Ильяс молчал, но рыжего было не остановить:
– Тут танкистов собирают – из тех, кто обстрелянный. Ударная бригада… Катуков хорошо принял, но танка не дают. «Выздоровей для начала!» – говорят. Езжу по госпиталям, танкистов ищу. Заглянул в список раненых, смотрю: фамилия знакомая. Редкая!
Он довольно ухмылялся.
– Чего молчишь? Где Климович?
Ильяс медленно повернулся к собеседнику.
– Обгорел Коля, сильно. Нас вместе вытащили. Не знаю, жив ли?
– Что ж это вы так? – нахмурился Олег. – На минуту оставить нельзя.
«Посмотрел бы я на тебя! – подумал Ильяс. – Батарея спереди, танки сбоку… Думаешь, помогли б твои танцы?!»
Вслух, однако, он ничего не сказал. Только засопел сердито.
– Если Коля жив, найду, – сказал Олег, не обращая внимания. – Не хотелось бы такого механика терять. Да и привык к нему… Хороший парень, душевный. Ты поправляйся! Еще повоюем! Мы этих гадов…
Он потряс безвольную руку Ильяса и вышел.
Раненый проводил его взглядом до выхода из палаты, после чего повернулся обратно к стене и закрыл глаза. В голове было пусто, ни одной мысли не мелькало даже на задворках сознания. Будто выжгло огнем все эмоции, желания, планы. Считая до ста, Ильяс провалился в сон. Один и тот же сон уже вторую неделю. Рев движка, вибрирующее дно и отдающий горелым маслом воздух, пышущий жаром из моторного отсека. И расплывающаяся по броне перед глазами слепящая вспышка пробивающего твой танк снаряда.
Он проснулся в поту и вспомнил рыжего, его слова, уверенный тон и браваду.
«Вот навязался. Не настреляется никак. Сам смерти ищет и нас тянет». В груди закололо.
Он еще долго ворчал про себя, но, странно, совсем без злобы, а после снова забылся в том же самом, повторяющемся сне.