзятой крепости» без названия, к мудрецу, чья обильная мысль не имеет определений, к философу, не только не понятому современниками, но многократно извращенному и извращаемому ныне нашими, к творцу величайшей рационализированной мистики и одной из новейших религий, так и неосознанных до конца. Потребовалось долгих 300 лет для того, чтобы понять, что «сегодня спинозовская мысль имеет большее философское значение, чем, быть может, мысль любого другого философа в истории, за исключением Аристотеля».
Перед нами яркий и живой пример неразделимости прошедшего и грядущего; прошлого, нацеленного в будущее; будущего, содержащегося в прошлом; прошлого, раскрывающегося в будущем. Именно таким сегодня представляется Спиноза, бесспорно принадлежащий к той светлой части человечества, которая немногочисленна, но только она — единственное основание для надежды.
История как проявитель: учений, идеологий, доктрин — одних развенчивающая, в других — выявляющая непреходящую мощь. В статье «Сыновья и пасынки времени» Лев Шестов писал, что влияние безвестного при жизни Спинозы на последующую философию было безмерно: не Декарт, а именно Спиноза должен быть назван отцом новой философии.
Одно и целое — вот предельно сжатое выражение спинозизма: мир должен быть объяснен из него самого. Не удивительно, что уже Шлейермахер и Шеллинг увидят в его учении мистический пантеизм в духе религиозного возрождения Якоба Бёме, а позже Хиршбергер определит его учение как «философию тождества потустороннего Бога и Мира».
Этот во многих отношениях безупречный человек родился в семье богатого купца, бежавшего от испанской инквизиции в один из самых свободных городов того времени, Амстердам. Уже своим иудейским происхождением и диаспорой он был как бы поставлен между нациями и поэтому его учение принадлежит не какому-то одному народу, а всему человечеству; его теология свободна от национальных ограничений и антропоморфизма, этого последнего из язычеств.
С семилетнего возраста Барух учился в религиозном училище «Эц Хаим» («Древо жизни»), где детей воспитывали в духе благоговения перед Ветхим Заветом и Талмудом. Священные Книги толковались здесь как божественные откровения, содержащие всю полноту доступной человеческому сознанию истины.
Вспоминая об этом, Спиноза писал, что он «с детства был пропитан обычными мнениями о Писании…» Каждое слово Ветхого Завета, — проповедовали учителя школы, — свято, полно тайн и особого божественного смысла. Спиноза с детства знал и то, что любая попытка критиковать Библию рассматривается раввинами как богохульство и пресекается жесточайшим образом.
Но мальчик обладал пытливым умом и буквальному толкованию священных книг предпочитал аллегорическое. Нонконформист, не терпящий доктринальности, он рано увлекся «еретиками», привлекшими его пытливый ум свободомыслием и поиском истины в неизведанных местах. Уриэль Акоста соблазнил его идеей естественного происхождения Священных текстов и человечностью Моисеева закона, Ибн Эзра и Маймонид — рационализмом и возможностью научного объяснения мира. В школе Эндена он изучал не только латынь, но и философию Декарта, покорившую его ясностью и величием человеческого ума. Картезий надолго остался его путеводной звездой.
Тем временем юный вундеркинд участвовал в бизнесе своего отца и одновременно учился на раввина. После смерти родителя он проявил себя блестящим коммерсантом, но страсть к знаниям и познанию души очень рано поставила его перед альтернативой сделать карьеру, согласившись с ортодоксией, или стать служителем собственной истины и одновременно — жертвой репрессий. Изучение древних текстов и лучезарное сияние нового разума определили его выбор, взгляды и судьбу. Загипнотизированный таинственной силой собственного ума, он писал: «Люди, управляемые разумом, не чувствуют влечения ни к чему, чего не делали бы другим людям, а потому они справедливы, верны и честны». Он всех мерил по собственной мерке. Отсюда же: «Человек человеку — бог».
Переход Спинозы к ереси тем более поразителен, что он был слишком рассудочен. Мы напрасно будем искать в нем признаки мятежности, нигилизма, мести за обиды детства. Как раз наоборот, он был мягким, общительным человеком, пользовавшимся любовью многочисленных друзей.
Я написал: «ереси» — но может ли быть ересью одна из самых величественных из когда-либо созданных религий?
В конце 1654-го или начале 1655 года 22-летний молодой человек примыкает к коллегиантам и становится заметной фигурой среди группы молодых богоискателей, ведущих горячие диспуты о благодати и предопределении, авторитете Библии в делах государства, власти, закона и церкви.
Его обширные познания в древнееврейском языке, его свободные суждения по всем вопросам иудаизма и еще больше по всем вопросам христианства вызвали огромное уважение к нему среди людей, занимающихся рационалистическим истолкованием Библии.
Год или два спустя Спиноза напишет первый философский труд — «Краткий трактат о Боге, человеке и его блаженстве», адресованный друзьям и увидевший свет лишь спустя два столетия. Сознавая новизну ряда изложенных в трактате идей и защищаясь от возможных нападок, он утверждал, «что вещь не перестает быть истиной от того, что она не признана многими».
Как это нередко случается с первопроходцами, борющимися с ортодоксией и традицией, Барух Спиноза пользовался тем же методом, что и схоласты, которые за четыреста лет до его рождения пытались изложить свое учение настолько конкретно и логично, насколько им позволял их талант. Более того, они уже подготовили то определение Бога, к которому через века придет Спиноза: Существо, которое не нуждается ни в чем другом для своего бытия, то есть обладает всеми возможными качествами. Для человека, мыслящего рационально, такое определение автоматически вызывает рациональный же образ. Это — образ Вселенной. Таким образом, из определения схоластов логически вытекало, что Бог и Вселенная тождественны.
К этому выводу из схоластической и иудейской философии и пришел Спиноза, пользуясь картезианским методом. Данный вывод обладал той геометрической самоочевидностью — «вещи, равные одной и той же вещи, равны между собой», — которой так восхищались в ХVII веке. Схоласты начали обезличивание Бога в тот момент, когда определили Его как совершенное существо, но столь велика была сила традиции, что когда Спиноза обнажил неизбежный результат, это вызвало огромное смятение. Такого результата, кстати, не предвидел Декарт, хотя, как мы знаем, сам он вплотную подошел к пантеизму.
В этой схеме верно лишь то, что спинозизм вырастал из глубины веков, что само вековечное занятие теологией не могло не вести к ее рационализации и к изгнанию из нее остатков язычества.
Следует ли удивляться сегодня, когда самое незначительное отклонение от священных текстов расценивается как предательство, что еретика, высмеивающего антропоморфизм божества, чудеса и таинства церкви и настаивающего на такой же документальности Священного Писания, как трудов Гесиода или Геродота, отлучили от синагоги? Может ли такая могущественная организация, как церковь, одобрить предположение, что книги, считавшиеся священными, являются просто-напросто творчеством палестинских пастухов?
Словом, амстердамская синагога, стремясь доказать свою непричастность к «подрывной деятельности», решила наказать «подрывной элемент» в своих собственных рядах. Жертвой этой политики стал благороднейший философ и один из самых порядочных людей, которые когда-либо появлялись в иудейской истории.
Мы предписываем, говорилось в тексте «великого херема», чтобы никто не имел с ним устного общения и не проявлял к нему никакого расположения, не пребывал с ним под одной кровлей, а также не читал ничего, написанного им.
В 1660 году Спиноза поселился в Рейнсбурге, деревне около Лейдена, убежище изгнанных еретиков. Там под впечатлением от постигшей его кары за вероотступничество он написал «Трактат об усовершенствовании разума» — завуалированную автобиографию, где на первых же страницах содержится признание, как трудно было ему принять решение искать собственного Бога. В жизни, писал он, всех привлекают три вещи: богатство, слава и чувственные наслаждения. Сущность власти в том и состоит, что одним она предоставляет эти блага или отказывает в них другим. Противоречия между требованиями власти и личной порядочностью выдвигают на первый план вопрос, насколько ценны эти блага.
При более глубоком рассмотрении они оказываются далеко не столь привлекательными: порождают постоянное беспокойство, ибо если они есть, то появляется чувство неудовлетворенности их количеством, а если они утрачены, то «возникает величайшая печаль». Таким образом, блага, которые вселяют в вас попеременно то надежду, то страх, не располагают тем качеством, которым должна отличаться наивысшая ценность, — они не обеспечивают вам покой.
Каково же тогда подлинное человеческое благо? И уж совсем в духе экзистенциализма Барух Спиноза отвечает: быть самим собой. Но он не был бы философом, не добавив к этому: «Любовь к вещи вечной и бесконечной питает дух одной только радостью, и притом непричастной никакой печали; а этого должно сильно желать и всеми силами добиваться».