пришлось мне в любви претерпеть —
и все же сегодня
лью снова горчайшие слезы,
в разлуке тебя вспоминая…
Здоровье принцессы пошло на поправку, на седьмой день молебствий служили только вечерню, и настоятель уехал. Его образ глубоко запал мне в сердце, я очень о нем грустила.
Но вот что удивительно: в ночь нашей последней встречи я покинула настоятеля еще до рассвета и только успела было прилечь у себя в каморке, как за мной срочно прислали от государя. «Скорей, скорей!» – торопил меня его посланец Киёнага. Я встревожилась: эту ночь государь провел с госпожой Хигаси, отчего же такая спешка? Ведь я только что рассталась с настоятелем…
– Вчера ты пришла к настоятелю очень поздно, была уже глубокая ночь, – сказал мне государь. – Представляю себе, с каким волнением он тебя ждал… Такая любовь нечасто встречается в нашем мире, иначе я не стал бы вам помогать… К тому же я глубоко почитаю настоятеля, оттого и разрешил вам встречаться… Слушай же, сегодня ночью мне приснился удивительный сон! Мне снилось, будто настоятель подарил тебе свой молитвенный жезл и ты прячешь его от меня за пазуху. Я тяну тебя за рукав и говорю: «Ведь мы так близки с тобой, почему ты хочешь утаить от меня его дар?» Тогда ты, такая печальная, утирая слезы, достаешь этот жезл. Я гляжу и узнаю серебряный жезл покойного отца, государя-монаха Го-Саги. «Отдай его мне!» – говорю я, хочу взять у тебя жезл… Но тут я проснулся. Сомнения нет – этой ночью что-то случилось… Помнишь стихи о сосне, что выросла на скале?..6
Я слушала, верила и не верила, но с того дня государь целый месяц ни разу не призывал меня. Я не смела роптать, ибо, как бы то ни было, согрешила-то я, хоть и не по своей воле. В одиночестве встречала я утро и вечер и вскоре заметила, что и впрямь снова в тягости. И опять одолела меня тревога – как сложится отныне моя судьба?
Однажды, в начале третьей луны, когда во дворце было необычно пустынно и тихо, государь перед ужином удалился в Двойной покой, а меня призвали к нему. «Зачем он зовет меня?» – подумала я, но государь обошелся со мною ласково, говорил нежные слова, клялся в любви, а я не знала, радоваться мне или, напротив, печалиться…
– После того как мне привиделся тот сон, я нарочно ни разу не призывал тебя… – сказал государь. – Ждал, чтобы прошел ровно месяц, и очень по тебе тосковал…
«Так и есть… Стало быть, он нарочно не звал меня, – пораженная, подумала я. – В самом деле, ведь с того месяца я понесла…» – и тревога о ребенке, о том, что будет с ним и со мною, с новой силой сдавила сердце.
Ну а тот, с кем меня соединяло столь глубокое чувство, кто был моей первой настоящей любовью, постепенно отдалился от меня после тех злосчастных ночей в Фусими, и я с грустью думала, что он вправе на меня обижаться. В начале пятой луны я ненадолго вернулась домой, чтобы в годовщину смерти матери, как всегда, побывать на ее могиле, и он прислал мне письмо.
Пока я искал
тот корень, на сердце похожий,
что горечь таит,
не в росе – в слезах безутешных
рукава до нитки промокли…
Дальше следовали ласковые слова, а в конце стояло: «Если ничто не помешает, я навещу тебя, хотя бы ненадолго, пока ты живешь дома, где стража не стережет заставу…»
В ответ я написала только:
Где еще и расти
корню горькой любви потаенной,
как не в сердце моем!
И мои рукава недаром
от безудержных слез промокли… —
ведь я полюбила тебя на всю жизнь и буду любить не только в этом, но и в будущих воплощениях… Но, по правде сказать, я чувствовала, что никакими словами не вернешь его былую любовь. Он пришел, когда уже наступила глухая ночь.
Мне хотелось рассказать ему обо всем, что наболело на сердце, но, прежде чем я успела вымолвить хоть словечко, вдруг послышался шум и крики:
– Зарево над кварталом Сандзё-Кёгоку! Пожар на улице Томикодзи!
Ясное дело, он не мог оставаться у меня, если горит дворец, и поспешно ушел. Короткая весенняя ночь вскоре миновала, возвратиться было нельзя. Уже совсем рассвело, когда мне принесли от него письмо:
Вчера я понял, как слабеют узы, что соединяли нас, и грустно думать, что помеха, нарушившая нашу встречу, – предвестник будущей разлуки навсегда…
Ужель в твоем сердце
иссякнет живительный ключ
и в реку забвенья
навеки канет любовь,
что нас друг к другу влекла?..
В самом деле, мне тоже казалось, что неспроста прервалась в ту ночь наша встреча…
Союз этот нежный
продлить нам, увы, не дано,
но в любящем сердце
никогда не высохнут слезы,
ключ живительный не иссякнет!
Конечно, если бы я подольше оставалась в усадьбе, встречи со Снежным Рассветом не ограничились бы этим неудачным свиданием, но в тот же день, вечером, государь прислал за мной карету, приказал срочно вернуться, и я уехала во дворец.
В начале осени меня наконец перестала мучить тошнота.
– Кажется, для тебя наступила пора надеть ритуальный пояс, – сказал государь. – А настоятель знает, что ты носишь его ребенка?
– Нет, – ответила я, – откуда же? У меня не было случая сообщить ему об этом…
– Ему нечего стыдиться, – сказал государь. – Хотя сперва он, кажется, стеснялся меня… Человек бессилен перед велением судьбы, а ваш союз предначертан самим роком… Я сам скажу ему обо всем!
Я не знала, что отвечать, подумала только, как взволнован будет настоятель, услышав эту новость от государя. Но если бы я сказала: «Не надо, не говорите!» – государь подумал бы, что я слишком забочусь о настоятеле.
– Прошу вас, поступайте, как сами сочтете нужным! – только и могла я ответить.
В эти дни, как обычно, ученые монахи собрались для беседы о догматах вероучения Сингон, толковали государю различные заповеди, изложенные в святых сутрах. Настоятель тоже приехал во дворец на несколько дней. Когда толкование священных текстов, пояснений к ним и обрядов закончилось, устроили приличествующий случаю скромный пир. Я прислуживала государю во время трапезы.
– Итак, если вникнуть поглубже в священные книги, становится очевидным, что любовная связь между мужчиной и женщиной не содержит в себе греха, – сказал государь. – Мы наследуем любовный союз еще из прошлых наших существований, избежать его невозможно, человек не в силах справиться с могуществом страсти… В древности тоже не раз такое случалось… Праведный Дзёдзо, влюбившись в женщину из земли Митиноку, пытался убить ее, но не смог и, не устояв перед соблазном, в конце концов вступил с ней в любовный союз. Святой монах, настоятель храма Сигэдэра, влюбился в государыню Сомэ-доно и, не в силах справиться со страстью, превратился в демона… Люди бессильны сопротивляться любви. Бывает, что из-за любви они превращаются в демонов или в камни, как та скала, что зовется «Тоской о муже»…7 Случается, люди вступают в союз с животными, с домашней скотиной – таков удел, предназначенный им из прошлых существований. Человек не властен одолеть любовную страсть! – говорил государь, а мне казалось, будто он обращается только ко мне одной, и у меня было такое чувство, словно я разом обливаюсь и слезами и потом…
Пиршество было скромным, вскоре все разошлись. Настоятель тоже хотел уйти, но государь сказал:
– На дворе глубокая ночь, кругом тишина, самое подходящее время не спеша поговорить о святом учении… – И задержал его у себя, но у меня стало почему-то невыразимо тяжело на душе, и я удалилась.
О чем они говорили после моего ухода – не знаю, я ушла к себе в комнату.
Было уже далеко за полночь, когда государь прислал за мной.
– Я сумел весьма искусно рассказать ему обо всем… – сказал он. – Пожалуй, ни один отец, ни одна мать, как бы ни велика была их родительская любовь, не заботятся о своем дитяти так ревностно, как я забочусь о тебе… – И, говоря это, он прослезился, а я, не находя слов, молчала, только слезы хлынули неудержимым потоком.
– Ты слышала, как я говорил, что человек не в силах убежать от судьбы… – ласковей, чем обычно, продолжал государь. – Я сказал настоятелю: «Однажды мне довелось ненароком услышать нечто совсем неожиданное… Возможно, вы испытываете неловкость, но разве мы не дали клятву всегда и во всем полностью доверять друг другу? Нельзя допустить, чтобы пострадала репутация священника столь высокого сана. Я убежден, что привязанность к Нидзё – результат каких-то ваших деяний в прошлом существовании, и потому ни в малой степени не питаю к вам враждебного чувства… Нидзё в тягости с начала этого года. Недаром я видел тот вещий сон – я сразу понял, что он приснился мне неспроста, и вплоть до начала третьей луны ни разу не призывал ее, ибо всецело заботился о вас. Да отвернутся от меня боги Исэ, Камо, Ива-Симидзу8 и другие покровители нашей страны, если я сказал вам неправду! Поверьте, мое уважение к вам нисколько не умалилось!» Услышав мои слова, настоятель некоторое время молчал, а потом, украдкой смахнув слезу, сказал: «В таком случае больше нет смысла от вас таиться… Со скорбью вижу, что эта любовь – возмездие за грехи, совершенные в прошлой жизни. Я не забуду ваше великодушие не только в этом, но и в грядущем существовании, сколько бы раз ни суждено мне было переродиться! Три года я не в силах справиться с этой пагубной страстью. Я молился, читал священные сутры, старался забыть, вырвать из сердца греховную страсть, а сам все время помышлял только о Нидзё…
В конце концов, отчаявшись, я послал ей письмо с проклятием, но и тогда не смог освободиться от наваждения… Потом я снова увидел Нидзё – это было похоже на вращение колеса злого рока – и снова скорбел о собственном малодушии, ибо опять горел в пламени грешных земных страстей… Из того, что вы только что мне сказали, я понял, что Нидзё понесла от меня… Сомнения нет, я отец будущего ребенка… Позвольте же уступить мой сан настоятеля храма Добра и Мира вашему сыну, принцу Мицухито, а я удалюсь в глухие горы, затворюсь там, надену черную власяницу и буду жить как отшельник. Долгое время я пользовался вашими милостями, но на сей раз ваше теплое участие столь велико, что и в грядущих существованиях я буду с благодарностью и восторгом вспоминать о ваших благодеяниях». С этими словами он, в слезах, удалился. Он так любит тебя, что поистине достоин глубокого сострадания!