Чтобы вжиться в поэзию Дикинсон, ее надо читать и перечитывать.
Общим местом стало проведение аналогии между Эмили Дикинсон и Мариной Цветаевой, прежде всего касательно ломки канонических стихотворных размеров и способов рифмовки. Но когда наши критики говорят о «цветаевском стиле» Дикинсон, следует помнить хронологию. Дикинсон упредила Марию Цветаеву и Сильвию Плат эмоциональной порывистостью, ассонансами и диссонансами, многими поэтическими «вольностями». Причем у Эмили Дикинсон всё это вполне уживается со стихотворной формой, основанной на размере английских церковных гимнов.
Творчество Эмили Дикинсон оказало влияние на многих поэтов — навскидку назову имена Уильяма Карлоса Уильямса, Карла Сэндберга, Сильвии Плат.
Все переводчики единодушны в мысли о трудности перевода стихов Э. Дикинсон. Эта трудность заложена как в формах, так и в содержании ее поэзии, в уникальности ее поэтики и в самой личности поэтессы. Перевод всегда несет на себе отпечаток личности, а, как вы уже заметили, личности всех моих героев неповторимы. Тем более нельзя позавидовать тем смельчакам, которые берутся ее переводить. Тем не менее лирика Эмили Дикинсон действительно обречена на то, чтобы ее переводили — и обречена на то, что переводы эти заведомо не будут адекватными. Я считаю, что Вера Николаевна Маркова совершила два грандиозных открытия — это переводы японских трехстиший хокку и конгениальные переводы Э. Дикинсон.
Стихи Э. Дикинсон привлекали многих композиторов, среди которых Сэмюэл Барбер, Элиотт Картер, Аарон Копланд, Андре Превин, Майкл Тилсон Томас, Нед Рорем, Освальдо Голихов.
В заключение хочу предоставить читателю неповторимое удовольствие — прочитать несколько стихотворений Эмили Дикинсон, дающих представление о ее внутреннем мире и творчестве.
Она доросла до того, чтобы, бросив
Игрушки, что стали ей не нужны,
Принять почетную должность
Женщины и жены.
И если о чем-то она скучает —
О прежних днях, о тоске,
О первых надеждах или о злате,
Истончившемся на руке,
Она об этом молчит — как море,
Что прячет чудовищ и жемчуга,
И только сама она знает —
Как она глубока.
…
Наши новые руки
Отработали каждый прием
Ювелирной тактики
В детских играх с Песком.
…
Дважды жизнь моя кончилась — раньше конца —
Остается теперь открыть —
Вместит ли Вечность сама
Третье такое событье —
Огромное — не представить себе —
В бездне теряется взгляд.
Разлука — всё — чем богато небо —
И всё — что придумал ад.
…
Он был Поэт —
Гигантский смысл
Умел он отжимать
Из будничных понятий —
Редчайший аромат
Из самых ординарных трав,
Замусоривших двор —
Но до чего же слепы
Мы были до сих пор!
…
Я ступала с доски на доску —
Осторожно — как слепой —
Я слышала Звезды — у самого лба —
Море — у самых ног.
Казалось — я — на краю —
Последний мой дюйм — вот он…
С тех пор у меня — неуверенный шаг
Говорят — житейский опыт.
…
Душа парит в высотах —
От тела далека.
…
Говорят «Время лечит» —
Нет, ему неподвластно страдание
Настоящая боль каменеет
Так же, как Кости, с годами.
Время — только проверка несчастия
Если справилось с Горем —
Значит, мы волновались напрасно —
Значит, не было боли.
…
Наш Мир — не завершенье —
Там — дальше — новый Круг —
Невидимый — как Музыка —
Вещественный — как Звук.
…
Отличие Отчаянья
От Страха — как разлом —
За миг до катастрофы —
И через миг — потом.
…
Гигант в кругу пигмеев
Пригнется — он смущен —
Свое величие от них
Стыдливо спрячет он.
…
Поучал: «Будь широк!»
Стало ясно — он узок.
Мерка — только стесненье уму.
Правде — вывеска ни к чему.
…
Вглядись в Безумца — иногда
Он чуть ли не пророк,
А Слишком Умных глас толпы
Безумцами нарек.
…
Герой в бою стяжает славу —
Но знаю я — отважней тот,
Кто с целым полчищем Страданий
Борьбу в душе своей ведет.
…
Обида — признак Мелюзги.
Коль ты во мгле не зришь ни зги —
На Горизонт смотри!
…
Душой моей осуждена —
Я дрогнула — то Горний Глас —
Людьми осуждена — смеюсь —
Душа ведь — друг мне в этот час.
…
Страшней утратить веру,
Чем деньги потерять —
Разбогатеть возможно вновь —
Но чем же возместить
Наследство Вдохновенья —
Отписанное нам?
Кто издержал хоть грош один,
Останется нагим.
…
Взгляни на время благодарно,
Оно старалось, как могло;
Как нежно озаряет солнце
Все человеческое зло!
…
Блеск и трагизм — вот сущность славы.
Она на миг дарует Власть,
На имя — что не знало Солнца —
Своим лучам дает упасть,
Его согреет на мгновенье —
И гаснет,
Вновь предав забвенью.
…
Сперва мы просим радости,
Потом — покой лишь дать,
А позже — облегчения,
Чтоб только не страдать.
А после — только бы уснуть,
Когда поймем, что врач
Уже не в силах нам помочь,
А волен лишь палач.
…
В короткой жизни сей,
Что длится час, не боле,
Как много — и как мало —
Того, что в нашей воле.
…
Чтоб свято чтить обычные дни —
Надо лишь помнить:
От вас — от меня —
Могут взять они — малость —
Дар бытия.
…
Вера — прекрасное изобретение
Новые ноги топчут мой сад —
Для «зрящих незримое», господа.
Новые пальцы холят росток.
Но осторожность велит — тем не менее —
На ветке вяза бродячий Певец
И в микроскоп заглянуть иногда.
Одиночество гонит прочь.
…
Новые дети шумят на лугу.
Новые кости легли на ночлег —
И снова — задумчивая весна —
И вновь — пунктуальный снег.
Поль Верлен (1844–1896)
И до утра
Злые ветра
В жалобном вое
Кружат меня,
Словно гоня
С палой листвою.
Боже, ты меня ранил любовью.
Рана открыта еще,
Боже, ты меня ранил любовью…
Он был несчастен, но никогда не лгал.
Поль Верлен, один из самых проникновенных и трепетных поэтов, испытывавший неразрешимую тревогу по несуществующей красоте, открывает трагическую череду прóклятых поэтов с ужасной судьбой и всеми мыслимыми и немыслимыми бедствиями существования, о которых он сам писал:
Минутами — я жалкий челн. Беззвездный, Весь в облаках встречая небосклон, Один, без мачт сквозь бурю мчится он С молитвою и ожидая бездны.
Черный сон мои дни
Затопил по края:
Спи, желанье, усни.
Спи, надежда моя!
Не очнуться душе!
Всё окутала мгла,
Я не помню уже
Ни добра и ни зла.
Колыбелью плыву
Я под сводами сна.
И одно наяву —
Тишина, тишина…
Судьба Верлена — трагична от начала и до конца: уникальное сочетание чистоты и порока, он издавал соловьиные трели из кабаков, бардаков и тюрем, то опускаясь на заблеванное дно жизни, то, всплывая, дабы стать ее учителем.
Даже среди страдающих гениев его судьба беспримерна. Недостатки воспитания, богемность, слабохарактерность, психические патологии превратили его жизнь в непрекращающийся скандал. Он то исчезал на десятилетия, предаваясь разнузданному пьянству и разврату, то вдруг публиковал религиозные литургические стихи, то испытывал угарные чувства, то требовал добронравия…
Трудно придумать нечто более несовместимое: облик Овода и полное невладение собой, вдохновенная поэзия и животный инстинкт, святость и порок, раскаяние и цинизм, изысканная виртуозность и стихийность, высший аристократизм духа и низшее плебейство тела.
Старый бродяга, уставший от 30-летних скитаний; просветленный мудрец; обуянный природными влечениями сатир, наполовину бог, наполовину животное, — скажет Анатоль Франс. Французский Диоген, один из представителей контркультуры, он не усматривал в панкизме ничего предосудительного.
Поль Верлен, выходец из буржуазной семьи, никогда не обладал ни буржуазным мироощущением, ни классовым инстинктом. Люди казались ему отнюдь не связанными с ним совокупностью прав, обязанностей и интересов. Он взирал на них как на шествие марионеток или китайских теней.