Джойс говорил об Уайльде: он был отнюдь не извращенным монстром, невесть откуда взявшимся в благополучной цивилизации современной Англии (как Андре Жид — современной Франции), — напротив, он был логическим и неизбежным продуктом англосаксонского воспитания с его жестоким регламентом и тайными пороками. Вообще говоря, даже странно, что извращения относительно редки в этом лучшем из миров (по крайней мере), так было в XIX веке).
Впрочем, дело не в воспитании и, возможно, даже не в бисексуальности Верлена. Учитывая его инфантильный комплекс и привычку жить в компании друзей, можно предполагать, что речь шла даже не о гомосексуальности, а о мужской дружбе, которая часто перевешивала супружескую любовь. Как и Бодлер, Верлен всю жизнь оставался ребенком, и для него мужское братство вполне могло преобладать над зовом плоти.
Я не буду здесь подробно останавливаться на отношениях двух великих поэтов — Поля Верлена и Артюра Рембо, описанных мною в «Прóклятых поэтах», но, по словам А. Моруа, именно они положили начало драме, в которой суждено погибнуть если не гению Верлена, то его рассудку. В этой книге я уже рассказывал, как бегство Гогена послужило отправной точкой к безумию Ван Гога. Весной 1873-го Верлена ждал подобный удар — бегство Рембо. Что побудило юношу к бегству — натура бродяги, безденежье или сложные отношения с Полем, — мы не знаем, но Верлен был потрясен, впал в прострацию, отчаяние, испытал нервный шок, почувствовал близость смерти, и только немедленный приезд матери предотвратил катастрофу.
К сожалению, разрыв не стал окончательным и явился лишь шагом к близящейся трагедии. Вняв мольбам Поля, Артюр приехал к нему в Бельгию, но все попытки Верлена наладить прежние отношения вели к противодействию и ссорам, одна из которых кончилась выстрелом из пистолета и ранением Рембо. Верлен оказался в тюрьме, сразу утратив товарищей, жену, самого близкого друга. Теперь он был отлучен от алкоголя, несообразностей богемной жизни, свободы, но взамен получил нечто большее — возможность обращения, просветления.
Он вдруг ощутил себя великим грешником, добровольно принявшим мученичество, самозабвенным самоистязателем. Верлен стал образцовым узником: он решил исправить ошибки молодости и замолить свои грехи. Он раскаялся и почти все время проводил в молитвах. А. Франс называл Верлена киником, но после тюрьмы он стал мистиком.
От одного до другого не так уж далеко. Сходство между философами вроде Антисфена и Диогена и итальянскими нищенствующими братьями слишком очевидно. Киник и мистик Поль Верлен принадлежит к числу тех, царствие коих не от мира сего; он из семейства любовников нищеты. Св. Франциск, несомненно, признал бы его своим духовным чадом и, пожалуй, особо отметил бы среди своих учеников. И, как знать, может быть, Поль Верлен стал бы под власяницей великим святым, как он среди нас стал великим поэтом?
Искусство Верлена, названное Федором Сологубом мистической иронией, на самом деле было чистой тоской по чистоте.
Смешно Искусство мне, и Человек, — и ода,
И песенка, — и храм, и башни вековой
Стремленье гордое в небесный свод пустой,
И равнодушен я давно к судьбе народа.
Первейшая задача поэта — «сломать шею красноречию», этому упакованному в блеск обману. Отсюда — верленовское новаторство формы: нечетные размеры, ассонансные рифмы, внутренняя дисгармония, нетрадиционное членение стихотворной строки.
Верленовские пейзажи — это почти всегда состояния души: «они столь легко растворяются друг в друге, что изначально ощущаются как два проявления одного и того же начала». В этом заключена великая философия синтеза тела и духа, их единоприродности, что, собственно, и позволяет человеку стать Наблюдателем, человеком познающим.
Поэзия раннего Верлена задушевна, прозрачна, нематериальна; это почти чистая духовность. Роль слов и мыслей вторична; ощущения оторваны от источника и самоценны, независимы; осязательность уступает мечте, звучность — тишине, зрение — дыханию. Внутренний мир поэта перевешивает внешний, субъективность окончательно ставится в центр поэзии.
Расширяя пределы поэзии, Верлен стремится устранить границу между душевным состоянием и миром. В «Мистическом вечернем сумраке» воспоминания суть впечатления от заката, а импрессионистский пейзаж слит с музыкальной мыслью. В «Классической Вальпургиевой ночи» эти границы уже полностью уничтожены: заполняющие ночной сад призраки — это и есть мысли поэта, угрызения его совести. Мощью субъективности поэт соединяет зрительные и звуковые впечатления, возникает образ черной тишины, падающей с ветвей деревьев.
Поль Верлен не стремился к связности или последовательности — только к точности воссоздания тончайших нюансов своих переживаний. Начиная с «Доброй песни», содержанием его поэзии становится поток сознания. Мало того, оставаясь даже на самом дне жизни поэтом от Бога, он не довольствовался передачей всех переливов чувств, а постоянно искал новые и новые формы их импрессионистского изображения — отсюда особая напевность, необычность звучания, изящество языка, делающее его непереводимым. Непереводимость лирики — мера таланта поэта. Поль Верлен действительно один из трудно переводимых поэтов. Почему? Потому, что красота его поэзии таится в стихии французского языка, в его специфике. Еще потому, что он певец внутренней жизни, персональной, мгновенной, изменчивой, непредсказуемой, необъяснимой.
Душа — таково место действия почти всех стихотворений Верлена. Нередко в них и не отличишь, где кончается внешний мир и начинается внутренний.
Харизматическая особенность поэтического дарования Верлена — способность прозрачным и музыкальным языком выражать «несказанное», все сложнейшие извивы настроения, мимолетность человеческих чувств.
Верлен искал вдохновение не только в человеческих страстях, певцом которых вошел во французскую лирику, но в великих памятниках человеческой культуры. Подобно К. Г. Юнгу, который позже поставит красоту искусства вровень с красотой Мира, Верлен использовал искусство предшественников, культивировал достижения прошлого как исходный материал собственного творчества.
Даже первые книги Верлена, отмеченные влияниями Бодлера, Гонкуров, Готье, по совершенству, изяществу, передаче мимолетных чувствований превосходят высшие достижения предтеч. Таковы живописно-импрессионистские зарисовки «Романсов без слов», поэтических парафраз живописи Моне и Писсаро. Или положенные Дебюсси на музыку «Галантные празднества», которые, по словам Шарля Мориса, могут сравниться разве что с «Emaux et Camees» Теофиля Готье.
Как и Бодлер, Верлен ненавидел «плаксивый жанр» и усматривал задачу поэта в том, чтобы писать эмоциональные стихи с «холодным сердцем», иными словами, научиться уравновешивать чувства интуицией, разумом. Поэт — уникальный сплав чувства и беспристрастности, страсти и интеллекта, порыва и контроля (чем не элиотовская «деперсонализация»?).
Я не разделяю мнение Поля Валери о Поле Верлене как «организованном примитивисте»: «свернуть шею красноречию» — еще не значит отказаться от полноты и глубины познания, «война риторике» суть попытка обрести подлинность в доверительности, спонтанности, интуиции, «сверхъестественной естественности», по словам Б. Пастернака.
Поэтическое кредо Верлена — сочетание, сопряжение точного с неопределенным. Поэзия Верлена — симбиоз осмысленного и блаженного слова, сказанного и несказанного. Именно по этой причине ее так заманчиво понимать — и так трудно толковать, — скажет С. С. Аверинцев.
Верлен — поэт полутонов, смягченных контуров и тонких нюансов. По словам Г. Зайеда, он предпочитает мимолетные ощущения, рассеивающийся запах, смягченный свет, расплывчатые контуры, музыку под сурдинку, приглушенные звуки. Это не дематериализация существующего, а особенность зрения, «пастельное» видение мира.
При всей верленовской трагичности, его природная стихия — задумчивая грусть, а не вязкий ужас, сумрачность, а не мрак, томления, а не терзания:
Это — желанье, томленье,
Страсти изнеможенье,
Шелест и шорох листов,
Ветра прикосновенье,
Это в зеленом сплетенье
Тоненький хор голосов.
В поле, подернутом тьмою,
Это ведь наша с тобою,
Наша томится душа,
Старую песню заводит,
В жалобе робкой исходит,
Сумраком теплым дыша.
«Романсы без слов» — импрессионистическая поэзия, во многом «созвучная» Мане и Дебюсси. В «Поэтическом искусстве» П. Верлен не случайно призывает подчинить поэзию музыке, ибо поэтичность для него тональна, зыбка, полифонична.
«Поэтическое искусство» — манифест, возникший как реакция на строгость стилистических предписаний, обычаи головного риторства, догматизм парнасцев, которые еще не забыли «Поэтическое искусство». Верлен недоумевал, почему пародию на Буало они объявили своей эстетической программой: «Нельзя же понимать “Поэтическое искусство” буквально… ведь это только песня, да я и не стал бы строить теорий!»
За музыкою только дело.
Итак, не размеряй пути.
Почти бесплотность предпочти
Всему, что слишком плоть и тело.
Не церемонься с языком
И торной не ходи дорожкой.
Всех лучше песни, где немножко
И точность точно под хмельком.
Так смотрят из-за покрывала,
Так зыблет полдни южный зной.
Так осень небосвод ночной
Вызвезживает как попало.
Всего милее полутон.
Не полный тон, но лишь полтона,
Лишь он венчает по закону
Мечту с мечтою, альт, басон.
Нет ничего острот коварней
И смеха ради шутовства:
Слезами плачет синева
От чесноку такой поварни.
Хребет риторике сверни.
О, если б в бунте против правил