Легко говорить огорченному о терпенье,
Проповедовать законы предусмотрительности бездомному
путнику.
Слушать зимой голодные крики ворон, —
Если красная кровь наполнена вином и мякотью барашка.
Легко смеяться над враждебными стихиями,
Слышать вой пса у зимней двери и рев быка на бойне;
Видеть Бога в каждом ветре и благословение в вихре;
Слушать звуки любви в грозе, разрушающей дом нашего врага;
Радоваться плевелам, покрывающим его поля, и болезням,
косящим его детей, —
Когда наши оливы и лозы поют и смеются вокруг наших дверей
И наши дети приносят плоды и цветы.
Тогда совершенно забыты вопли и горе, и раб, мелющий
на жернове,
И пленник в цепях, и бедняк в темнице, и воин в поле,
Лежащий с раздробленной костью, стеная среди
счастливейших мертвых.
Легко возрадоваться в шатрах благоденствия:
Так и я мог бы петь и радоваться, но не такова моя доля.
Откуда эта мощь у бедняка, вышедшего из ремесленной мастерской гравера? У человека, отвергнутого современниками и систематически не учившегося (если не считать недолгое пребывание в школе Королевской Академии)? Попытка получить систематическое художественное образование потерпела провал как из-за отсутствия средств, так и вследствие того, что всемогущий президент Королевской Академии художеств не нашел в его рисунках ничего, кроме экстравагантности. Затем его рисунки будут отвергать на выставках, а издатели — отказывать в публикации стихов. Еще бы! — в мире блещет остроумием и холодным расчетом поэзия Попа; Томсон, Юнг, Грэй, Каупер покоряют мир сентиментальностью, а здесь какой-то никому не ведомый, нищий, неотесанный и не вполне нормальный смерд…
«Видения» Блейка — это не болезнь обостренного восприятия, но поэтический принцип: искатели сокровенной истины должны развивать свое воображение до сверхчувственного предела. Блейк не доверял рассудку и скептически относился к непогрешимости чувств. Воображение, интуиция были для него главным инструментом поэтического познания, направляемым самим Богом: «Бог становится таким, как мы, чтобы мы могли стать такими, как Он».
Поэтический гений, обладающий пророческим даром (Блейк отстаивал идею поэта-провидца), он был наделен особой интуитивной чувствительностью, способностью проникать в сущность явлений жизни. Поэт, постигающий бесконечное, постигает Бога. Его Исайя говорит: «Я не вижу Бога и не слышу Его, ибо мое физическое восприятие ограниченно, но мой дух постигает бесконечное во всем». Для Блейка беспредельное — это и Бог, и жизнь, то есть божественность жизни.
Чтение Блейка, наоборот, оставляет надежду на невозможность сведения мира к узким рамкам, где все распределено заранее, где не существуют ни исследование, ни волнение, ни пробуждение, где мы должны идти по намеченной дороге, спать и смешивать наше дыхание с тиканием вселенских часов сна.
Блейк не скупится на пламенные порывы. «Благоразумие — уродливая старая дева, за которой волочится бессилие». Его девиз — воодушевление, а не рассудочность, воображение, а не расчет. Законы живописи, изложенные Рейнолдсом, чужды Блейку так же, как поэтика Аристотеля и наставления Горация.
Яркость его видений превращала их в ниспосланные свыше откровения. Спонтанность мыслей вела к автоматизму письма. Физическое существование эйдосов не вызывало в нем сомнений. Скульптуры греческих богов были для него изображением духовных сущностей. Образ или Видение, — писал он, — не то, что думают современные философы, — не облако пара или ничто… Эти состояния существуют, человек проходит, но состояния остаются. Будучи визионером, он знал, что его замыслы диктуются ему свыше, а свои рисунки называл воплощением видений.
С детства обладая мистическим складом ума, он категорически отрицал ирреальность своего внутреннего мира, ибо иного не ведал. На дерево одно глупец и умный смотрят, но разные деревья видят — вот исток его «странности». Нет, не «странный мир» — уникальный мир Блейка.
Спросят: «Когда вы смотрите на восход солнца, не кажется ли вам, что круглый огненный диск его чем-то напоминает гинею?» О нет, нет! Не гинею я вижу, но неисчислимый сонм ангелов небесных, гласящих: «Свят Господь Бог наш Всемогущий». Ибо не вещественному, не телесному моему взгляду я доверяю, как не окну доверяю, когда разглядываю происходящее за ним, ибо я смотрю сквозь него, а не его посредством.
Мог ли такой человек видеть груши на ветвях деревьев, если там пели ангелы?
Да, он нигде не учился, если не считать ту единственную школу, которую проходят все визионеры, — школу самозабвенного труда. Воспитанный на Библии, он был жаден до мифа, привлекавшего его грандиозной величественностью образов, с ними он сверял собственную фантазию. Многое он черпал у средневековых и современных мистиков. Тематика «Пророческих книг», в которых поэзия граничит с мистическим бредом, во многом заимствована из еврейской, греческой, римской, индийской мифологии, «Эдды», Каббалы, ересей ранних гностиков, антиномианства. Из последнего вырастет собственная еретическая мифология Блейка, впитавшая также нордические саги, поэтику Оссиана, яд Свифта, скептицизм Беркли, набожность Уоттса, беспощадность Бёрка, ну и, конечно же, Чосера и Шекспира, Ариосто и Данте, Мильтона и Чаттертона. Да, было у кого черпать… Позднее Фюзели скажет о нем самом: «У Блейка чертовски хорошо воровать!»
В стихотворном послании к Д. Флаксману У. Блейк сам перечислил некоторые из источников его творчества:
Мильтон возлюбил меня с детства и лик свой открыл мне.
Эзра явился с Исайей пророком,
Шекспир в зрелые годы длань мне свою протянул,
Парацельс и Бёме явились ко мне…
Хотя за исключением фрагмента драмы «Эдуард III» Блейк не создавал драматических произведений, перекличка с Шекспиром продолжалась на протяжении всей жизни. А вот Мильтон был для Блейка образцом космизма, масштабом, по которому он сверял свои Небо и Ад, но и объектом острой критики. Как поэт в высшей мере тенденциозный, Блейк приписал Мильтону рационализм, апологию рассудка, подавляющего живое чувство. Совершенно не терпя здравомыслие, которым кичилось его время, Блейк язвительно высмеивал любые попытки морализирования и переносил на своего великого оппонента иронические инвективы в адрес «торжества разума».
Тем не менее Мильтону Блейк посвятил одну из своих пророческих поэм, излагающую принципы поэзии, основанной на воображении, когда «свободная выдумка торжествует над холодным вымученным искусством». Как и Мильтон, Блейк — мастер космических пейзажей, титанических сил, божественной борьбы. Иногда его называют связующим звеном между Мильтоном и Байроном или Шелли. Я так не думаю — слишком огромная пропасть лежит между первыми и вторыми…
Свою эпоху воспринимал как космический катаклизм, мировой взрыв. В ней «всё — смятение. Всё — тревога». Христос его «Вечносущего Евангелия» проносится по миру, «преследуя все напасти человеческие до самых их источников».
Мильтоновскую борьбу Зла и Добра Блейк «спускает» на землю: в «Америке» борьба титанов, пламени и мертвящего холода, происходит на суше и море, Юрайзен и Орк — символы столкновения человеческих армий, «чумы и проказы» поработителей (англичан) и отрядов генерала Вашингтона. Орк, потомок мильтоновского Сатаны, «нарушитель божественного закона», символизирует свободу, освобождение Америки. Спор Орка и «принца Альбиона» — парафраз мильтоновских словопрений Сатаны и небесных воителей.
Мастерство графика Блейк взрастил на доскональном знании гравюр Микеланджело, Рафаэля и Дюрера. Блейк-график не признавал искусства светотени и поэтому постоянно бранил Рубенса и Рембрандта. Страстное почитание более ранних мастеров объясняется тем, что он знал их только по гравюрам. Преклонение Блейка перед линией и отрицание цвета можно объяснить не только возможностями гравера, но и осознанием приоритета линии над колоритом.
«Великое и золотое правило искусства — чем яснее, резче и проволочное линия контура, тем совершеннее произведение искусства, — чем менее она смела и резка, тем очевиднее бедность воображения, плагиат и порча работы». «Выражения (экспрессии) не может существовать без формы и точного контура». «Выкиньте линию, и все снова станет хаосом».
Блейковский «Взгляд Иова» производен от жизненных невзгод поэта-художника: «Спрос в Англии не на то, чтобы человек обладал талантом и гением, а на то, чтобы он был пассивным и добродетельным ослом и был послушен мнениям знати об искусстве и науке. Если он таков, он хороший человек, если нет — пусть подыхает с голоду» — это я цитирую У. Блейка, познавшего сказанное на собственной шкуре. Вся жизнь — на грани нищенского существования, в постоянной заботе о хлебе насущном, в безвестности, отвержении, изгойстве. И — как приговор: «Выгода никогда не отважится переступить мой порог».
Крайне неприхотливый и непритязательный, но знающий свою меру, он стойко воспринимал собственную безвестность и чужое злопыхательство. Его непреклонный характер проявился уже в детстве. Он был столь нетерпим к ограничениям и наставлениям, что отец не рискнул пустить его к учителю. Так что он «сделал себя» сам: образовал, научил самостоятельно видеть и мыслить. Чрезмерная категоричность и нонконформизм затрудняли общение и вообще мешали жить. Но они же позволили стать автором великих книг.
Его нонконформизм граничил с резкостью, дерзостью, едким сарказмом, он презирал Академию и всех ее живописцев. В «Браке Неба и Ада» восстание против лицемерного благочестия превратится в апологию крайностей. Да и сам он предельно антиномичен, будто соткан из антитез любви и ненависти.
«Добро — это пассивное, повинующееся разуму, Зло — активное, рождающееся из энергии. Добро есть Небо, Зло есть Ад».
Его мировоззрение — это действительно взгляд Иова: потеряв всё на свете, человек приобретает вечность и Вселенную, становится демиургом. То, что Штирнер и Ницше назовут Единственным и Сверхчеловеком, у Блейка было Естеством: мифологемой человеческой гармонии в целостном бытии.