Илья выглядел смуро: переживал гибель Али. Понять нетрудно: в нашем времени такую бабу поискать! Красивая, работящая, преданная… Нет ее, а Любу в тыл увезли… Вот ведь жизнь! Как мирное время, так бабы поганые, а как встретишь хороших, тут тебе и война! Не понос, так золотуха…
Коля с бойцами притащили из леса еловых лапок, побросали на них шинели и улеглись. Ребята сразу захрапели – умаялись, а ко мне сон не шел. Потому даже обрадовался, когда за мной пришли.
В блиндаже Кутепова оказалось не протолкнуться. Вошел, попытался доложить, но мне сделали знак молчать. Присмотревшись, понял причину. Кутепов допрашивал «языка». Худой, долговязый немец с нашивками гефрайтера, то есть ефрейтора, явно трусил: отвечал торопливо, подобострастно заглядывая в лицо полковнику. Под глазом немца темнел здоровенный синяк: видимо, разведчики, когда брали в плен, приложили.
Кутепов допрашивал без переводчика. По-немецки говорил бегло, уверенно, я аж обзавидовался. Умеют же люди! А мне языки давались плохо – как в школе, так и в училище. Да и зачем танкисту иностранный язык? Из-за брони переговоры вести? Ответы пленного полковник сам же и переводил. Командиры, сидевшие на нарах, внимательно слушали и помечали карандашами в блокнотах.
Допрос не затянулся. Пленного увели. Уходя, тот оборачивался, пытаясь заглянуть в глаза полковнику, но Кутепов на него не смотрел. «Каюк немцу! – подумал я. – Куда его в окружении пристроить? Отведут в кусты и…»
– Всем понятна диспозиция противника?
Офицеры закивали.
– Тогда на сегодня все. Свободны, товарищи! – сказал Кутепов.
Командиры встали и направились к выходу. Я двинулся следом, но полковник остановил.
– Вас, товарищ Волков, я попрошу остаться.
Сухо так сказал, официально. Внутри кольнуло – не к добру. Замер у двери. Кутепов сделал знак подойти и указал на нары. Присел. Тускло светила керосиновая лампа. Возникший из-за спины сержант притащил закопченный чайник и две кружки, после чего исчез. Кутепов бросил в чайник щепоть заварки, подождал немного и разлил дымящийся чай по кружкам. Одну, присовокупив кусок сахару, придвинул мне. Ложечек, чтоб размешать сахар, не было, и я поступил по примеру полковника: бросил кусок в рот и стал глотать кипяток. Пили молча, обжигаясь и хукая. Если пригласили пить чай, то бить или по мозгам ездить явно не будут – уже хорошо. Чуть отлегло, расслабился, на стену облокотился.
Чай кончился быстрее, чем сахар; оставшийся кусок я разгрыз и проглотил. Кутепов, заметив, укоризненно покачал головой и снова наполнил мне кружку. Пришлось пить несладкий.
– Хороший чай, – сказал полковник, когда мы закончили, – довоенный.
Лично мне чай хорошим не показался – веник веником, но спорить не стал.
– О вашем выходе из немецкого тыла я доложил в штаб корпуса и получил разрешение оставить группу в полку.
Ну, неплохо: ожидал что-то подобное. Можно даже порадоваться: воевать с умным командиром – удача.
– Это хорошая новость, – продолжил Кутепов, – но есть и плохая. НКВД не подтвердил присвоение званий вам и Палянице. Вот эти петлицы, – полковник указал на мой воротник, – вам придется снять.
Ну, суки! Гэбня поганая! Чувствовал… Что ж это такое! Там разжаловали, теперь – и здесь? Так там хоть было за что!
– Известно это стало не сегодня, – полковник смотрел на меня, и глаза его почему-то искрились. – За разгром аэродрома вашу группу представили к наградам. Всех. Немцы прекратили налеты на Могилев – весь день по всем каналам координировали поиски диверсионной группы. В штабе армии стали заполнять представления, обратились в НКВД, а те отворот выдали. Нет представления к званиям, нет приказа, нет удостоверений.
А ведь точно. Не привозил гэбэшник корочек. Сказал, что к званиям представлены, формальности решатся в течение недели, и исчез.
Полковник продолжил:
– Ваши довоенные звания были известны, но в штабе армии сочли неудобным писать представление на сержанта, который командовал вместо младшего лейтенанта. Словом, товарищ Волков, вы больше не лейтенант госбезопасности. Можете, конечно, пройтись по инстанциям, поискать правду? – Он сделал паузу. – Желаете?
– Да ну их! – буркнул я. – Не больно-то хотелось! В гэб… в штабе сидеть.
– Это кому как, – не согласился он. – Ладно, не буду томить. Представления на вас с Паляницей все же послали. Только перед этим подписали один приказ. Отныне вы и Паляница – лейтенанты Красной Армии, самые обыкновенные. Доволен?
Отлегло… Вскочил и зарычал:
– Служу России!
– Что?!
– То есть… Трудовому народу!
Полковник смотрел хмуро, постукивая пальцами по столу. Я обливался потом: в блиндаже было душно. Это же надо так ляпнуть!
– Вот что, Василий Кузьмич! – Он встал. – У меня есть привычка: гулять перед сном. Свежий воздух здоровью полезен, да и спится после хорошо. Врачи рекомендуют. Не желаете составить компанию?
Попробовал бы я не пожелать! Мы вышли на поляну. Полковник завел меня в самый центр. В лунном свете было видно: вокруг – никого. Умно. В блиндаже не посекретничаешь: люди кругом. Кто-нибудь да услышит.
– Ну? – спросил Кутепов.
– Что?
– Не хочешь мне рассказать?
– Что?
– Правду.
– Какую?
– Кто вы и откуда.
– А есть сомнения?
Он поджал губы:
– Я не могу доверять командиру, который что-то скрывает.
Чего он от меня хочет? Полковник, заметив сомнения, чуть отступил, руку на пояс сдвинул. А кобура-то у него расстегнута.
– Никакой ты не сержант, Василий Кузьмич Волков! Сержанты так не воюют. Слишком хорошо осведомлен о тактике действий немецких войск, особенно – танковых. Откуда? Даже я такого не знаю. Это во-первых. Во-вторых, твоя… ваша речь, манеры выдают человека с высшим образованием, причем, скорее всего, военным. Я окончил Александровское военное училище до революции, впоследствии – Академию Генерального штаба, так что разбираюсь. И не надо историй о вашем разжаловании!
– Вы знаете?
– В полку есть особый отдел! – пожал плечами Кутепов. – Всех выходящих из окружения проверяют, ваша группа – не исключение. В силу обстоятельств вашего появления здесь допрашивать вас не стали, но с людьми поговорили…
«Коля! – понял я. – Больше некому. Его и за язык тянуть не нужно».
– Историю о том, как воевали в Испании, где командовали ротой и были разжалованы за некрасивый проступок, можете рассказывать дамам – им такие нравятся. В армии такого быть не могло. Вас бы просто выгнали – и все! К тому же после Испании были Польша, Франция. Из ваших обмолвок я понял: вы знаете историю тех кампаний, причем неплохо. Спрашивается, откуда? Учились в академии Генштаба? Так сержантов туда не берут… А ваше странное: «Служу России!» Так что, Василий Кузьмич, давайте. Раскрывайте карты, пока не позвал особиста!
– Разоблачиться перед партией?
– Сначала передо мной! – Он не принял шутки. – Или считаете: недостоин?
– Все равно не поверите.
– Я постараюсь, – заверил он и уже открыто ладонь на рукоятку «нагана» положил.
– Желаете историй? Их есть у меня. Слушайте. Я действительно командовал танковой ротой и был разжалован. Только случилось это в другой стране, через шестьдесят с лишним лет от этого времени…
Ильяс
Утром Олег был хмур, зол и неразговорчив. Видимо, переживал разлуку с радисткой. Вчера они при расставании друг друга глазами ели. Если бы не вызов к полковнику, вполне могли б и поисками укромного местечка заняться. Теперь только эсэмэсками и пообщаются. Хотя какие тут эсэмэски? Письма бумажные, треугольником сложенные. «Пи-и-и-исьма, письма лично на почту ношу…»
Волков зыркнул исподлобья, и все фривольное настроение сдуло.
– Что случилось?
– Раскусил меня полковник.
– Что именно?
– Все… Я ему рассказал.
– Что?
– Про будущее, откуда мы взялись.
Ильяс присел. Ситуация…
– Он… поверил?
– Выглядел озадаченным. Сказал, чтоб я свои замечания по тактике ему передал. И все, что вспомню полезного.
– А что помнишь?
Олег сверкнул глазами:
– Я не с колхозного трактора в армию попал. Учился.
– И, конечно, помнишь все: даты, имена военачальников немецких и наших, номера частей?
Рыжий потер переносицу.
– Я тебе что – Гугл? Конечно, нет.
– Тогда что рассказывал?
– Общее течение войны, примерные даты и места сражений, таких как Сталинград и Курская дуга, я знаю. Про них и говорил. Еще про танки новые немецкие, которые они выпускать станут, вспомнил.
– «Тигры»?
– И «Пантеры».
– До них еще дожить надо.
– Он не очень расспрашивал. Датой окончания войны поинтересовался сразу. Как узнал, что через четыре года, погрустнел.
– Хм… И что дальше?
– Не знаю. Пока я заметки про тактику танкового боя передам. Будет время, все, что вспомню, на бумаге изложу.
– Вижу, что «эффект бабочки» тебя не волнует?
– Это когда, наступив на бабочку в прошлом, можно в будущем президента поменять?
– Угу.
– Да по хрен мне все президенты! Если мы тут сотню-другую тысяч наших ребят сбережем, то по хрен все бабочки! Мы с тобой не насекомые с крылышками – танковый батальон немцев на тот свет отправили. Или думаешь, без нас Паляница и Волков так бы воевали?
Ильяс пожал плечами. Олег поднял указательный палец:
– Вот.
– Тогда ты не с того начал. Надо не про танки, а про атомную бомбу говорить. И про то, как Сталин умрет в 1953 году.
– А как он умрет?
– Говорят, что кто-то из ближних отравил – Молотов или даже Берия.
– Ага, помню такое… Но про это пока умолчу.
– Думаешь, тебя не заставят вспомнить?
– Хм…
Олег склонился над пачкой исписанных листов, торопливо строча.
…Через два часа Ильяса вызвал Кутепов.
Полковник был хмурый. На столе перед ним лежала пачка рукописных листов. Ильяс узнал почерк Вигуры.
– Что вы можете сказать о товарище Волкове, лейтенант?