м он стал на Западе во всех странах. Мне очень хочется, чтобы читатель в России увидел этого нового Эко и, наконец, понял, что он пишет по-настоящему, а не играет в культуру.
М. ПЕШКОВА: Здесь же сразу возникает у меня вопрос по поводу «Истории красоты» и «Истории уродства». Насколько эта книга перекликается с теми двумя названиями, о которых я сказала выше? Это что? Продолжение мысли Эко о том, что без культуры невозможно жить.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Совершенно верно. Это продолжение мысли Эко, что такие вещи, как любовь, страсть, болезнь, подвиг, потому что он рассказывает геройские события, связанные с войной, в которых он сам участвовал мальчишкой. Все это можно рассказать прямыми словами, и естественно они дойдут до сердца и ума читающего человека. А можно рассказать через вот эти вот пласты культуры, когда кроме глаз читателя и кроме голоса повествователя будут звучать целые хоры других голосов из разных времён. Потому что, книга Эко, например, о красоте, которая в издательстве «Слово» в Москве была опубликована и прошла, как я знаю, с огромным успехом. Третья допечатка уже заказана. Это прекрасное событие тоже для русского книжного рынка. Это книга о красоте, посвященная тому, что мы любим. Мы в сущности любим то же, что любили другие до нас. У него есть потрясающее эссе, вошедшее в тот том, о котором вы, кстати, собирались меня спросить.
М. ПЕШКОВА: Вы имеете в виду то, что сделали в издательстве «Эксмо»? Это было случайное издание в «Эксмо»? То есть это получается, что Эко чуть-чуть изменил «Симпозиуму», или как?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Нет, ну, во-первых, дело в агентах Эко. Сам Эко никому не изменяет. Он не выбирает издателей. Он с ними, как правило, дружит, имеет хорошие отношения со своими издателями. Но он не влияет на политику, которую избирают его агенты. Нет, люди, занимающиеся публикацией книг Эко, решили часть его non-fiction продукции, публиковать в издательстве «Эксмо». И это было сделано. В «Эксмо» вышел первый том. Он называется «Полный назад». В моем переводе. И я очень старалась. Эта книга нон-фикшн, которую хотелось бы перевести как будто это fiction для того, чтобы она читалась взахлёб. Предпоследнее эссе, которое в этой книге опубликовано, называется «На плечах великанов». Поскольку есть эта расхожая фраза еще из средневековья, что любой ученый — это карлик на плечах великана. Он может быть сам по себе, ну, не таким уж значительным гением, но поскольку он опирается на то, что другие до него сказали, сделали и опубликовали, то тогда и этот самый новый пришедший карлик становится выше ростом, чем предыдущие гиганты. Сама по себе логика вот жизни на плечах великанов — это то, что вы находите в сформулированном виде в эссе Эко в сборнике, который называется «Полный назад». Вы находите это в книге эстетического плана, в альбоме, в большом альбоме, написанном человеком, который занят именно эстетическим исследованием реальности, то есть, это альбом, который называется «История красоты и история уродства». И, наконец, это то самое, что в самом идеальном художественном выражении, мы находим в романе, которому посвящаем наше интервью. Роман «Таинственное пламя царицы Лоаны», который вскоре выйдет в издательстве «Симпозиум» и будет представлен широкому читателю через 2–3 месяца в России.
М. ПЕШКОВА: Писатель и переводчик Елена Костюкович об Умберто Эко, его готовящейся в России книге «Таинственное пламя царицы Лоаны» в «Непрошедшем времени» на «Эхо Москвы».
М. ПЕШКОВА: Хотела спросить по поводу Вашей книги. Находясь в Милане, я не могу не спросить. Тем более, что я вижу эти кулинарные изыски в Милане и понимаю, насколько Ваша книга интересна тому, кто собирается в Италию. Как обстоят дела с ней и насколько она коррелирует с тем, что пишет Умберто Эко? Вы ведь его представляете уже много-много лет.
Е. КОСТЮКОВИЧ: Во-первых, естественно, что-то, что написала я и собираюсь написать, не может произойти в отрыве от моего опыта 25-летних уже занятий творчеством Эко, потому что он, конечно, повлиял и на формирование моего подхода к литературе, к культуре, к реальности, к быту. Ну, Эко, прежде всего, семиотик. Семиотик — это всегда человек, утверждающий, что материальная культура имеет отношение к культуре духовной. Книга, о которой вы спросили, которая называется «Еда — итальянское счастье», была опубликована в издательстве «Эксмо» в конце 2006 года и вышла уже пятью тиражами. Эта книга, «Еда — итальянское счастье» — это, если угодно, семиотика быта Италии, в преломлении кулинарии и пищевых привычек итальянцев. Соответственно как я могла написать ее иначе, чем после моих глубоких занятий Эко. Естественно, что там это все чувствуется. Не случайно Эко захотел написать предисловие к этому изданию и ко всем другим изданиям. Сейчас книга на девяти языках уже. Итальянцы ее оценили положительно. Я выиграла премию «Bancarella». Это очень серьезная премия, самая престижная, потому что премия книготорговцев. В прошлом году. Соответственно они ее, видимо, восприняли, как книгу правильную. И вот я Вам расскажу. У меня есть одна приятельница, у которой был дедушка. Дедушка был крестьянин. Этот крестьянин был очень добрый, по всей видимости, человек, потому что за околицей его фермы, его асьенды, был такой ларёчек, где путник мог отдохнуть, путник садился и отдыхал. И там всегда был ларь. И в ларе внутри лежала… И дальше она мне так это говорит, как будто это совершенно естественно. В ларе естественно, говорит она, находился сыр, хлеб, колбаса и вино. И путник мог всю эту, значит, вот выпивку и закуску поглотить и топать себе дальше. Ну, я представила себе, что, наверное, в более северных культурах, скажем, скандинавских или русской, вино бы там долго не лежало. А здесь, по всей видимости, отпивалось вот нужное количество со знанием приличия, с благодарностью к положившему, а, может быть, кто-то туда вкладывал еще и новую бутылку для следующего путника. Вот вы понимаете, этим материальным способом итальянцы любят друг друга. Во всяком случае, ближнего — евангельски, скажем так.
М. ПЕШКОВА: Итак, герой попадает в состояние инсульта. У него, получается, отсутствует личная память и присутствует то, что называется, память общественная. Как он себя ведет? Как он на всё реагирует?
Е. КОСТЮКОВИЧ: Понимаете, этот герой, ему в тот момент 59 лет. Он понимает, что он прожил большой кусок жизни, основной кусок жизни. Встречаясь с какими-то людьми, читая какие-то книги, слушая музыку, потому что он меломан, участвуя в каких-то действиях, как потом оказывается, что он себя замечательно проявил, будучи еще мальчишкой во время Второй мировой войны, но он этого не знает. Ему, конечно, жутко дискомфортно. То есть, просто невыносимо. И он должен обязательно восстановить свою жизнь, а непонятно, как это сделать. Этого никто не может за него сделать. Он может только прожить ее, как бы должен прожить ее сам. Такой возможности нет. Но можно прочитать все детские книги, детские письма, тетради, письма знакомых, можно постараться попасть в ту самую обстановку. И Марсель Пруст, если Вы помните, создал такой детский мир, куда его герой Марсель возвращается памятью для того, чтобы наладить внутренний баланс собственной личности в собственном эго. А этот герой, это родовое имение, если угодно, он из состоятельной семьи, но, в общем-то, это деревня. Он приезжает туда и некоторые старые крестьяне — это те самые, с которыми он еще в детстве был знаком, играли вместе, вместе лазили на огромную гору, ту самую, которая потом будет сценой для диких, страшных и героических событий партизанского периода. Война в Италии была партизанской войной, она была очень страшная иногда. Лазили они на эту гору, а потом оказывается, что на чердаке этого дома лежат все его детские тетради, книжки, комиксы, ящики с какими-то игрушками, со всем тем, из чего состоит та самая память, к которой мы возвращаемся очень редко. Но, может быть, живя подальше, приближаясь к старости, человек легче и ярче вспоминает для себя вот эти самые моменты, эту материальную культуру, так сказать, эти вот предметы. Я, например, сейчас в своем возрасте еще пока к этому не пришла, поэтому меня мало интересуют мои резиновые с пищалками медведи. Вот мы сейчас с вами заговорили, и я подумала: «Что бы это для меня было?» Какие-то вот эти мишки, которые отвратительно раскрашены в грубые цвета, которые можно было нажимать и у них пищало в спине какая-то пищалка. Аналог этого Эко вспоминает настолько живо, настолько точно, с фотографиями, с картинками, что становится просто не по себе. То есть читатель становится как бы с ним вместе проживателем этой чужой памяти. Это удивительным эффект! А кроме того, там огромное количество и политики, и литературы, и поэзии. Потом есть период, когда он молод, когда он проходит через увлечение французским символизмом, когда музыкальная культура… Он как-то умудрился, этот Эко, я не знаю, как ему это удалось, это эксперимент, втащить именно вот популярную музыку эстрады в художественный текст, в прозу, в роман. Там из этих цитат скроены большие куски текста, и ты как бы это все слышишь. Я, разумеется для перевода, организовала для себя целую database из этой музыкальной культуры, потому что ее так просто не найдешь. То есть нельзя прийти в магазин и сказать: «Дайте-ка мне, пожалуйста, фашистские песни 30-х годов», да еще в каком-то особом исполнении. Или эстраду того же времени, которая к политике никакого отношения не имела. Аналог нашего Утесова, грубо говоря. Перевод всего этого был таким напряжением, таким множеством решений, которые переводчески приходилось находить, что это очень, конечно, стимулировало и веселило меня как профессионала. Ну, вот. А герой конструирует себе, конструирует, и постепенно он к чему-то там приходит. Я не буду рассказывать, там масса событий. Это, вообще-то, роман приключенческий. И почему он вдруг вспоминает, и откуда он узнает, что с ним было в эту ночь на этой горе, в этом 1943 году, это я вам сейчас рассказывать не стану, потому что вам надо лучше всего, наверное, как и любому читателю, все-таки купить книгу Эко, или там взять ее напрокат. Но могу сказать, что эффекты, борьба против материала и победа над этим материалом, которую Эко умудряется проделать в своей книге, — это что-то феноменальное! В ХХ веке я такого не знаю.