Достиг ли Спиноза такой радости? Он убеждает, что достиг. Овладев этой насущно необходимой истиной, он стал испытывать душевное спокойствие, сначала периодически, затем все чаще и чаще, пока, наконец, эта безмятежность духа, свойственная пророкам и святым и именуемая божественной благодатью, не утвердилась в нем навсегда: «Свою жизнь я стараюсь проводить не в печали и воздыханиях, но в спокойствии, радости и веселье, поднимаясь с одной ступеньки на другую, более высокую». Мыслью о душевном спокойствии пропитана переписка Спинозы, и оно является, в сущности, основной темой его шедевра — «Этики».
Но, по правде говоря, он слишком уж сильно подчеркивает это спокойствие. Он действительно умел владеть собой и проявлял высокое благородство в своих поступках. Однако несмотря на все это, у Спинозы можно встретить чувство гнева, которое испытывает всякий порядочный человек, когда подвергается оскорблениям. Можно ли выдумать большее зло для государства, восклицает он в «Богословско-политическом трактате», чем то, что честных людей отправляют как злодеев в изгнание потому, что они иначе думают и не умеют притворяться? Что пагубнее того, что людей считают за врагов и ведут на смерть не за какое-либо преступление или бесчестный поступок, но потому что они обладают своеобразным умом…
В 1673 году Спиноза получил приглашение занять кафедру философии в Гейдельбергской академии. Приглашение содержало гарантию полной свободы, но также предостережение, что он не должен злоупотреблять ею для потрясения основ религии. Отклоняя предложение, он не без иронии писал: я не знаю, какими пределами должна ограничиваться предоставляемая мне свобода, чтобы я не вызвал подозрения в посягательстве на публично установленную религию. Ведь раздоры рождаются не столько из пылкой любви к религии, сколько из различия человеческих характеров или из того духа противоречия, в силу которого люди имеют обыкновение искажать и осуждать все, даже и правильно сказанное.
Между тем, окруженный собаками, птицами и кошками, он продолжал влачить жалкую жизнь шлифовальщика стекол, дыша пылью и наживая туберкулез. Питался он очень скудно. Завтрак ему заменял стакан вина, ужин — беседа с хозяином. Его от природы слабые легкие не могли долго выдержать этого.
Спиноза скончался в возрасте 45 лет. Он прилег от слабости в мансарде — и отошел в вечность, в бесконечную систему вещей, о которой постоянно размышлял. Его похоронили в общей могиле. Он никогда не отступал от реальной действительности, не позволял себе никаких метафор, и последние слова его «Этики» говорят нам, что всё прекрасное так же трудно, как и редко.
Под собственным именем он опубликовал единственную книгу — «Основы философии Декарта», — и вообще считал, что имя не должно отягощать произведение.
Для того чтобы правильно понять Спинозу, следует заметить, что, подобно Сократу, он был человеком сильных чувств, которые он большим усилием воли подчинял контролю разума. Свидетельство тому — пятая часть «Этики», прославляющая власть ума над эмоциями. Здесь дан самый глубокий анализ природы человека, какой когда-либо имел место до Фрейда, работу которого она отчасти предвосхищает. Но, в отличие от Фрейда, Спиноза преувеличивает как господство разума над аффектами, так и возможность сведения всех чувств в рациональную систему.
Антропология Спинозы — это, прежде всего, рабство человека у собственных страстей. Четвертая часть «Этики» так и называется: «О человеческом рабстве, или о силах аффектов». Нет, люди не свободно выбирают свои страсти. У большинства последние настолько заполняют все их сознание, что полностью лишают их свободы воли, уподобляя камням, выпущенным из пращи.
Раз человек является частью природы, то он подчиняется ее законам; при этом человеческая способность весьма ограничена, и ее бесконечно превосходит могущество внешних сил.
Дух тем лучше понимает себя, чем больше он понимает природу и, чем лучше он понимает порядок природы, тем легче может удержать себя от тщетного.
Итак, добродетель суть действие по законам природы (а не вопреки им). Отсюда, в частности, стремление к самосохранению (первое основание добродетели). Для Спинозы желание — творческая и позитивная сила. В отличие от Платона, он не противопоставляет культуру и волю, а выводит первую из второй. Подчинение страстям — разновидность рабства. Только ум делает человека активным, только могущество разума, присущего немногим, дает им свободу. Благодаря уму, человек воздействует на природу, а не только подчиняется ей. Сторонник интеллектуального аристократизма, Спиноза действительно отрицает свободу воли большинства неразумных, оставляя ее лишь немногочисленной элите духа. Неразумие массы представляется ему имманентным и неизменным ее свойством: «Избавить толпу от суеверия так же невозможно, как и от страха». Хотя толпа, vulgus, приобретает здесь этический, а не социальный оттенок, это не смягчает его пренебрежения к ней и к ее неспособности возвыситься до Знания, и, следовательно, Свободы.
Как и автор «Левиафана», автор «Богословско-политического трактата» видит эгоизм, неразумность и вожделение толпы, внушающих тем больший страх, чем человек коварнее и хитрее по сравнению с животным. В сущности, это тождественно бэконовскому «человек человеку — волк». До Руссо остается еще столетие, а Спиноза уже предостерегает от природного права и естественного состояния, свободного от морали.
Нет, он не мизантроп и не пессимист. Хотя пороки будут существовать доколе есть люди, их надо не оплакивать, не осмеивать, а познавать, ибо познание — путь к управлению. Спиноза много бьется над вопросом, как сочетать индивидуальные, почти всецело эгоистические и разъединяющие интересы каждого с общественным интересом. И хотя он понимает, что путь к свободе весьма труден и открыт для немногих, его мечта — общество, где каждый мог бы жить по общему решению всех.
Такая была эпоха: вера в спасительную силу знания не обходила даже Благословенных. Барух-Бенедикт верил в то, что знание способно укротить чувство, сделав его наименьшей частью души, и в то, что можно математически обосновать не только этику, но и авторитет церкви (он приглашал Бурга осуществить эту идею).
Однажды у него спросили: откуда он знает, что его философия истинна. Оттуда же, ответил он, откуда известно, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым.
«Опьяненный логикой мира, он дал логику без мира».
Это не совсем так. При всем своем пиетете к разуму, он не преувеличивал власть интеллекта над страстями, которую так упорно отстаивало Возрождение. Рационализм Спинозы представляется мне рационализмом с человеческим лицом. Вопреки математической форме изложения своих идей, он был весьма далек не только от математических методов, но и от логики.
Хотя он полагал, что можно окончательно и абсолютно познать мир и что он сам уже близок к этой цели, знание было для него благодатью (beatitudo), спускающейся с небес. Эту благодатную вершину знания Барух Спиноза именовал scientia intuitiva, а чувство, вызванное интуитивным озарением, — высшим счастьем, которое и есть любовь к Богу.
В духе времени прославляя ясность и отчетливость, Спиноза, как и Паскаль, в глубине души благоговейно чтит сокровенность бытия, вечность и тайну, да и на мир смотрит исключительно sub specie aeternitatis[63]. Вся его философия — не голос разума, но выражение глубины переживаний со всеми их противоречиями, смутностью и свободой. Согласно его учению, рассудок поднимается лишь до познания атрибутов и только интуиция — до постижения сущности вещей.
Вопреки всем этим оговоркам, именно этот великий педант наиболее последовательно и настойчиво навязывал миру логику: «Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей». Уже был Фома Аквинский, логически «обосновавший» бытие Бога, уже существовала великая сатира Рабле, не выхолащивающая человека, а открывающая в нем неимоверные бездны, только недавно умерли Шекспир, Сакс и Ронсар, рядом, всего за проливом, уже творил С. Батлер, уже родился Джонатан Свифт, а Барух Спиноза своими леммами и теоремами все еще возводил здание своей «Этики».
«Постараемся же хорошо мыслить: вот основа нравственности».
И все же не всё так просто: разве не величайшим достижением Баруха Спинозы, на которое до сих пор обращали мало внимания, было предвосхищение теоремы Гёделя о неполноте логики? Дословно так: «Наши мысли или идеи как бы отрывочны или неполны».
Другим его достижением было предчувствие лингвистического анализа. Б. Спиноза призывал к осторожному и критическому отношению к словесному материалу во избежание ошибок, возникающих от неправильного употребления слов. Большинство философских разногласий, говорил он уже словами Витгенштейна, возникает или вследствие неправильного выражения своих мыслей, или неверного истолкования чужих.
Именно Спинозе принадлежит формула: «Всякое определение есть отрицание», восхищавшая многих философов и трансформированная Гегелем в «Дух — это негативное».
Множество атрибутов Спинозы — это перспективы видения субстанции с различных точек зрения. Отсюда — преемственность смены плоскостей рассмотрения Павла Флоренского и систематического плюрализма Майерса от атрибутов Спинозы.
Для Спинозы человеческие тела представляют собой сложные индивидуумы, отдельные элементы которых также индивидуальны и определяются не по субстанции, а по виду движения. «Тела различаются между собой по своему движению и покою, быстроте и медленности, а не по субстанции».
Спиноза трансцендирует не позицию отдельного субъекта, наблюдающего движение (в его «Этике» мы не находим чистого «я мыслю»), он трансцендирует само движение, пытаясь мыслить тело через движение, в зависимости от быстроты или медленности, которые оно может демонстрировать.
В отличие от Бэкона, Спиноза считал чувственные идеи смутными и многократно подчеркивал неприемлемость и недостаточность сенсуализма и эмпирики. Достоверные истины всегда устанавливаются интеллектуально, до опыта, априори, и лишь затем проверяются практикой. 23-я теорема второй части «Этики» гласит: «Душа познает самое себя лишь постольку, поскольку она воспринимает идеи испытываемых телом впечатлений. Знание обязано своим происхождением исключительно уму, все прочее — недостоверно».