о, с другой стороны, писатель, у которого было много врагов и противников. Неожиданно 8-го марта 63 года, ровно 50 лет назад, когда была собрана встреча, тогда это называлось Президиумом Центрального Комитета, во главе с Хрущевым, и писательский актив. Написали такую речь, в которой утверждалось, что книга «Люди. Годы. Жизнь» — это антисоветская книга. Она направлена против советской власти, против ее основополагающих принципов. Никита Сергеевич, который не читал мемуаров, которому надергали отдельные цитаты, это было сделано профессионально, они произвели на него впечатление. И предложенный текст он почитал. Он произнес чудовищную речь. Печатание Эренбурга было приостановлено. В то время печаталась пятая книга воспоминаний, посвященных Великой Отечественной войне. Проходили научные конференции против мемуаров, в частности, в Ленинграде. Это было тяжелое время. Эренбурга перестали выпускать за границу. Я не буду говорить о существенных для Эренбурга личных обстоятельствах, которые делали его жизнь бессмысленной. Он стал добиваться встречи с Хрущевым. Он написал большое письмо по поводу этой критики. В аппарате были люди, которые Эренбурга поддерживали. Такая встреча была организована. Конечно, у Хрущева было много дел, поэтому это письмо было написано в апреле, а Хрущев принял его в августе. И принял, потому что в это время в Ленинграде должна быть конференция международного сообщества писателей. Такое сообщество, которое включало левые круги литературы Запада и восточной Европы. Была такая организация «Европейское сообщество писателей». Эренбург был приглашен участвовать, но он отказался. После такого шквала критики, после того, как первое лицо государства выступило с такими нападками, он не мог там появиться. Он заявил Алексею Суркову, который возглавлял Союз писателей, что не поедет в Ленинград. Тогда Сурков обратился к Хрущеву, что только вы можете изменить это дело. Кроме того, эту просьбу Эренбурга доложили Хрущеву, и он согласился его принять. Он признал, что он не читал книги. Что только теперь ему ее прочли, может быть, выборочно. Он не нашел ничего вредного. Ему подобрали цитаты так. Поэтому он берет свои слова назад. Кроме того, сказал, что для таких писателей, как И. Эренбург, цензура не нужна. Это совершенно ошеломило Эренбурга. Он окрыленный полетел в Ленинград и выступил на этой конференции. Его речь была опубликована в «Литературной газете», поэтому вся советская публика, которая понимала что-то в газетах, почувствовала, что ситуация изменилась, Эренбург победил. Аппарат не был Хрущевым проинструктирован. Главный враг Хрущева, секретарь ЦК КПСС Леонид Федорович Ильичев. Человек, который готовил все эти операции против Хрущева, не был уведомлен о том, что не было цензуры, что Эренбург теперь сам может решать, что печатать, а что не печатать. Дальнейшие главы книги очень трудно проходили. Эренбург понял, что ничего не изменилось. Через год он снова написал Хрущеву, что он всегда вспоминает эту встречу. Его слова. Поскольку они не доведены до сведения аппарата, то ничего не меняется. Это письмо до Хрущева не дошло. Это было начало августа. А в октябре Хрущев был свергнут. После того, как Хрущева убрали, руководители характеризовали эти нападки на Эренбурга, как некоторые проявления хрущевских дурацких черт характера. Его волюнтаризм. Шестая книга «Люди. Годы. Жизнь» немножко стала продвигаться. Там еще были цензурные нападки, но в итоге Политбюро, когда он пошел отчасти им навстречу, убрал некоторые вещи, он плюнул и решил убрать их. В прежние времена этот исправленный текст все равно бы не прошел. А тут Политбюро принял такое решение, это не наше дело, мы его критиковали, он исправил, теперь сам «Новый мир» решает. Твардовскому сообщили, что он может решать этот вопрос. Так шестая книга была опубликована. Его состояние было достаточно тяжелым в последнее время, скептическим. Он понимал, кто пришел после Хрущева. Крайне мрачно он оценивал будущее. Тогда и появились эти его стихи: «Хоть вой, хоть плачь я, но прожил жизнь я по-собачьи». Он ничего не мог изменить. Он сказал по поводу критики книги «Люди. Годы. Жизнь». Он сказал, что критиковали не книгу, критиковали мою жизнь. Но жизнь я изменить не могу.
М. ПЕШКОВА: И это подточило его здоровье. Он вскоре умер.
Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да. Был инфаркт. Он умер в августе 67 года. Он начал работать над седьмой книгой, которая была посвящена времени Хрущева. Это он понял в 66 году, что эпоха Хрущева кончилась. Это как бы законченная страница в истории Советского Союза. Начинаются другие времена. Он начал писать седьмую книгу. По плану это было около 35 глав. Они были пронумерованы. Примерно можно судить о том, что он хотел написать. Он написал 22 главы. Из того, что он не написал, очень жалко, что нет главы об Ахматовой. Написал об Е. Шварце. Последняя глава посвящена Шагалу. Ее Эренбург не увидел, она вышла после его кончины в журнале «Декоративное искусство». Такой был вполне либеральный журнал. С малым числом читателей. Широкая публика его не читала. Там глава о Шагале с иллюстрациями появилась. Еще даже не как глава, а просто как написанная для них статья.
М. ПЕШКОВА: Борис Фрезинский, санкт-петербургский историк литературы. Автор исследования об Эренбурге «Книги, люди, страны», полвека мемуарам «Люди. Годы. Жизнь».
Последнее интервью Чингиза Айтматова на «Эхе»(24 МАЯ 2000)«Работа Всемирного конгресса Международного ПЕН-клуба; проблемы мировой литературы»
Н. БОЛТЯНСКАЯ: В Москве работает Всемирный конгресс Международного ПЕН-клуба, Вы являетесь его почетным гостем. Каковы ваши впечатления?
Ч. АЙТМАТОВ: Мы уже третий день проводим свои заседания. Мне кажется, что это необходимо. Необходимо, чтобы мировая писательская общественность могла где-то собраться все вместе и подумать о том, что происходит в нашей жизни, в мире в целом и, самое главное, как это находит свое выражение в нашем творчестве, в литературе. Естественно, тут и драматургия, и поэзия, и кино, наверное, потому что у каждого киносюжета есть все-таки сценарий. Тот факт, что этот конгресс ПЕН-клуба собрался в Москве (а его могли проводить в любой другой столице, в любой другой стране, но именно это в нашей Москве), я придаю этому особое значение.
Н. БОЛТЯНСКАЯ: Тогда возникает вопрос к Вам как к литератору и, если угодно, как к дипломату. В последнее время многие представители мировой гуманитарной общественности предъявляют известные обвинения в адрес России.
Ч. АЙТМАТОВ: Я знаю, они и сейчас звучат. Но это не значит, что мы должны избегать друг друга, сторониться. Наоборот, чем острее какие-то проблемы, чем сильнее дает о себе знать кризис, надо именно здесь собираться. Здесь, на месте действия этой истории быть включенными в этот процесс.
Я считаю, что Москва сейчас является определенной точкой отсчета современной истории. Как мы здесь проявим себя, насколько мы сможем, глубоко взаимопроникая в наши духовные устремления, иметь общий разговор, общую платформу — от этого очень многое зависит.
Н. БОЛТЯНСКАЯ: Общая платформа — это понятие неопределимое.
Ч. АЙТМАТОВ: Гуманизм все-таки является общей платформой.
Н. БОЛТЯНСКАЯ: А вы увидели кого-то на этом конгрессе из тех, с кем вам как читателю, может быть, хотелось познакомиться, кому хотелось посмотреть в лицо?
Ч. АЙТМАТОВ: Здесь были интересные люди. Во-первых, со вступительным словом выступил Гюнтер Грасс, известный немецкий писатель. Мне интересно было вчера (мы за столом сидели, чай пили) с Владимиром Маканиным, например. Я давно с ним не виделся. Это очень серьезный писатель сейчас среди современных русских и не только русских. Из всей нашей постсоветской культуры он является очень значительным мастером. Правда, не удалось мне поговорить с Василием Аксеновым, он тоже участвует. Здесь есть очень интересная личность — Александр Блок, русскоговорящий француз. Он и писатель, и общественный деятель.
Н. БОЛТЯНСКАЯ: Знакомая фамилия!
Ч. АЙТМАТОВ: Да, тот самый, наш великий Блок. Видимо, какими-то корнями они все-таки связаны: у него русский язык достаточно хороший. И человек он очень широкого кругозора. Вчера мы с ним вместе проводили «круглый стол», который назывался «Европа и Россия. ХХ век боли и надежды». И так я имел честь тоже выступить, кое-что сказать.
Н. БОЛТЯНСКАЯ: В начале перестройки я помню одного университетского преподавателя, который 1 сентября отправил вон из аудитории своих студентов, которые не читали «Плаху». Вплоть до восполнения пробела в образовании.
Ч. АЙТМАТОВ: Зачем он так сурово подходит к своим студентам!
Н. БОЛТЯНСКАЯ: Вы чувствуете увеличение, падение интереса в нынешней русскоязычной читающей аудитории?
Ч. АЙТМАТОВ: Конечно, идет очень большой динамизм в этом плане, колебания. С одной стороны, люди увлечены новой массовой литературой, она шествует. Это буквально нашествие, набег. В какие-то давние, древние времена кочевые племена совершали набеги друг на друга: угоняли скот, увозили скарб, людей в плен брали. Примерно так современная массовая литература, которая заполонила буквально все пространство читабельное, сейчас в нашествии. Но это не значит, что настоящая, подлинная, серьезная литература полностью куда-то исчезла.
Нет. По своему опыту и по своим нынешним встречам, разговорам, обменам мнениями я тоже немножко в курсе дела. Вот Вы конкретно спросили по поводу «Плахи». Всегда так бывает: есть свой период подъема, апогея популярности. Однажды я шел по улице Горького, как она тогда еще называлась. Среди многочисленных прохожих идет женщина средних лет. И издали она как-то глянула на меня, покивала головой и сказала: «Здравствуйте!». Я думал, что это моя знакомая, но когда я приблизился, то увидел, что совершенно незнакомая женщина. Я сказал: «Здравствуйте!». И потом остановился в недоумении. Думаю: она, может, что сказать хочет. Она подошла еще ближе и, глядя прямо в глаза, сказала: «Я Акбара». А Акбара — это волчица моя.