М. ПЕШКОВА: Я вот здесь хотела спросить, ведь везли буквально в вагоне для скота людей, правда?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Да, это тоже подробно всегда описывалось моей мамой и рассказывалось, когда ее арестовали и продержали какое-то время в Бутырке. Тоже про Бутырку она очень подробно рассказывала, про эту огромную камеру женскую для заключенных, где было много тогда детей. Посередине стояла деревянная бадья, где купали этих детей и меня в том числе. И как она рассказывала, конечно, тогда никаких памперсов не было, нужно было менять пеленки, и как эти заключенные женщины сушили пеленки на голове мокрые, негде было даже развесить, чтобы побыстрее они высыхали, чтобы можно было менять. Тогда же мама выучила эту песню, которую я записал, вспомнил. «Рано утром, на рассвете, Корпусной придёт, На поверку встанут дети, Солнышко взойдет. Проберётся лучик тонкий По стене сырой, К заключённому ребёнку, Крошке дорогой. Но светлее всё ж не станет, Мрачное жильё, Кто вернёт тебе румянец, Солнышко моё! За стеною, за замками Дни словно года… Плачут дети, плачут мамы Тоже иногда. Но выращивают смену, Закалив сердца. Ты, дитя, не верь в измену Своего отца!» И вот эта песенка из Бутырки потом сопровождала нас долго. Поэтому я… Но мама ее почему-то записала значительно позже, то есть я ее не тогда, конечно, выучил. Когда-то вот в этой соседней комнате, она проснулась и показала мне листочек, он у меня сохранился, написано: «4 утра», — она вспомнила это, записала, и это шло на мотив… (Напевает мелодию).
М. ПЕШКОВА: «Спи младенец мой прекрасный?»
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Ну, похоже.
М. ПЕШКОВА: Да? Похожа она?
А. ПЛИСЕЦКИЙ: Похожа. Да. Ну, во всяком случае, вот эта песенка, мама ее часто мне напевала потом. И у меня сохранились письма Майи. Вот Майино письмо чудное совершенно: «Дорогая мамуся, я пишу тебе специальные письма, чтобы рассказать, что было сегодня в Большом театре. Сегодня был балет „Лебединое озеро“. Ося, — это Асаф Михайлович Мессерер, — был принц, а Ира Тихомирова — лебедь. Ося танцевал так, что всю вариацию третьего акта танцевал под аплодисменты. Из буфетов приходили служанки и говорили, что пришли только для того, чтобы на него посмотреть. ВСЕ ЭТО БЫЛО ГЕНИАЛЬНО, — крупными буквами. — Нельзя было этого написать. Если бы был Бог, то он бы не смог даже одного движения сделать как Ося. После конца толпа на улице была народу, букеты, корзины цветов. Когда он кончал вариацию в третьем акте, у них там есть в воздухе, он как ангел делал с собой что хотел. Мамуся, что это за гений?» Вот в таком стиле все письмо. Это вот в ссылку, уже в Чимкент. Гений, он гений, для этого мало сказать, написать. Прыжок у него на метр или два в вышину. Она чудно пишет, это же девочка буквально 14-ти лет. Вот у нее талант ко всему, у Майи.
Разговор к 130-летию Велимира Хлебникова(08 НОЯБРЯ 201)«Хлебников в степени N»
М. ПЕШКОВА: К 130-летию со дня рождения Велимира Хлебникова приурочена международная научная конференция, названная «Хлебников в степени N», которая начнется завтра в 10:30 утра в Центре авангарда при Еврейском музее и Центре толерантности, что на улице Образцова, дом 11. Накануне встретилась с ее участниками, членами оргкомитета, известным исследователем авангарда Александром Парнисом и почетным профессором Университета Олбани, США, Хенриком Бараном.
В свою очередь вопрос адресую Александру Парнису. Что вас побудило отдать творческую жизнь, чтобы изучить и продолжать изучать Хлебникова. Ни одно издание не обходится без ссылок на вас. Ни одна научная конференция не обходится без того, чтобы вы не выступали. Вы постоянно публикуетесь в различных журналах. Это все о нем. Почему Хлебников отнимает столько времени в ваших мыслях, в Ваших раздумьях и в ваших публикациях?
А. ПАРНИС: Прежде всего, ну, это, видимо, моя судьба. Или, как говорит, одна моя приятельница: «Не ты выбрал Хлебникова, а Хлебников выбрал тебя». Отчасти, может быть, она права. Так получилось, что когда я впервые столкнулся с Хлебниковым, понял, что я в нем, вернее, ничего не понимаю, меня это поразило, и я решил дойти до какой-то истины. И вот я стал изучать его. Но я придумал такой ход, может быть, неверный со стороны современных исследователей: я шел от поиска людей, знавших его лично. Есть теория одного рукопожатия. Через людей, знавших Хлебникова, которых мне удалось разыскать, я как бы общался с самим поэтом. То есть, от них я как бы перенял какую-то некую традицию подхода к Хлебникову. Это было, с одной стороны, какой-то выход из положения, потому что самому разобраться было очень трудно. Я решил искать через людей, его знавших. И действительно, я опросил или познакомился с большинством людей… с соратниками его, пересекавшимися, знавших, с исследователями. То есть фактически я знал всех крупных хлебниковедов, я знал и переписывался с ними. Это Степанов, Харджиев и американский исследователь, профессор Марков. Стал переписываться с Марковым, я стал помогать ему… В это время он готовил переиздание собрания сочинений Хлебникова. И я имел нахальство с ним переписываться и помогал ему в сборе материалов, связанных с Хлебниковым, в частности, с поиском уникальных текстов, которые печатались. Даже назвал меня редактором одного из томов.
М. ПЕШКОВА: То есть, он издал собрание, да?
А. ПАРНИС: Он издал собрание сочинений, в которое включил все изданное Хлебниковым и то новое, что я ему давал.
Х. БАРАН: Он перепечатал, он переиздал в известном немецком издательстве «Финкферлаг», он перепечатал 5-томник степановский…
А. ПАРНИС: И харджиевский тоже.
Х. БАРАН: И харджиевский. Совершенно верно. И вот в последнем томе, куда вошел 5-й том степановского издания, — это том 33-го года, — туда вот тоже вошли материалы, которые в основном были собраны Александром Ефимовичем.
М. ПЕШКОВА: А каким был сам Харджиев? Наверное, очень непростым. И, наверное, он уж так легко и просто не делился своими раздумьями и воспоминаньями.
А. ПАРНИС: Он всю жизнь им занимался и действительно очень много сделал, но он человек…
Х. БАРАН: Большая тема.
А. ПАРНИС: Да. Это вот настолько сложная тема, что я боюсь ее затрагивать. Мы лучше уйдем в другую сторону. Это большая трудная тема. Нет, я могу о нем многое сказать. Я был самым, пожалуй, внимательным читателем его трудов особенно после того, как он стал со мной бороться. Он со мной боролся буквально не на жизнь, а на смерть, уничтожая меня, по всем статьям, по которым можно было уничтожить человека.
М. ПЕШКОВА: А что? Вы перешли ему дорогу?
А. ПАРНИС: Да. Он очень не любил людей, которые занимаются его темами. С иностранцами он как-то дипломатически общался. Вот Хенрик сам может рассказать, как он к нему пришел. И лучше мы расскажем о своих делах. Только что вышла моя очень большая работа — воспоминания матери Хлебникова. С моей точки зрения, самое лучшее, что написано о Хлебникове, лучше ее никто Хлебникова не знал.
М. ПЕШКОВА: А где Вы их нашли? Где они хранятся?
А. ПАРНИС: Хранятся у меня дома. Не смешно. Они ко мне попали случайно после смерти Степанова. Он их полностью не печатал, потому что он не мог разобрать почерк. Они у него лежали. И после его смерти вдова передала мне эти тексты. Они… Долго я с ними возился. Их очень трудно было прочитать. Я их напечатал только в этом году. Они уникальны не только потому, что она сообщает новые, неизвестные факты о жизни Хлебникова, так впервые возникает удивительный образ молодого поэта, который делает первые шаги и в жизни, по наблюдению, конечно, родителей. Очень подробно описан его период учебы. И я тщательно прокомментировал эти издания. Только что издал их в Калмыкии, куда ездил на юбилейную конференцию, посвященную Хлебникову. Она совпала, как ни странно, с таким буддистским международным форумом. Я вернусь к воспоминаниям. Они действительно очень интересны. Они очень многое дают, что ясно, откуда у него интерес не только к естественным наукам. Отец Хлебникова хотел, чтобы он стал профессиональным естественником. Они нам показывают, с кем Хлебников общался в молодости. Она впервые называет некоторых людей, которые, по-видимому, в молодости повлияли на Хлебникова. И один из них совершенно неизвестный человек. Мы о нем ничего не знаем. Студент Казанского университета, который был старше Хлебникова на 5 лет. Он был юристом. И у него дома собирался кружок. Этот кружок посещали довольно известные, крупные ученые того времени, преподаватели университета. Я просто назову несколько имен. Они достаточно любопытны. Вот свидетельства соученика Хлебникова по гимназии и по университету Бориса Петровича Деника. Он потом стал известным востоковедом и даже был директором московского Музея Востока. Вот, что он пишет в дневнике: «Из интересных событий осени 904-го года отмечу собрание у Петра Владимировича Кузнецова, где оживленно обсуждались философские, общественные вопросы. Там в конце октября в один и тот же вечер я познакомился с Хвостовым, — он был профессором, — Ивановским, — тоже профессор университета, — и Н. Васильевым». Н. Васильев — вообще очень интересная фигура. Он и философ, и поэт, ученик профессора Васильева, математика, у которого учился Хлебников. Ученик… Извините. Не ученик, а сын его. «Там же бывали Юрьев, Брониковский, Бухов и другие. Помню впечатления от этого первого вечера: вечера чистых умственных интересов, умственного подъема. Я шел ночью по Грузинской и ощущал, что это какое-то очищение от обыденности». Вот об этом периоде ничего неизвестно до сих пор. Я, к сожалению, тоже ничего не смог раскопать. То есть, об этих действиях я кое-что выяснил, но что за кружок, кто посещал его, вот кроме этих названных лиц, и что они там обсуждали, к сожалению, до сих пор неизвестно. Ну, надеюсь, нам… Ну, во всяком случае, первая такая философская повесть Хлебникова, которая называется «Еня Воейков», явно написана под каким-то влиянием бесед Хлебникова с этими людьми, как мне кажется.