Между 1838-м и 1844 годом Эдгар По создал такие шедевры, как «Молчание», «Заколдованный замок», «Падение дома Ашеров», «Человек толпы», «Маска Красной смерти», «Сердце-изобличитель», получил премию за рассказ «Золотой жук», впервые опубликованный в филадельфийской газете «Доллар ньюспейпер».
В апреле 1844 года По с семьей переехал в Нью-Йорк. Здесь был написан знаменитый «Ворон», напечатанный в «Ивнинг миррор» (январь 1845) и ставший акме По. Эта поэма, за которую автор получил 10 долларов гонорара (!), позже войдет в число высших шедевров мировой поэзии и принесет всемирную славу американской литературе.
Как-то в полночь, утомленный, я забылся, полусонный,
Над таинственным значеньем фолианта одного;
Я дремал, и всё молчало… Что-то тихо прозвучало —
Что-то тихо застучало у порога моего.
Я подумал: «То стучится гость у входа моего —
Гость, и больше ничего».
…………………………………………………………………………
«…Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, — я молю, скажи, когда?»
Каркнул Ворон: «Никогда».
Даже на пике известности ему приходилось ходить в поношенных штиблетах и потертом сюртуке. Гениальные произведения, целые поэмы По не давали ему возможности купить даже пару башмаков… Мы знаем, что все это время Эдгар страдал хандрой, ипохондрией, признавался в постоянной угнетенности духа, глубоком душевным переутомлении, нуждался в утешении.
В 1842 году его жизнь, едва наладившись, покатилась под уклон. С этих пор поведение По нельзя назвать образом жизни нормального человека: иррациональные поступки, внезапные исчезновения, бредовые состояния, беспамятство, усиливающаяся мания преследования, строительство «воздушных замков». Смертельный недуг Вирджинии по времени совпал со стремительным душевным падением самого Эдгара.
Эдгар По всю жизнь лелеял план создать собственный журнал, в котором мог сам распоряжаться своим творчеством. Несколько раз эта идея казалась близкой к воплощению, но всякий раз судьба препятствовала этому начинанию.
1845 год, когда По редактировал журнал «Бродвей джорнэл» и издал сборник «Ворон и другие стихотворения», многое изменил в его жизни. Казалось, что тогда перед ним раскрылись все двери, он вдруг стал интересен, но… у поэта была разбита душа: он достиг того, чего хотел, но оно больше не нужно ему. Отсюда раздражительность его «Литераторов Нью-Йорка»[84], эпатажность, нарастающая усталость и та тревожность духа, при которой творчество становится обузой. К тому же едва появился жизненный просвет, его немедленно заполнила неизлечимая в те годы болезнь молодой жены.
Многих героинь По наделил чертами жены — именно отсюда их хрупкость и ранняя смерть. Но и герои По — это ипостаси их автора: неврастеники, ипохондрики, фантазеры, мистики, жертвы многочисленных страхов. Болезненная и инфантильная Вирджиния стала прообразом «Лигейи», «Элеоноры», «Эулалии», «Береники»:
«Береника была мне двоюродной сестрой, и мы росли вместе в имении моего отца. Но как мало походили мы друг на друга! Я — слабый здоровьем, всегда погруженный в мрачные думы. Она — проворная и грациозная, переполняемая жизненными силами… О, эта великолепная и такая фантастическая красота! О, прелестная сильфида арнгеймских кущ!.. Но потом — потом всё окутал таинственный и ужасный мрак, и лучше бы вовек не рассказывать этой повести. Недуг, роковой недуг, точно знойный вихрь пустыни, пронизал все ее естество; прямо на моих глазах в уме ее, привычках и нраве происходили глубочайшие перемены, и действие их было столь утонченным и страшным, что нарушало самую гармонию ее души…»
В «Философии творчества» Э. По утверждал, что «смерть прекрасной женщины, вне всякого сомнения, является наиболее поэтическим предметом на свете». Женские образы в поэзии и прозе По носят идеальный, надчувственный характер, они духовны, бесплотны и всем им присущ оттенок болезненной экзальтации. Они слишком прекрасны и чисты, чтобы жить. В них реализована трагическая идея Эдгара По о несовместимости идеальной красоты и грубой реальности.
Вирджиния была больна туберкулезом в течение пяти лет — с 1842 по 1847 год. Она угасала на глазах. Чтобы хоть как-то поддержать ее, в мае 1846-го (по июнь 1849) семья переселилась «на природу» — в предместье близ Нью-Йорка. Эдгар и Вирджиния безумно любили друг друга, но и в этом судьба была неумолимой: ее смерть 30 января 1847 года стала для него не просто бесконечным отчаянием, но формой смерти при жизни.
Здесь уместно остановиться на личностных качествах Эдгара По — не художника, а человека. Я еще вернусь к любвеобильности поэта, а здесь ограничусь характеристикой, данной ему одной из его пассий Мэри Девро:
«Мистер По пересек улицу и подошел к крыльцу Ньюмeнов. При его приближении я отвернулась, потому что была еще очень молода и застенчива. Он сказал: “Здравствуйте, мисс Ньюмeн”». Она представила его мне, и тут ее зачем-то позвали в дом. По тотчас перепрыгнул через балюстраду и присел рядом со мной. Он сказал, что у меня самые прекрасные волосы, какие ему когда-либо приходилось видеть, — именно о таких всегда грезили поэты. С той поры он стал приходить ко мне каждый вечер; так продолжалось около года, и за все это время, вплоть до нашей последней ссоры, он, насколько я знаю, не выпил ни капли вина… Как он был ласков!.. Любовь его была полна страсти… Сблизившись с мистером По, я оказалась в довольно большом отчуждении. Многие из моих подруг боялись его и перестали со мной видеться. Я чаще встречалась тогда с его друзьями. Он презирал невежественных людей и терпеть не мог пустой светской болтовни.
…Если он любил, то любил до безумия. Нежный и очень ласковый, он тем не менее отличался вспыльчивым и порывистым нравом и был до крайности ревнив. Чувства его были сильны, и владеть ими он почти не умел. Ему не хватало уравновешенности; ум его был чрезмерно развит. Он насмехался над святынями веры и никогда не ходил в церковь… Он часто говорил о какой-то связанной с ним тайне, проникнуть в которую он был не в силах. Он думал, что рожден для страдания, и от этого жизнь его переполняла горечь».
Свидетельства современников рисуют нам байроновский образ гордеца, бунтаря или романтика, бросающего вызов черни, нарушающего социальные нормы и воюющего со всем миром с тем предельным ожесточением, которое предвещает скорый и трагический финал. Сам он писал о себе: «Моя жизнь — каприз-импульс-страсть-жажда одиночества-презрение к настоящему, разжигаемое страстностью ожидания будущего», но маска пресловутого дэндизма, которую, возможно, примерял к себе поэт, не была сущностью этого страдальца — ею он пытался защититься от безжалостного мира, во все времена отвергавшего лучших людей.
Говоря о «презрении к настоящему», По, несомненно, помогал укрепиться легенде о самом себе — он так поступал и раньше, когда, например, рассказывал о своих необычайных приключениях в Петербурге, где никогда не бывал, или с обманчивой достоверностью описывал плавания в южных морях, хотя с той поездки ребенком в Англию и обратно ни разу не покидал родных берегов. Романтикам было в высшей степени свойственно отождествлять вымысел и реальность: родившийся в воображении образ, которому непременно присущ оттенок исключительности и даже демонизма, накрепко прирастал к ним, заставляя их самих в него уверовать, как в тот возвышающий обман, который дороже тьмы низких истин. Трудно оказывалось различить за целостностью творческой индивидуальности романтического поэта два эти облика — «возвышенное» и «земное». Так и укреплялись представления об идеалистах, загубленных грубым прозаизмом своей эпохи, о мечтателях, вынужденных обитать среди плоских утилитаристов и рядом с ними похожих на пришельцев из иных миров.
Характер Эдгара По был соткан из огромного количества противоречий: замкнутость и стремление к одиночеству уживались в нем с общительностью и веселостью, болезненная восприимчивость и рефлексия — с трезвостью, мечтательность — с чувством реальности, а страх оказаться непонятым — с самоуверенностью.
Он говорил тихим, сдержанным голосом. У него были женственные, но не изнеженные манеры. У него были изящные маленькие руки и красивый рот, искаженный горьким выражением. Его глаза пугали и приковывали, их окраска была изменчивой, то цвета морской волны, то цвета ночной фиалки. Он редко улыбался и не смеялся никогда. Он не мог смеяться, для него не было обманов. Как родственный ему Де Куинси, он никогда не предполагал — он всегда знал.
Он был вспыльчив, раздражителен и, вероятно, подвержен той болезни, которую сегодня называют атаками паники. Аномалии поведения Эдгара По дали биографам основание для предположения о том, что он страдал каким-то недиагностируемым органическим повреждением мозга, вызывавшим отклонения в поведении. Легковозбудимый, нервный, вспыльчивый, он плохо контролировал собственные поступки. Рано возникший внутренний надлом лишь увеличивался с годами, в конце концов приведя к ранней смерти. Увы, с ростом известности обострялись негативные черты его характера, особенно заносчивость и пьянство.
Надо иметь в виду, что страдания и боль гения всегда выражены сильнее, чем у эвримена. Когда я читаю об Эдгаре По как ужасающе безнравственном человеке, то всегда слышу голос плебса, охлоса, черни. С позиции холодной трезвости или рассудочности любой гений кажется эгоистичным или безнравственным, но дело в том, что сама такая позиция безнравственна, ибо измеряет бесконечное конечным и безвременное земным. Эдгар По чувствовал себя пришельцем на этой земле — пришельцем, явившимся из запредельности, «где ни мрак, ни свет и где времени нет».
Основными психическими состояниями Эдгара были паника, тревога, беспокойство. Он был подвержен мании преследования, клаустрофобии, депрессиям и неврозам. Все эти болезненные состояния усугублялись вином. Свидетельствует Г. Аллен: