Германия за пределами Цвиккау оказалась скупой по отношению к своему гению, пресса молчала, новые начинания одно за другим давали сбои. Наконец, он останавливается на «Геновеве» Геббеля, но премьера «Геновевы» в Лейпциге 25 июня 1850 года принесла Шуману самое большое в его жизни разочарование. На спектакле присутствовали Лист и другие выдающиеся музыканты, что только усилило горечь Шумана: критики была беспощадна…
Окончив оперу, Шуман с увлечением принялся за сочинение музыки к «Манфреду» Байрона, окончил музыку к «Фаусту» Гёте, написал цикл «Bilder aus Osten» в четыре руки. Музыка к «Фаусту» была исполнена одновременно в Лейпциге, Дрездене и Веймаре в 1849 году, в сотую годовщину дня рождения Гёте. Столь же замечательна и музыка к «Манфреду» и «Фаусту». В духовной музыке Шумана (мотет, месса, реквием) скорее чувствуется обаятельный лирик, чем истинно духовный композитор.
Своего «Манфреда» Шуман писал, находясь на вершине своих творческих сил, в часы наибольшего вдохновения, но ему так и не было суждено увидеть премьеру на сцене. Она состоялась в Веймаре в 1852 году, когда композитор был тяжело болен, и больше при жизни Шумана «Манфред» никогда и нигде не был исполнен…
Шуман продолжает интенсивно творить, но то, что выходит из-под его пера, все чаще диктуется «пламенным порывом» — так он теперь называет свои экстазы.
(В этот период Шуман пишет 27 произведений, одну пятую всего сочиненного им. А тем временем в Германии назревает буржуазная революция, со всеми ее надеждами и разочарованиями.)
Революция, которую семья встретила сочувственно, оборачивается ужасом и морями крови. Спасаясь от ее хаоса, семья бежит из Дрездена ищет приюта в тихом месте. Шуман вновь набрасывается на работу. По мнению биографов, бесовство народного путча отдалило самую страшную проблему жизни композитора — исподволь надвигающуюся душевную болезнь. Потерянные революционные иллюзии он компенсирует работой, которая пока спасает его от умопомрачения.
«…Подобно тому, как внешние бури заставляли человека все больше углубляться в самого себя, так я только в музыке находил противовес тому ужасному, что вторгалось извне».
Шуман никогда не был любимцем судьбы, но с годами это проявляется все сильней. Музыка его плохо кормит, а теперь власти Дрездена отказывают в вакантной должности дирижера оперного театра, рушатся планы на переезд в Лейпциг, после колебаний он принимает предложение занять должность городского музыкального директора в Дюссельдорфе: за 700 талеров — четырнадцать концертов в год и еженедельные репетиции с певчим хором.
Казалось бы, наконец 40-летний композитор обрел достойное пристанище, признание и даже какие-никакие признаки славы. Даже страшные, все учащающиеся видения на время оставляют его. Он доволен переездом и с новой энергией берется за работу. Для церковных концертов и почти безо всякой подготовки он пробует свои силы сразу в двух жанрах литургической музыки: сочиняет Мессу (опус 147) и Реквием для четырехголосого хора и оркестра (опус 148).
Его также увлекает хоровая баллада и музыкальная драма. Хотя на новом месте он чувствует себя лучше, ему приходится избегать слишком большого напряжения, а именно, дирижирования, что его очень печалит… Как будто предчувствуя близкий конец, Шуман с лихорадочной поспешностью работал над подготовкой к печати своего «Собрания сочинений о музыке и музыкантах».
Но капельмейстерская деятельность Шумана в Дюссельдорфе с каждым месяцем становилась тягостнее для него, все это время его не отпускают галлюцинации, во время которых ему являлись Шуберт и Мендельсон и надиктовывали ему музыкальные темы. Чтобы хоть как-то оставаться в форме, он часто отдыхает, но болезнь все равно прогрессирует: сначала нарушается чувство ритма, затем проявляются нарушения речи и все более частые и длительные периоды полной апатии.
В 1852 году мучительная болезнь не позволила ему поехать на премьеру «Манфреда» в Веймар, а в 1853-м он не может дирижировать «Мессией» Генделя и своей симфонией ре минор в день открытия Нижнерейнского музыкального фестиваля в Дюссельдорфе. Последние крупные опусы Шумана все явственнее свидетельствуют об упадке его вдохновения.
Болезнь вызывает и другие неприятности: несколько членов муниципалитета заговаривают о смещении композитора с занимаемой должности. Интриги лишь ухудшают психическое состояние Шумана. Хотя его популярность за границами Германии (в Голландии и Англии) начинает расти, соотечественники ведут себя подло и бесцеремонно.
17 февраля 1854 года проявился первый явный симптом психического заболевания. Он и раньше получал темы своих произведений во сне, но в тот день проснулся ночью и заявил изумленным членам семьи, что только что ангел дал ему музыкальную тему, которую необходимо немедленно записать. Через несколько дней музыку ему посылал уже не ангел, а явившийся воочию Франц Шуберт. В злосчастный день 27 февраля Шуман, незаметно покинув общество гостей, бросился с моста в Рейн и только чудом его удалось спасти. Он пытался выпрыгнуть в воду из лодки спасателей. Понадобилось восемь мужчин, дабы отвести обезумевшего домой.
Дома он запирается в своей комнате и, не давая никому никаких объяснений, садится за работу, продолжая ее с того места, где остановился. Но временное улучшение не вызывает иллюзий ни у врачей, ни у самого Шумана. По его собственной просьбе 4 марта 1854 года его помещают в частную психиатрическую лечебницу доктора Рихарда в Энденихе, близ Бонна.
Судя по всему, душевная болезнь Шумана явилась результатом сифилиса, которым он заразился в юности. До последнего дня о нем заботились Клара и молодой композитор Иоганнес Брамс.
На какое-то время врачам удается стабилизировать болезнь Шумана, наладить сон и предотвратить срывы и припадки, но все равно он ощущает себя опустошенным и подавленным. Шуман полностью уходит в себя и никем не интересуется. Больному запрещены встречи с близкими и даже Кларой. Жена примиряется с этим распоряжением врачей, но не подозревает, что теперь увидит мужа только за два дня до его смерти.
Об этой встрече Клара писала в своем дневнике: «Он много говорил, казалось, с духами, не мог переносить около себя чьего-либо присутствия, стал беспокоен, но почти ничего больше нельзя было понять. Только однажды я разобрала “моя”, наверное, он хотел сказать “Клара”, потому что при этом он приветливо посмотрел на меня. Затем еще “Я знаю”, — вероятно, ”тебя”. Он страшно страдал, хотя доктор считал, что нет. Члены его постоянно подергивались, речь часто была очень горяча».
Из писем жены незадолго до смерти Шуман узнал, что у него родился последний, восьмой ребенок, которому дали имя Феликс и который единственный унаследовал поэтический дар отца[89].
Последние часы жизни Шуман был спокоен и его душа отошла во сне. Говорят, что голова умершего была прекрасна, а лицо теперь выглядело умиротворенным. Великого композитора Германии хоронили лишь несколько человек, таково было пожелание жены.
Памятник Шуману на его могиле в Бонне был поставлен только в 1880 году, то есть спустя четверть века после смерти великого композитора.
Клара пережила своего мужа на 40 лет. До 1854 года она сочиняла музыку; ее лучшие произведения (фортепианное трио, некоторые песни) характеризуются незаурядной фантазией и мастерством. Современники ценили Шуман-пианистку не только за блестящее владение новейшим репертуаром (Шопен, Шуман, Брамс), но и за высокую культуру интерпретации и певучий тон. До конца жизни она поддерживала близкие отношения с Брамсом.
Сёрен Киркегор (1813–1855)
Возвеличьте его, он был несчастен.
Во всем, что я написал, речь идет единственно и исключительно обо мне самом… В датском королевстве, безусловно, не живет ни один человек, обладающий таким чувством индивидуальности, каким обладаю я.
Сёрен Киркегор появился на свет 5 мая 1813 года в самом центре Копенгагена в набожной бюргерской семье. Его отец Микаэль был богатым торговцем, постоянно замаливающим свои грехи. Десятилетним пастушком он в сердцах послал проклятие Господу, что и обрекло его на невыносимо тяжелую жизнь. К тому же он совратил служанку, мать Сёрена. Микаэль Киркегор вступил с нею в брак вскоре после смерти первой жены, и гораздо скорее, чем полагалось по закону, у них родился ребенок.
Эти грехи, ожесточившие жизнь отца, долго оставались тайной для Сёрена, а позднее, когда он узнал о них, оказали негативное влияние на его психику. «Я родился в результате преступления, я появился вопреки воле Божьей…» В другом месте он писал: «С детства я находился во власти невыносимой деспотии… Будучи ребенком, я подвергался строгому и суровому христианскому воспитанию, говоря по-человечески, безумному воспитанию…»
Возможно, смертным грехом отца и Божьей карой сын объяснял cемейные утраты трех сестер и двух братьев, а также собственную отягченную болезнями наследственность — плохое здоровье, искривленный позвоночник, рахит. Позже нездоровье станет причиной отчисления его из королевской лейб-гвардии, в которой по закону должны были отслужить все студенты. Впрочем, природа наделила Сёрена острым свободным умом и язвительным языком, с малых лет он умел задиристо и язвительно отвечать многочисленным обидчикам.
Двух выживших братьев, как и отца, не покидала мысль, что семью действительно поразил гнев Господень и что никому из детей не суждено пережить возраст Христа. Поэтому Сёрен с удивлением и радостью отметил тот факт, что в 1839-м его старшему брату исполнилось тридцать четыре года.
Судя по всему, отец сыграл негативную роль в становлении одаренных сыновей, пытаясь воспитать их в духе ортодоксального угрюмого христианства, дабы они возлюбили распятого Христа, оплеванного толпой.
Осенью 1830 года, исполняя пожелание отца, 17-летний Сёрен был зачислен студентом теологического факультета Копенгагенского университета. Но в ту пору теология мало интересовала молодого Киркегора: то ли смерть нежно любящей матери в 1834 году, то ли взыскующий ум привели его к духовному кризису и религиозным сомнениям. Невообразимо трудно «найти идею, ради которой я буду жить и умру», — записывает он 1 августа 1835 года. «Тщетно ищу я, — писал он в "Дневнике", —