И уж тем более кажется нам пустой максима о целях и средствах, когда речь заходит о младшем мире. Мы почти все уверены в том, что насилие и принуждение совершенно необходимы для воспитания детей – в их интересах! Это представление живет с древнейших времен, во всех старых законах закреплено, так что западную цивилизацию можно назвать цивилизацией узаконенного насилия над детьми, «вспомогательной безжалостности» к ним. Однако безжалостность всегда убивает жалость, а вместе с нею и другие начальные человеческие чувства в детях – сострадание, милосердие, великодушие. «Весь мир насилья» возрождается каждый день почти в каждой семье, и нужны особые усилия, чтобы понять, отчего же все-таки свет не без добрых людей.
Мы сердимся на молодежную музыку, но послушай тот тяжелый педагогический рок, который звучит в иной семье с утра до вечера: «Стой, я кому сказала!», «Иди сюда!», «Ешь!», «Спи!» – и металлический аккомпанемент из выражений, однообразно начинающихся с угрожающего «а то»: «а то в кино не пойдешь», «а то милиционер придет», «а то хуже будет», «а то ты у меня узнаешь». Тысячи всяких «а то» сыплются на голову ребенка, настойчиво приучая его добиваться своих целей не иначе как насилием и угрозами. Семейный очаг становится школой насилия, мы сами создаем грубый мир, и потом хоть вой, хоть плачь, хоть молись…
В идеале воспитание должно отвечать, кроме всего прочего, двум условиям:
а) оно должно быть воспитанием без насилия;
б) результатом воспитания должен быть человек, способный противостоять насилию, включая насилие конформизма.
Но увы! Едва ли не девять читателей из десяти скажут, что эти две цели несовместимы, ибо мы сами не представляем себе воспитания без принуждения, мы сами – разносчики этой заразы, бациллоносители насилия. И не только те, кто пренебрегает родительским долгом и не воспитывает детей, но и любящие, воспитывающие, заботящиеся…
Но что, но какая сила может противостоять насилию в воспитании?
Пора же наконец всем понять – и защитникам наказаний тоже, – что если не осталось средств наказывать, то воспитание по формуле «потребуй и накажи» становится не просто антигуманным, каким оно было всегда, но и бессильным, бессмысленным. Говорить сегодня педагогу в семье или в школе: «потребуй и накажи» – совершенно равнозначно совету разбежаться и посильнее удариться лбом о стену. Не пробили? Ударьтесь посильнее.
Именно это мы и видим в школах – разбитые, окровавленные лбы. Учитель не «применяет наказание», как советуют в книгах, а взрывается, кричит, бунтует – против детей бунтует и против всей этой жизни.
Киевский врач и педагог Василий Кольченко определяет новое явление так: «Насилие от бессилия». Совершенно точно. Насилие от бессилия мы видим сегодня и в политике, и в педагогике, на улице и в магазине.
Есть единственная альтернатива бессильному насилию в воспитании детей: сотрудничество, стремление к сотрудничеству, воспитание в сотрудничестве.
Опаснее, чем курение
Минздрав предупреждает, что курение опасно для нашего здоровья. Есть и другие опасности, о которых мы знаем и без постоянного напоминания, например, сердечнососудистые заболевания, грипп, СПИД.
Но никто не предупреждает, как опасны для нашего здоровья и особенно для воспитания детей наших раздражение и раздражительность.
Между тем раздражение, быть может, опаснее никотина. И распространен этот порок шире, и последствия его страшнее. Курят не все, но многие ли могут сказать о себе, что они вовсе лишены раздражительности?
Признаюсь: я взялся рассуждать на тему, о которой ничего не читал. Я никогда не встречал книги, статьи или брошюры о вреде раздражения для воспитания детей. Именно поэтому – от незнания – я и позволю себе выдвинуть гипотезу о том, что такое раздражение.
Раздражение – такая же неспецифическая реакция, как и стресс, но возникает оно в случаях, прямо противоположных стрессовым ситуациям.
Поясню это на простом примере.
Если в джунглях на вашу тропинку выйдет тигр, вы можете испытать любые чувства – от смертельного страха до прилива отваги, – все что угодно, только не раздражение. Тигры не раздражают. Они вызывают стресс.
Но если вы пришли усталый с работы, а трехлетний мальчик не переставая бьет в глухой барабан, вы испытываете раздражение.
Одним и тем же способом, раздражением, мы реагируем на самые разные явления. Что в них общее?
Стресс – отрицательная реакция на то, что сильнее нас.
Раздражение – отрицательная реакция на то, что слабее нас.
Подчиненные раздражают начальника, начальник раздражает подчиненных лишь в том случае, если он не только глуп, но и слаб. Раздражают слабые, жалкие, презираемые.
Но больше всех страдают от раздражения дети.
Наши дети нас раздражают? Мы ничего не можем поделать с собой? Поймем этот сигнал как приближение катастрофы. Через некоторое время в наших отношениях с детьми все будет плохо, и мы будем выискивать самые фантастические причины педагогической неудачи. В действительности же мы проиграли в тот день, когда почувствовали раздражение.
Раздражение подобно курению, иногда оно приносит опасное удовлетворение. Во всяком случае, можно говорить о привычке раздражаться.
Каждый из нас видал людей страшно раздражительных по отношению к младшим по должности, но тихих и спокойных в общении с начальством. Стресса избежать волевым усилием нельзя, раздражение же вовсе не обязательно – хотя некоторые болезни, например повышенное кровяное давление, вызывают особую раздражительность.
Распустившись и привыкнув по каждому поводу раздражаться, мы не замечаем той брезгливой интонации, с которой мы обращаемся к детям. Педагогика на этом кончается. Мы все делаем будто бы правильно: учим ребенка, приучаем его к труду и аккуратности – все правильно, лишь одна деталь, о которой не говорится, повторяю, в педагогических книгах: все, что мы делаем, сопровождается раздражительными интонациями. Значит, все во вред.
Недавно я видел в электричке, как мама заставляла десятилетнего мальчика читать книгу вслух. Книга о летчиках, написана суховато, много трудных слов. Мальчик не мог их выговорить, спотыкался. И каждая ошибка вызывала у мамы приступ раздражения: «Ты как читаешь? Погляди, что там написано!»
Хуже всего, что мальчик ничем не отвечал на это раздражение. Он привык. Он подрастет немного и будет точно так же раздражительно разговаривать с родителями, и не позавидуешь его подчиненным, если таковые будут у него когда-нибудь. Что делает мама, из лучших побуждений заставляя сына именно так читать книгу? Она совершает проступок по отношению к мальчику и к миру. Она выдаст миру дурного человека.
Если спросить эту женщину, любит ли она своего сына, она, конечно же, скажет, что любит. Но это неправда. Любовь и ненависть порой совмещаются, любовь и раздражение – никогда и ни за что. «Юпитер, ты сердишься? Значит, ты не прав». Юпитер, ты раздражаешься? Значит, ты не любишь.
Любимые не раздражают. Один знакомый мне человек в ответ на вопрос, любит ли он жену, ответил, что не знает, но, в отличие от других женщин, она никогда не раздражает его. Что бы она ни делала – ему нравится, ему покойно. Может быть, это необходимое условие любви?
Родительское раздражение воспринимается ребенком именно так: «Меня не любят». Раздражаясь, мы иногда приобретаем власть над ребенком – он начинает бояться нас и нашего внезапного истерического крика; но педагогическую власть мы теряем, и порой безвозвратно.
Я не знаю таких исследований, но если бы их провели, то наверняка оказалось бы, что все убегающие из дому дети бегут именно от раздражительных, вечно раздраженных родителей.
Всегда ли надо подавлять в себе раздражение или, наоборот, это опасно? Много пишут о том, что в японских фирмах делают куклы, похожие на руководителей, чтобы вымещать на них злость. Может, оно и так – но лишь в системе «начальник-подчиненный». В системе «мать-ребенок» никакая разрядка невозможна. Надо заставить себя не раздражаться. И, принимая на учение в институт будущих учителей, хорошо бы проверять, не раздражают ли их дети?
Раздраженные родители?
Я давно его знаю, своего товарища, – это умный, образованный и хорошо воспитанный человек. Он работает в конструкторском бюро, где книги о семейных делах передают из рук в руки и зачитывают до дыр – чтобы быть «на уровне». Мой товарищ тоже читает эти книги, когда доходит его очередь, и всегда говорит: «Вот правильно, и я так же думаю». Но, рассказывает он, по утрам приходится собирать пятилетнего сына в детский сад, а тот все делает, конечно же, медленно, отвлекается. И умный мой товарищ… Думаете, он кричит на ребенка? Нет, он не способен кричать. Сердится? Нет, он не способен и сердиться на сына.
Он раздражается.
В его голосе появляются торопливые интонации, он в эти минуты меньше любит своего ребенка, чуть резче обычного берет мальчика за руку. Раздражение почти незаметно, но оно отравляет утро, и отец, отведя ребенка в детский сад, уходит на работу с чувством вины. Контакт с сыном нарушен.
Раздражение – это, пожалуй, самое мелочное из всех наших чувств; а раздражительность – признак глубокой, иногда тайной мелочности характера. Раздражительность возможна только там, где есть уверенность в безнаказанности. Малейшее подозрение об опасности, о возможности ответного применения силы мгновенно снимает раздражение – человек успокаивается или, наоборот, разъяряется, но слово «раздражение» перестает отвечать состоянию его чувств.
Известно, что при стрессе выделяются определенные гормоны, но что, скажите, происходит с нами при раздражении? Думается, ничего хорошего. При стрессах одни люди действуют хуже, чем обычно, другие – лучше. В раздражении все решительно действуют хуже собственных стандартов поведения. Стресс подавляет одни чувства и обостряет другие, раздражение же, по-моему, вытесняет или по крайней мере обедняет все наши эмоции, как положительные, так и отрицательные; это всеобщий суррогат чувств. И чем беднее человек эмоционально, тем он раздражительнее.