К счастью, будущего гения везде окружала музыка: бюргерские концерты, любительские хоры, церковные песнопения. Он и сам любит петь, в 12-летнем возрасте пишет псалом с оркестровым сопровождением, несколько номеров для оперы, много песен и пьес для рояля. Всё указывало на то, что в нем таится истинное музыкальное дарование. Его любимые композиторы — Моцарт и Гайдн, но из Бетховена он знал лишь квартеты: «Уже мальчиком я достиг большой беглости в игре с листа, однако без достаточного технического совершенства… Игры больших мастеров я не слыхал…»
Удивительно, но свое увлечение музыкой он называет болезненным: свободная многочасовая импровизация… виолончель и флейта у городского музыкального директора Мейснера… горящее в душе пламя… послеобеденное музицирование перед отцом. Впрочем, не менее его тянет к литературе: поэзию Жан Поля он ставит выше Гёте, он сам подражает Рихтеру и пишет о нем другу Розену: «Этот поэт часто доводил меня до грани безумия, однако радуга умиротворения и человеческий дух всегда парят над слезами, и сердце чудесным образом ободряется и просветляется…»
Преклонение перед Жан Полем Шуман сохранил на всю жизнь. Он воистину переплавил в своей душе романтические черты поэта, в котором видел родственное по духу существо, и фортепьянные произведения последующих лет свидетельствуют о том, что личность Жан Поля вдохновляла его и как человека, и как художника.
Литературный портрет Роберта Шумана обогащают его многочисленные дневники и «Книга проектов», отражающая процесс создания музыкальных произведений. В 18 лет Роберт с известной долей претенциозности писал: «Я еще не знаю, кто я. Думаю, у меня есть воображение. Я точно не мыслитель: я не могу сделать логическое заключение. А рожден ли я поэтом (ведь стать им невозможно), решать потомкам».
Отец Шумана, понимая незаурядные музыкальные способности сына, решил дать ему соответствующее образование, направив на учебу к композитору Карлу Веберу, но этим планам не довелось сбыться: сначала в Лондоне умирает Вебер, а вскоре и отец. Сам Роберт ни на секунду не сомневался в том, что его призвание — искусство, но долго не мог понять, чему посвятить свою жизнь — литературе или музыке. Одно из его последних гимназических сочинений носило название: «О внутреннем родстве поэзии и музыки».
Переход Шумана от детского к юношескому возрасту сопровождался резкой переменой характера: веселый и шаловливый ребенок трансформировался в сосредоточенного и задумчивого юношу, сторонившегося людей. В 1826 году Роберт пережил два тяжких удара, болезненно отразившихся на его впечатлительном характере: он утратил сестру, которая сошла с ума, и любящего отца, без которого ему пришлось выдержать тяжелую борьбу и чуть было не отрешиться от того, в чем таились смысл, счастье и слава его жизни — от музыки.
Со смертью отца музыкальные стремления Роберта остались без поддержки; а прагматичная мать, исходя из печальных примеров Моцарта, Бетховена и многих других музыкантов, живших и умерших в нищете, категорически противилась музыкальной профессии сына. Она настаивает на юридической карьере, а сын, связанный с матерью узами самой нежной, искренней любви, чувствуя себя одиноким и беспомощным, должен был подчиниться ее желанию. В течение долгих месяцев он и сам не может прийти к решению о выборе жизненного пути. Он видит мир прекрасным, но под влиянием матери и опекуна, коммерсанта Руделя, записывается на юридический факультет Лейпцигского университета. Судя по всему, выбор Лейпцига отнюдь не случаен и вовсе не в связи с университетом.
Лейпциг являлся самым подходящим местом для образования музыкального дарования: он обладал прекрасным театром, многочисленными хоровыми и другими музыкальными обществами, постоянно дававшими концерты, и, наконец, знаменитым Гевандхаузом, где давалось ежегодно от 20 до 24 симфонических собраний. Немудрено, что такие преимущества примирили Шумана с теми недостатками Лейпцига, которые он находил в нем раньше, и заставили его сказать, что «нет в Германии, а может быть, и во всем мире, места, более подходящего для молодого музыканта».
Не понадобилось долгого времени, чтобы романтичный, сентиментальный, тянущийся к искусству юноша осознал совершенную ошибку; юриспруденция давит его своими холодными, как лед, определениями, изучать медицину он не хочет, а теологию — не может: «Я нахожусь постоянно в разладе с самим собой и напрасно ищу наставника, который мог бы мне сказать, что я должен делать».
Разлука с родными и необходимость заниматься делом, противным всей его природе, повергли Шумана в глубокую тоску; его письма студенческого периода проникнуты безысходной грустью. Как он ни борется с собой, как ни старается убедить себя в пользе своих занятий, он не может преодолеть своего отвращения к изучаемому предмету и к городу. К тому же бурши-студенты раздражают его грубостью, односторонностью и плоскостью своих воззрений. Их трактирным увлечениям он предпочитал одинокие прогулки или музицирование. «То, чего я не могу получать от людей, мне дает искусство и обо всех высоких чувствах, которые я не могу высказать, мне говорит инструмент».
Теперь у него много личных проблем, помимо профессии. Он редко появляется в университете, много музицирует, продолжает сочинять песни и ищет советчиков в музыкальном мире. Среди его друзей тоже преимущественно музыканты.
Тайком от матери он берет уроки музыки у Фридриха Вика, в доме которого знакомится с блистательной дочерью учителя Кларой, своими талантами уже тогда вызывавшей в музыкальных кругах Лейпцига большое изумление: виртуозная пианистка, скрипачка, певица, к тому же основательно изучающая с отцом теорию музыки. Музыка заставляет Роберта не только забыть университет, но оттесняет его тягу к поэзии. Хотя в Лейпциге Шуман снял квартиру в одном доме с Виком и вскоре стал в его семье своим человеком, его занятия продолжались недолго: за недостатком времени Фридрих Вик должен был их прекратить.
Виртуозность Шумана мало подвинулась вперед, но музыка все более и более завладевала его душой. «Я иногда так поглощен музыкой, — пишет он Фридриху Вику, — и так переполнен звуками, что мне невозможно их записать». Музыка становится для него «облагороженным языком души», и он считает себя владельцем ключа к ее пониманию.
Теперь музыка не просто образ жизни Роберта, но священнодействие, спасение от жизненных проблем, форма медитации. Он не исполняет, а медитирует, не пишет, а впадает в транс. Чтобы увильнуть от учебы, он бежит из Лейпцига в Гейдельберг, обманывает мать, что именно здесь сосредоточена лучшая юридическая профессура. На самом же деле Гейдельберг считался колыбелью немецкого романтизма, городом, в котором жили и творили Арним, Брентано и Гёррес, где всего лишь двадцать лет назад вышел в свет «Волшебный рог мальчика»[87]. Кроме того, в Гейдельберг его привлекают друг Розен и профессор Тибо — не как известный юрист, а как страстный любитель музыки, который не раз говорил, что ненавидит юриспруденцию и что если бы ему пришлось жить вторично, то он бы сделался, наверно, музыкантом.
Хотя он делает вид, что продолжает учиться на юриста, на самом деле семь часов в день проводит за роялем, много импровизирует, готовит себя к профессии пианиста и даже заслуживает эпитета «любимец гейдельбергской публики» — так он сам с гордостью пишет своему брату Юлиусу. Всё его время занято либо музицированием, либо сочинением музыки — фортепьянные пьесы цикла «Бабочки», концерт для фортепьяно, несколько частей задуманной симфонии… Побывав на концерте Паганини, потрясенный его виртуозностью, двадцатилетний Шуман, как независимо от него Ференц Лист, живет теперь одной мечтой — стать как они! Возможно, под влиянием этой мечты он наконец отваживается на свое письмо к матери, которое знакомо многим гениям — вспомним хотя бы П. Бодлера, А. Рембо, Ф. Кафку.
И вот закрыла Мать предначертаний том
И, гордо удалясь, не думала о том,
Что в голубых глазах и подо лбом с буграми
Ребенок, сын ее, скрыл отвращенья пламя[88].
В Гейдельберге Роберт вел жизнь, мало совместимую с его скудным финансовым содержанием, поэтому его письма к матери и опекуну полны просьб о вспомоществовании. Но 30 июля 1830 года в 5 часов утра он пишет душераздирающее письмо матери, в котором умоляет благословить его на поприще музыки и посоветоваться с маэстро Виком о будущем ее сына. Хотя все родственники против музыкальной карьеры Роберта, мать идет ему навстречу и обращается к Вику с просьбой вынести честный вердикт относительно возможностей Шумана-музыканта. Вик отвечает матери немедленно: «…Я берусь в течение трех лет сделать из Вашего сына Роберта, при его таланте и фантазии, одного из величайших современных пианистов…» Правда, далее следует длинный перечень условий решения этой задачи, которые радостный Роберт без колебания принимает.
Казалось, всё складывается самым лучшим образом для воплощения мечты — карьеры пианиста-виртуоза, но ни сам Роберт, ни его мать, ни профессор Вик еще не подозревают о роке, нависающем над Шуманом. Двадцатилетний студент, не завершив юридического образования, возвращается в Лейпциг, город своих мечтаний, дабы воплотить мечту — стать пианистом, равным скрипачу Паганини.
Его прилежание безгранично, он не довольствуется простой игрой на фортепиано, но заказывает себе немую клавиатуру, которую теперь везде возит с собой, ставит к себе на колени и упражняет пальцы.
Но… то ли от невиданного усердия, граничащего с самоистязанием, то ли он таящейся в нем болезни уже через год занятий происходит непоправимое — сначала немеет правая рука, затем начинают отниматься пальцы… Выяснилось, что Шуман сконструировал специальное приспособление для тренировки безымянного, самого слабого пальца и подвижнически «разрабатывал» его, пока не изувечил руку.
Чрезмерное напряжение привело к растяжению сухожилия и поражению всей руки. Хотя в результате лечения Роберт вновь обрел способность владеть рукой, но теперь мог играть несложные вещи и должен был отказаться от мечты сделаться виртуозом.